- Мне нужно узнать все возможное о смерти Цагана и состоянии здоровья Суслова…
- Как? - перебила Вика,- Ты уже…- И сама себе объяснила: - Понятно. На той стороне новости с нашего кремлевского Олимпа получают первыми. На тебя уже сел твой Гаррисон?
- Да. Но там известно только два голых факта: смерть одного, болезнь другого. Мне нужны подробности, причины. Я говорю о смерти Цагана. Что случилось?
- Он вроде бы застрелился,- меланхолично сказал Николай Кайков, попыхивая сигаретой.- Не то у себя дома, не то в кабинете на Лубянке. Застрелился? Застрелили?… Подробности будут чуть позже. Информация собирается в Домжуре…
- Значит, едем в Дом журналистов? - перебил художник-абстракционист, отличительной чертой которого была еще крайняя нетерпеливость во всем.
- Гарик, не гони лошадей,- Моя Вика была уже серьезна, сосредоточенна. Я знал: в ее головке комбинируется оптимальный план действий.- Мы собрались в Домжур. Там будет сегодня особенно интересно. Но поступим иначе. Сначала - в писательский клуб. Мне звонил поэт Саша Коренев. Помнишь, я тебя с ним познакомила, кажется, на каком-то вернисаже на Малых Грузинах?
- Припоминаю,- нетерпеливо сказал я.
- Не дергайся, Арик. Все успеем. Сегодня в ЦДЛ, не знаю уж, по какому поводу, Игорек Андропов. А с ним всегда свита, публика весьма примечательная. Они уже наверняка приняли на грудь. Саша Коренев поспособствует непринужденному общению, да и я с Игорем Юрьевичем на короткой дружеской ноге. Подвалим к ним буквально на четверть часа.
- Значит, вперед! - Гарик Сапунов включил зажигание.
"Москвич" рванул с места в карьер. Перед смотровым стеклом метался снежный занавес. Бешено работали "дворники".
- Пока едем,- сказал я,- вы, ребята, выложите мне всю информацию, какой располагаете о Цагане. Свои соображения…
- Версии…- подсказала Вика.
- Версии обязательно. И о Суслове. Кстати, это случайное совпадение…
- Что Цаган с пулей на тот свет,- перебил Коля Кайков,- а Суслов не то с инсультом, не то с приступом сахарной болезни в кремлевке? Кто знает? Может, и не совпадение. Будем интересоваться.- Помолчал и изрек философски: - "Да, жалок тот, в ком совесть не чиста".
Машина уже мчалась по Кутузовскому проспекту.
Говорили Вика и Николай, иногда спорили, подавал редкие реплики Гарик, в основном саркастические, он больше был занят обгоном машин - своим любимым занятием. Зоечка загадочно молчала, спрятав носик в ворот норковой шубки. Я задавал вопросы.
Постепенно в моем сознании складывалась пока неяркая, но уже с первыми логическими выводами картина.
Итак…
Сергей Кузьмич Цаган. Жизнь оборвалась на шестьдесят пятом году. Генерал армии. До КГБ типичная карьера полицейского бюрократа, начавшаяся во время войны в СМЕРШе.
- Ты знаешь, как расшифровывается СМЕРШ? - спросила у меня Вика.
- Нет.
- "Смерть шпионам". То есть наши славные чекисты в воюющей армии. Дезертиров отлавливать, заградотряды формировать. А главное - бдеть за морально-политическим духом солдат и офицеров. Способов работы - обширный джентльменский набор. Например, перлюстрация писем. Так называемая военная цензура. Сколько они на этой основе людей пересажали - не счесть. Среди них, между прочим, Александр Исаевич Солженицын.
Теперь родство с Леонидом Ильичом Брежневым. Действительно, интересно! Сергей Кузьмич - свояк главы государства, то есть женат на сестре жены Леонида Ильича. Дружат, как говорят в России, семьями. В КГБ был на должности первого заместителя Андропова (о котором, кстати, я ничего не знаю, кроме тех биографических скупых данных, которые очень редко попадают в советскую прессу; в том же положении мои коллеги из прочих зарубежных газет. Да и из российских). То есть Сергей Кузьмич Цаган в империи под названием "Лубянка" око Генерального секретаря ЦК КПСС, надсмотрщик над Председателем КГБ и информатор о происходящем в зловещем ведомстве. Данные, так сказать, из первых уст.
