- Смекаешь? Нам только здесь можно, - Нава указала на кусты вересника, растущие у подножия сопки. - А то вас, мужиков, вечно надобно уму-разуму учить. С ума с вами спрыгнешь, баламуты проклятущие.
Нава ещё для порядку поворчала немного. Только по густым кустам вересника они прошагали довольно недалеко. Вскоре Чернава остановилась, прислушиваясь, то ли к шуму кедрача на сопке, то ли, ловя болотные запахи, нет, нет, да и прорывавшиеся наружу.
Толмай невольно залюбовался девушкой, стоящей, как лайка в охотничьей стойке. Яга тем временем непроизвольно распахнулась и показала юноше скрытый под душегрейкой расшитый узорами зелёный сарафан девушки, поддерживающий высокую грудь, скрытую за побеленной тонкой льняной сорочкой.
- Ты чё это уставился, охальник, - Чернавка запахнула ягу, но её выдал яркий румянец, разлившийся по щекам. - Мы не для залёта в Игримское болото отправились.
- А скажи, Нава, - решился, наконец, Толмай. - Ты ведь одна живёшь, или я ошибся?
- Нет, не ошибся. А к чему тебе это? - девушка попыталась нахмурить брови, только это у неё сейчас плохо получалось.
- Просто знаю я, - объяснил парень. - Знаю, что в вашей Стране городов только замужние носят на голове кокошники. Девкам ничего кроме косы не положено. А ты кокошника не снимаешь, но сзади красивая девичья коса?..
Девушка посмотрела на него внимательно, как бы думая, отвечать - не отвечать любопытному гостеньке, всё же потом решилась:
- Меня выдали замуж за хорошего человека по решению родителей, по записи домостроевской, по выгоде семейной. И родители мои, как у нас водится, просто забыли обратиться за советом к Богу. Значит, и меня забыли спросить, готова ли я стать хотя бы не женой - невестой обручённой? Только родители часто за дочь решают, мол, стерпится, слюбится. А если нет? Если не стерпится, не слюбится, ни на что не променяется? Зачем тогда родители дитятку на свет рожали? Зачем холили, баловали? Затем, чтоб замужеством жизнь девке поломать?
- Ну и что? В нашей стране часто так бывает, - пожал плечами парень.
- Согласна, - кивнула Чернавка. - Но у нас не так. От Бога моему мужу была предназначена другая. Ведь рождаемся мы в миру этом для того, чтобы душу свою любви обучить. Вот и ты хочешь в Нижний мир сходить через реку Смородину ради того, чтоб любовь познать. А оттуда редко кто возвертается. И редко какой мужик согласится жизнь за любовь отдать!
Но человек иногда безумную и нелепую страсть за любовь принимает. Выдали девку замуж, а за кого? Мой благоверный муженёк на меня даже не посмотрел ни разу.
- Как же так? - вытаращил глаза Толмай. - Мужик на бабу не взглянул ни разу? Так не бывает! Ты шутишь!
- Вот так бывает, - покачала головой Чернавка. - Наверно, только в нашем Хаосе такое случается. Через год мой благоверный умер от одиночества. А я - ни жена, ни невеста, ни вдова. Судьба такая.
Чернава обеими руками принялась растирать виски, видимо воспоминанья приносили ей тяжкую боль. Но, встряхнув головой, как собака отряхивается после купанья, вернулась к главному:
- Мы вот здесь остановимся, - она указала на самые непроходимые заросли вересника и первая полезла в середину.
- Зачем нам это? - поморщился Толмай, но последовал шаг в шаг за своей спутницей.
- Чтобы жить счастливо, станем жить скрытно, - отвечала та, не оборачиваясь. - Такой закон в животном и человеческом мире, а тем более у тех, кто живёт за чертой.
Не совсем поняв женскую мудрость, Толмай всё же немного поворчал, однако, послушался. Кто знает, как здесь надо себя вести? Ведь он же не учит Чернаву крабов ловить в Тритоновом понте на берегу Атлантиды? Там свои правила, здесь - другие.