- Есть за что Юрию Владимировичу ненавидеть своего первого зама,- сказала Вика.
- Вот он и организовал Цагану "самоубийство"! - раздраженно, зло, почти выкрикнул Гарик Сапунов, остервенело крутя баранку своего "Москвича" - на этот раз он шел на обгон черной "Волги".
- Не думаю,- спокойно сказал Николай Кайков, полез в карман пальто за пачкой сигарет, чтобы снова закурить, но, слава Богу, передумал.- Андропов так грубо не работает. Во всяком случае, пока не замечалось. Вообще шеф нашей тайной полиции - загадка. А ведь он на своей должности - пятнадцать лет…
- В конце концов,- раздраженно спросила Вика,- что ты хочешь сказать?
- Я хочу сказать,- последовал невозмутимый ответ,- что у Андропова есть масса других, более изящных, даже деликатных способов достать Сергея Кузьмича. И я подозреваю, что причина его скоропостижной кончины в "бриллиантовом деле"…
- То есть здесь замешана дочь Брежнева? - вырвалось у меня.
О пристрастии Галины Леонидовны к бриллиантам и прочим драгоценностям знала, как любит выражаться Вика, "вся Москва". Да и я сам имел возможность убедиться в этом… Но прочь, прочь это фантастическое воспоминание! Потом…
- "Бриллиантовое дело" и Галина - понятно,- сказал я, проглотив нервный комок, застрявший в горле.- Но при чем тут Цаган?
- Андропов поручил вести это дело, когда на него вышли люди Шестого управления КГБ, своему первому заму, и тот не знал, к кому ведут нити этого дела…
- А Андропов знал? - перебил я.
- Допускаю, знал.
- Ну и?…- торопил я.
- Я могу только предполагать,- сказал журналист "Вечерней Москвы".
- Конечно, знал! - рявкнул художник-абстракционист. Он слегка расслабился за рулем: черная "Волга" осталась далеко позади, мы теперь медленно плелись, зажатые со всех сторон, впереди смутно маячило высотное здание Министерства иностранных дел Советского Союза, еще несколько минут - и мы на Садовом кольце, а там до нашей цели рукой подать.
- Так все-таки, Коля,- настаивал я,- знал Андропов или не знал?
- Потерпи. Мы тебе в Доме журналистов подготовили встречу с одним… Сам понимаешь, с кем. У него, думаю, информация на сей счет конкретная. Только уж извини: эти субъекты - не мы. У них незыблемое правило: "наш товар - ваши бабки".
- Это мне известно,- усмехнулся я.
При развороте на Садовое кольцо мы попали в пробку. Снег за окнами "Москвича" валил не переставая.
- Тогда что-нибудь о личности Сергея Кузьмича Цагана,- попросил я.- Интеллект, пристрастия, пороки. Портрет, наконец.
Вика засмеялась.
- Ты что? - спросил я.
- Так… Ладно, начнем с интеллекта. Сергей Кузьмич, помимо служения родине на невидимом фронте, не менее страстно служил музам.
- То есть? - не понял я.
- Он литератор, "пи-са-тель". Сочетал службу в органах с писанием романов на военную тему. Штук пять, наверно, накропал. Я не читала, названий не помню. Заглянула однажды в один, в журнале "Знамя" публиковали,- через пятнадцать минут бросила. Тупая солдафонская графомания. И еще он сценарист, по его сценариям несколько фильмов снято, тоже на военную тему. Подожди… Два помню. "Фронт без флангов", "Фронт за линией фронта".
- Не фильмы - дерьмо,- сказал наш водитель,- Бредятина.
Мы наконец поехали и выбрались на Садовое кольцо.
Я взглянул на часы - было двадцать две минуты одиннадцатого.
"Полный цейтнот,- подумал я.- Не успею. Ничего. Посидит Гаррисон в редакции час, ничего не произойдет. В Штатах рабочий день только начинается".
- Свои романы он подписывает… подписывал,- поправилась Вика,- собственным именем, а сценарии - псевдонимом "С. Днепров". И еще у него псевдоним есть - "С. Мишин". Под ним он скрывался в качестве консультанта от КГБ в титрах фильмов о наших славных чекистах. Вот такой всеядный джентльмен.
- Скотина,- процедил сквозь зубы Гарик Сапунов.
- О покойниках или ничего, или хорошо,- сказал Николай Кайков. Он все-таки закурил свою очередную сигарету.
В машине дышать было нечем. Я чуть опустил стекло - вместе со струей свежего воздуха - если можно так назвать часть воздушного океана на Садовом кольце Москвы,- в салон "Москвича" залетел рой снежинок. (До революции по обеим сторонам Садового кольца,- мне рассказала об этом мама Вики Мария Филипповна,- росли вековые липы.)
- Так что наш герой был вхож в московскую богему. В ЦДЛ и ЦДРИ, в Домжуре свой человек. Правда, у него, как говорится, своя компания… Фу-ты, черт! Была своя компания. Ну, а пороки, как ты говоришь,- выпить не дурак, знал толк в лучших отечественных и французских коньяках, девочками, несмотря на свои годы, увлекался. Что еще? Охота со всем подобающим антуражем для избранных его ранга. Да! Чуть не забыла. Страстный преферансист. И игру любил по крупным ставкам. Словом, чекист азартный. А портрет…- Вика опять как-то странно засмеялась,- Ты что, не помнишь? Ведь тебя с ним знакомили. Ну, ну! Напрягись. Или ты совсем обалдел в той антикварной квартире от экстравагантной дамы, ее фактической хозяйки? И забыл о тучном пожилом господине в добротном английском костюме и галстуке бабочкой? Он еще предложил тебе быть четвертым в партии преферанса…
- Это был он?! - ахнул я.
- Да, это был он. Его Леонид Ильич приставил к необузданной дочке, приглядывать по-родственному, если возможно, удерживать ее… Как сказать? Удерживать в утолении страстей.
Я молчал, совершенно ошарашенный. Надо же! Нет, от фантастического воспоминания не отделаться…
…Когда это было? Кажется, летом прошлого года. Или осенью? Да, осенью: бульвары и скверы Москвы сбрасывали листву, багряно-желтую, бледно-желтую. Дворники листья сгребали в огромные кучи и поджигали. Пахучий дым, лиловость московских улиц, полуобнаженные деревья Гоголевского бульвара (наше частое место встреч - выход из метро "Кропоткинская". Вика живет рядом, на Сивцевом Вражке). Да, я люблю столицу России.
В тот осенний день мы спешили в концертный зал гостиницы "Россия". Добирались подземкой. Мой "мерседес" был на профилактике.
- Идем на Роберта Янга! - торжествуя, сказала мне Вика по телефону.- Билеты достала по великому блату. У Янга всего два концерта в Москве.
Благодаря Вике я всегда в курсе концертно-музыкально-театральной жизни Москвы. Да и художественной тоже. Моя русская избранница таскает меня в театры на самые крамольно-знаменитые спектакли, на выступления лучших симфонических оркестров страны, на концерты местных и заезжих знаменитостей, на художественные выставки, вернисажи, часто полуподпольные (на одном из них я познакомился с Гариком Сапуновым).
Но я не особый любитель современной эстрадной музыки, всех этих групп, ошеломляющих зал грохотом своих инструментов, световыми эффектами, заводящих слушателей бешеным ритмом. Очевидно, эта музыка молодых - способ их самовыражения. А когда тебе тридцать четыре… Впрочем, Вика - а ей двадцать девять,- заводится, как говорят в России, с полуоборота, беснуется с восемнадцатилетними юнцами и девицами на равных, входя, как мне кажется, в опасный экстаз, явно получая удовольствие от этого состояния. Она на глазах превращается в совсем молоденькую девушку, и окружающая публика вокруг Вики, в такт приплясывающая, размахивающая руками, подпевающая, принимает ее за свою. И я любуюсь в таких случаях Викой. Собственно говоря, на подобные концерты я и хожу с этой тайной целью: любоваться своей женщиной во время эстетического экстаза.