И всё бы, наверно, кончилось по уму, но вдруг девушка сама его уцепила за руку и только шёпот:
- Вот он!
Кто - он? - спутник Чернавки не сразу понял, да и не до того было. Но девица вцепилась в рукав, словно жернов в зёрна или вилы в сено, а оторвать бабу от себя не способен никакой новосильный мужик.
Парень попытался оглядеться то ли из чутья, то ли из заветных природных общений с внешним миром. Прямо сквозь кусты от сопки проламывался медведь. В общем-то, зверь не очень походил на медведя а, скорее, это было какое-то существо. Но живое. И лохматости в нём было не меньше, чем у заправского мишки.
- Это Иркуйем-богал, - шепнула его спутница. - Он был когда-то ангелом. Не шевелись, иначе не выживем.
А существо ничем агрессивным себя не выдавало, просто шлёпало по болоту, словно в сосняке или малиннике. На голове у него была косматая шевелюра и по телу - густая шерсть, похожая издали на медвежью шкуру.
Однако, присмотревшись, можно было сразу заметить разницу между медвежьей шкурой и волосяным покровом этого существа. Тем более по болотной топи оно шлялось, как посуху. А это было довольно-таки странно, поскольку выглядело оно взрослее взрослого и с косой саженью в плечах. К тому же Иркуйем-богал усердно хрюкал, как сбежавший из тайги кабан, которому захотелось вдруг поваляться в Игримской грязи, то есть принять ванну.
- Он кто? - не утерпел Толмай от вопроса.
- Ты что, не видишь? - зашипела Чернавка. - Демон это. Болотный. Они к нам иногда ночами приходят с востока, но через черту переступить не в силах. Они иногда по ночам такой вой поднимают. Ужас! У нас говорят: вольно Иркуйему в своём болоте орать.
Толмай понял, что повезло увидеть ожидаемое чудище. И всё же казалось странным: существа, чья таинственность, неуловимость и опасность превратили их в мировую легенду, чуть ли не страшилку. На самом деле они оказались удивительными, непонятными, невероятными, причудливыми, безобразными, странными, свирепыми, фантастическими. А ведь когда-то все они были Божьими ангелами!
Меж тем Иркуйем лёгкой поступью ступал на покрывавшую болотную жижу траву, но не проваливался. Толмай не верил своим глазам. Может, в этом месте вовсе не болото, а настоящая поляна? Но сомнения вскоре рассеялись.
Прямо у ног существа вода запузырилась и высоко вверх над болотной поляной взлетела толстенная змеюка. Взметнувшись метров на пятнадцать над поверхностью болота, змеюка зависла, разглядывая огненными глазищами косматое существо. Потом начала свиваться вокруг пришельца кольцами. Толмай открыл рот от удивления. По спине змея вздымались острые костяные перья, а шкура покрыта очень крупной серебристо-чёрной чешуёй.
- Кто это? - только и сумел выдавить Толмай.
- Тот, кто закручивается в спираль, - просипела Чернава. - Тот, кого не ждали, царь-Горыныч!
- Знаешь, - тоже прошептал её спутник, - в храме Аккади есть халдейские надписи, где пишут о таком змее. Я думал это выдумки жрецов!
- Тихо ты, - снова зашипела Нава. - Если услышат, нам не уйти. Мы не готовы на встречу с ним.
Змей сворачивался многоярусными кольцами, но голова его оказалась прямо напротив рыла лохматого чудища. Снизу из-за свёрнутых колец показалась его мохнатая мощная лапа и почесала змея под челюстью. Тот радостно захрюкал, затем развернулся по глади болота, подставляя лохматому зверю спину с костяными перьями.
Хотя Иркуйем был довольно крупным зверем, но сумел втиснуться меж острыми костяшками на хребте царь-Горыныча. В следующую секунду змей, извиваясь, пронёсся по болоту в сторону верестниковых зарослей, где притаились Чернава с Толмаем. Мощная змеиная чешуя не боялась колючек, и толстое тело пронеслось рядом, обдавая схоронившихся крутым смрадным запахом.
Толмай отпрянул в сторону по интуиции, только далеко отпрыгнуть всё же не успел. Хвост дракона разбил его кожаный панцирь в клочья. Но что панцирь - парень услышал пронзительный крик своей спутницы!
Встряхнув головой, он огляделся. Змей пронёсся куда-то в лес, оставляя за собой широкую тропу. Но ни среди кустов, ни на тропе Чернавы не было.
- Нава, где ты? - застонал странник. - Нава, милая, откликнись!
В ответ прошумел только ветер в кронах кедрача.
- Нава, Нава! Это я виноват! - юноша завыл, как смертельно раненный зверь, упал на колени и ударил кулаками в землю. - Не покидай меня, Нава! Что мне делать, Нава?..
В кедраче снова зашумел ветер, подхватил беспомощный крик и унёс его на вершину сопки.
Глава 10
Вернуть добропорядочность, честь - возможно ли? И не дорого ли придётся платить за невозможное?
Честь - не что иное, как особые правила, основанные на особенном порядке, с помощью которых народ или отдельный класс распределяет свою похвалу или порицание.
А. Токвиль.
- Ощущение твоё должно быть в теле, ибо оно не может существовать без тела, ты с этим согласен? А если мысль, ощущение, душа являются частью тела, то они конечно, не бесплотны.
Хозарсиф внимательно слушал Иофора, принявшего благосклонно гостя под своё покровительство в стране Мадиамской, которая протянулась зелёной лентой между Эламитским заливом и Аравийской пустыней. А когда настоятель храма узнал, откуда юноша прибыл, чей сын, и что случилось в Египетской каменоломне, то с нескрываемой симпатией стал к нему относиться.
Может быть, это и покажется на первый взгляд чем-то неприемлемым для этой жизни - ведь Хозарсиф совершил убийство! Пусть непреднамеренное, но всё же убийство! Мало ли что у него родственники королевских кровей. Впрочем, как раз это и имело место в отношениях и в желании священника оказать помощь, на то он и носит духовное звание.
Первосвященник Иофор принял юношу, как родного, и на трапезу всегда приглашал Хозарсифа к себе за стол. Они часто вели философские беседы, благотворно влияющие на юношу, который, хотя и получил воспитание с тремя мистериями посвящения Осириса от египетских жрецов, но с удивлением обнаруживал в догматическом богословии массу неизвестных ему жизненных, философских и умственных идей.
В первые дни пребывания под крылом Иофора, первосвященник сказал Хозарсифу, что необходимо провести обряд очищения от совершённого греха убийства. Пастырь начал разговор с осторожными оговорками и методами лояльного подхода и уговора.
Но Хозарсиф сразу же согласился, потому что сам давно испытывал духовную слабость после кончины охранника. Нет ничего невозможного для того, кто готов к покаянию, кто способен принести любую жертву, лишь бы исправить положение и переступить через подставленную рогатым рогатку.
Отец Иофор внимательно выслушал кающегося грешника, потом, помолчав немного, с горькой улыбкой произнёс то, чего юноша непроизвольно боялся и думал, что можно как-нибудь обойтись без самого страшного наказания. Однако, для настоящего очищения требовалась настоящая жертва. И первосвященник произнёс тихо, но слова его раздавались под сводами храма, как тяжёлый набатный колокол:
- Ты не знаешь что это такое, Хозарсиф. Мистерия, очищающая от убийства, приносит много, но много и забирает. Часто над землёй раздаются голоса многих волхвов, обращающихся к верующим, что если люди будут уклоняться от исполнения обрядов, от святых волхований, от жертвоприношений, то очень скоро разливы рек не прекратятся и снова наступит Великий Потоп, ибо не оставляет Господь в живых никого, кто живёт только извращением.
Мистерия очищения - не жертвоприношение. Ты можешь просто не вернуться оттуда по своему желанию. И точно не вернёшься, пока основательно не подготовишься. В первую очередь реши, где ты собираешься проникнуть в царство теней?
- У меня есть выбор? - удивился Хозарсиф.
Хотя он был давно уже посвящён в жреческий сан Осириса, но ни в храме Амона-Ра, ни в других местах юноше ничего не говорили про такие обязанности и возможности. Вероятно, убийство никогда не обсуждается кроме тех, кто только этим и занимается. А здесь вопрос вставал ребром: либо соглашаться на мистерию очищения с опаской остаться навсегда в царстве теней, либо жить со свалившимся на плечи происшествием и всю свою жизнь уговаривать совесть, чтобы не очень-то мучила - ведь чего случилось, то случилось. Не вернёшь, не восстановишь. Мало ли в этом мире умирает людей каждый день?! Одним больше, одним меньше - жизнь такая.
Но такое решение Хозарсифа явно не устраивало. Он готов был пожертвовать всем, даже остальной отпущенной ему жизнью, лишь бы только утихомирить душу и совесть, которые не желали оставлять владельца физическим телом в покое, хотя тот во время мистерий посвящения в жрецы много раз подвергался очищениям.
- Отец мой, - поднял голову Хозарсиф. - Я понимаю, какие вещи ты мне пытаешься сообщить и предоставить время для обдумывания предстоящего очищения. Тем более, если я не вернусь оттуда, - юноша наглядно показал большим пальцем себе за спину. - Если я не вернусь, ты будешь чувствовать себя в долгу перед моей матерью. Ведь она помогала тебе когда-то, а ты не хочешь выглядеть неблагодарным. Ведь так?
Но, если моя проблема разрешаема, то ты никогда не будешь чувствовать себя должником египетской принцессы. Если же не вернусь - судьба такая. Только я перед тем отпишу матери, что иначе никак нельзя было. Она поймёт и не будет тебя обвинять. Что я должен делать сейчас и как следует вести себя?
- Я постараюсь, сын мой, исполнить то, что от меня требуется. Но прямо сейчас ты должен сделать выбор: либо ты отправляешься в царство теней прямо отсюда под моим наблюдением, либо проникнешь в Нижнее царство сам. Для этого надо через Тритонское озеро подняться в Пелопонесский понт. Там в стране киммерийцев найдешь слияние у Алатырь-камня двух рек Пирфлегетона и Ахеронта. У грека Гомера об этих местах писано…
Иофор достал из резного шкафа, заполненного грудами различных пергаментов и папирусов, один из свитков:
"Реки увидишь в Аиде Пирфегетон с Ахеронтом,
Там Коцит протекает, рукав подземного Стикса,
Там и скала, где шумно стекаются оба потока".
- Здесь писано, - продолжал первосвященник, - что там, где живут киммерийцы и сарматы, есть скала с пещерой возле святилища Аида. И тамошний жрец по имени Харон, исполняя послушание, перевозит странников на ту сторону. Там надобно будет отыскать убитого тобой человека и выпросить у него прощение. Если простит, то вернёшься прямо сюда, если же не простит…
- Не будем думать о плохом, отец мой, - прервал священника Хозарсиф.
- Хорошо, - кивнул тот. - Мне нравится твоя уверенность, а пока будешь пасти овец с моей дочерью Сепфорой. Не думай, что это обычная работа. Когда человек не отказывается от испытаний, ему посылается помощь Свыше - ты с этим согласен?
Юноша молча кивнул, и первосвященник продолжил:
- Вот и славно. Овцы обучат тебя смирению, терпению и молчанию, а в свободное время ты мысли свои можешь записывать на папирус. Кстати, Сепфора тоже владеет грамотой, так что может оказать реальную помощь.
Так и повелось: Хозарсиф учился послушанию, беседовал с Иофором, пас овец с помощью Сепфоры - одной из дочерей первосвященника, которая вечером также помогала записывать жрецу посетившие его за день мысли.
Они выгоняли стадо на зелёные луга неподалёку от храма. Но странное дело: по ту сторону залива возвышались тёмные горные кручи Синая, и они постоянно приковывали взор Хозарсифа. Как будто сама гора звала его. Хозарсиф уверился, такое знакомство должно состояться, только когда? О горе юноша слышал немало ещё в годы, проведённые в храме Амона-Ра.
- …давно уже храм Осириса, - вдруг услышал он голос Сепфоры. - Э-э-э, мечтатель, да ты я вижу, совсем не слушаешь меня? - обиделась девушка.
- Нет, нет. Просто немного задумался, - отнекивался юноша. - Иногда посещают странные мысли, и даже забирают всё внимание.
- Ты часто задумываешься, глядя на Синай, - не унималась Сепфора. - Тебя манит эта гора?
- Хорошо, хорошо, - согласился Хозарсиф. - Прости меня, если можешь, и повтори то, что я прослушал.
Та не заставила долго упрашивать себя и снова возвратилась к рассказу.
- Так вот. Храм, где служит мой отец, посвящён богу Осирису, но в нём всегда почитали единого Элоима. Ты, мне кажется, этого ещё не знаешь.
- Не знаю, - признался юноша. - Мы с твоим отцом ещё не слишком углублялись в религиозные темы.
- А зря, - сокрушённо покачала головой девушка. - Вера от религии неотделима, но к вере наш народ надобно приучать. Какой прок кочевым иудеям от переезда с место на место. Они и родились для того, чтобы стать народом Единого Бога. У нас египтяне бывают реже, чем арабы, эфиопы и семиты. Иногда даже приезжают чёрные. Синай един между Египтом и Аравией, поэтому здесь жилище Единого. Ты мне веришь?
- Конечно, - с готовностью согласился юноша. - Как я раньше не догадался, что храм Мадиамский - не простое место. Недаром мать отправила меня именно сюда. Это провидение.
- Что, что? - не поняла девушка.
- Так, ничего, - хмыкнул жрец. - Потом поймёшь. Хочешь, я спою тебе песню, как поют у нас в Египте?
- Очень, - кивнула девушка.
Хозарсиф на минуту замолк, потом сначала тихо, затем, всё увеличивая голос, запел:
- Ты прекрасней всех девушек, что глядят на себя в воды Нила.
Волосы твои чернее воронова крыла, глаза нежнее глаз лани,
тоскующей по своему козлёнку.
Стан твой - словно ствол пальмы, а лотос завидует прелести.
Груди твои, как виноградные гроздья, соком которых упиваются цари.
Выйди в сад отдохнуть.
Слуги твои принесут бокалы и кувшины с разными напитками.
Выйди, отпразднуем сегодняшнюю ночь и рассвет, что придёт после неё.
Под сенью моей, под сенью смоковницы, родящей сладкие плоды,
твой любимый возляжет рядом с тобой; и ты утолишь его жажду,
и будешь покорна всем его желаниям.
Я молчаливого нрава и никогда не рассказываю о том, что вижу,
и сладость плодов моих не отравляю пустой болтовнёй.
Пока Хозарсиф пел красивую песню, смуглые щёки Сепфоры покрылись румянцем, что, безусловно, идёт любой девушке нашего грешного мира. И, хотя пастушка была эфиопского племени, на её ланитах стал заметен этот восхитительный румянец. Он даже как-то по-особому оттенял кожу девушки и придавал красавице вожделенный вид.
- Ты для меня пел? - тонкая улыбка тронула губы девушки. - Специально для меня?
- Я молчаливого нрава и никогда не рассказываю о том, что вижу, - повторил Хозарсиф слова из песни. Потом, помолчав немного, добавил:
- Для тебя.
Девушка ещё сильнее покраснела и постаралась перевести разговор на другую тему. Однако для себя отметила, что во время пения у юноши совершенно пропало заикание. Почему? Египетская школа для него не прошла даром, но, к сожалению, не избавила от заикания, а это для жреца, произносящего проповеди, очень неприятное препятствие к верующим.