Концертный зал гостиницы "Россия", один из самых престижных в Москве, был заполнен до отказа, и здесь была конечно же "вся Москва". Вика показывала мне знаменитостей, многих из которых я уже визуально знал.
Наши места оказались в четвертом ряду, чуть правее сцены.
Началось первое отделение. Роберт Янг и его группа мне понравились. В его песнях, в их оранжировке присутствовал некий академизм, зрителям оставлялись…- как точно сказать? - мгновения для размышлений, ассоциаций. Наверно, так.
Постепенно, после четвертой или пятой песни, зал начал заводиться.
И тут я обратил внимание на зрителя во втором ряду, занимавшем место в самой его середине. Он просто не мог не привлечь внимания. Я заметил, что и окружающие больше смотрят на него, чем на сцену. Некоторые женщины перешептывались, и на их лицах я видел восторг, смешанный с непонятным страхом.
Это был молодой человек лет тридцати, стройный, картинно красивый, со смуглым, пожалуй восточным, лицом, к густым, слегка вьющимся волосам давно не прикасалась гребенка, и эта небрежность, как бы невнимание к своей внешности придавали ему особый шарм. Иногда он оборачивался, кому-то знакомому или знакомой улыбался, и все видели его ослепительно белые зубы, зеленоватые живые глаза, полные огня и движения. Но больше всего меня поразила рубашка этого джентльмена. На нем была черная шелковая рубашка с открытым воротом, отороченным множеством драгоценных камней. Я не особый знаток, но рубины и бриллианты определил сразу.
После каждой песни экзотический молодой человек вскакивал, неистово аплодировал, вопил "Браво!", выкрикивал какие-то невнятные английские слова, буйный, необузданный темперамент вулканически рвался из него. Зрители утихали, а он все стоял, аплодировал, хлопая просто оглушительно в затихшем зале, и Роберт Янг почтительно кланялся лично ему. Мне даже показалось, что они знакомы.
- Кто это? - спросил я у Вики шепотом.
Она нагнулась к моему уху:
- Борис Буряце. Или Бурятовский. Его называют так: Борис Цыган.
- Но все-таки кто он такой? Чем занимается?
Вика прыснула, и на нее оглянулась соседка, чопорная седая дама в платье с декольте; ее дряблую морщинистую шею украшало колье с каким-то розовым драгоценным камнем, внутри которого мерцал таинственный свет. Вообще в этом зале женская ее половина демонстрировала огромное количество драгоценностей. Видно, больше негде, как говорят русские, себя показать и других посмотреть.
На сцене возникла пауза - то ли что-то со светом, то ли с микрофонами.
Вика, ехидно улыбаясь, опять прошептала мне в самое ухо:
- Ты спрашиваешь, чем Борис занимается? Он занимается любовью с Галиной Брежневой, Борис Цыган - ее любовник.
- И в этом зале все об этом знают?
- Ну… Не все, но многие. Хочешь, я тебя с ним познакомлю?
- Вы что…
- Господи! - перебила Вика, и опять на нее зло посмотрела седая соседка,- Была с ним раза два в компаниях. Выпивали, треп о чем-то. Да он контактный парень, проблем не будет.
…В антракте, когда мы появились в фойе, я сразу увидел Бориса Буряце. Он стоял у стены, разговаривая с низеньким лысым господином в черной тройке, и видно было, что разговор этот ему скучен и неинтересен. Лысый ретировался мелкими шажками, и вокруг Бориса образовалось небольшое пустое пространство, хотя в фойе была порядочная теснота.
Взоры почти всех, кто находился рядом с пустым пространством, были обращены на любовника Галины Брежневой; хотя многие старались смотреть на него украдкой, словно опасались чего-то.
Вика крепко взяла меня под руку, и мы направились к Борису Буряце, который, увидев нас, быстро пошел навстречу, сияя в улыбке ослепительными зубами.
- Виктория! Победа! - Голос у него был густой, глубокого тембра, приятный,- Давненько, давненько… Рад видеть!
Они легко обнялись и, я бы сказал театрально, обменялись поцелуями в щеки. У русских это проявление самой горячей симпатии.
Я тут же был представлен.
- Журналист! Штаты! Чудно! - Пожатие его руки было крепким и энергичным.- Артур! - Он повернулся к Вике.- Как ты его зовешь?
- Арик.
- Арик, организуйте мне поездку в Штаты. Все расходы, естественно, беру на себя. И сверх того.- Он подмигнул мне, в его глазах мгновенно промелькнуло напряжение и тут же растаяло в их глубине. - Шучу, шучу - Он кому-то приветливо помахал рукой. - Вот что, ребята… Есть предложение. После концерта едем ко мне. Собирается небольшая компания. Вам, Арик, будет особенно интересно. Надеюсь на визит одной знатной дамы.- И тут по его лицу скользнула темная тучка: все как бы померкло - блеск глаз, улыбка… Или мне показалось? - Принимается?
Вика вопросительно смотрела на меня.
- Принимается,- сказал я,- Профессия обязывает.
- Тогда следующим образом. После концерта жду вас у своего "мерса". Помнишь его? - Он теперь подмигнул Вике, и я ощутил, наверно, беспричинный укол ревности.
- Как забыть? - засмеялась Вика.
Мы еще поболтали о каких-то пустяках, Вика спросила у Бориса, не сможет ли он достать нам билеты на полузапрещенный спектакль в МХАТе "Так победим!" (пока были только закрытые показы, вокруг спектакля, где Ленин, уже совершенно больной, вроде бы подводит итоги своей жизни, шла, по слухам, борьба на самом верху).
- Без проблем,- легко сказал белозубый красавец,- Жду! Простите, мне за кулисами надо повидать одного человечка.
И он покинул нас, удаляясь легкой, быстрой походкой.
После концерта мы отстояли порядочную очередь в гардеробе, а Борис Буряце, сказала мне Вика, раздевался, как всегда, в какой-нибудь артистической уборной и уже наверняка ждет нас.
Так и оказалось. Спустившись вниз на стоянку машин недалеко от набережной Москвы-реки, мы увидели Бориса возле роскошного "мерседеса" зеленого цвета. Он выглядел принцем среди толпы заморышей - "Жигулей", "Москвичей", нескольких "Запорожцев". Любовник Галины Брежневой стоял возле машины в летнем длинном пальто самого модного покроя и приветливо махал нам рукой.
В салоне машины витал легкий запах дорогих мужских духов. Сев за руль, Борис врубил музыку, спокойную и тихую. Мы с Викой разместились сзади, и моя женщина тут же придвинулась ко мне, положила голову на плечо. Борис, взглянув на нас в зеркальце, сказал:
- Отлично смотритесь. Вы замечательная пара.
Я обратил внимание на интересный факт: когда мы выбирались со стоянки, дежуривший милиционер отдал Борису Буряце честь. То же повторилось в центре Москвы - наш водитель не соблюдал никаких правил движения,- на перекрестках гаишники приветствовали зеленый "мерседес", я, признаться, совсем обалдел: "Ну хорошо, любовник дочери главы государства. Так это, наоборот, скрывать надо…"
А Борис, легко, небрежно ведя машину, опять болтал о пустяках: ставки на скачках, театрально-киношные сплетни, ожидается выставка шедевров Лувра в Пушкинском музее. Вдруг, без всякой паузы, рассказал анекдот:
- В Москве зафиксировали слабое землетрясение. Стали искать эпицентр, откуда толчки пошли. Обнаружили: спальня Леонида Ильича Брежнева. В платяном шкафу с вешалки упал пиджак со всеми орденами Генерального секретаря нашей любимой партии.
Вика хохотала, лукаво посматривая на меня.
Очень скоро мы оказались на улице Чехова, въехали под арку во двор, припарковались среди не менее роскошных машин иностранных марок; стояла тут одна темно-серебристая "Чайка". Сторож или охранник, очень вежливый, сказавший всем нам: "Добрый вечер, товарищи". В просторном холле первого этажа консьержка, мне показалось - наверно, показалось! - в кителе военного покроя, с замкнутым, настороженным лицом, но тоже весьма вежливая. "Здравствуйте! - Голос с прокуренной хрипотцой.- Милости просим".
Пока мы поднимались в лифте, Борис взглянул на ручные часы: