Разговаривая на разные темы, они выгнали стадо к берегу моря, где трава была ещё гуще, да и ручей пресной воды впадал в залив. Овечки обрадовались травяной поживе и разбрелись кто куда. Хозарсиф, как всегда, шагал задумавшись, но вдруг пронзительный визг его подружки заставил вернуться к действительности.
Он оглянулся. Сепфора показывала рукой в море, а другою схватилась за сердце. Юноша посмотрел туда же и обомлел. Из моря выползало огромное чудовище. То есть не совсем чудовище, но таких толстых, длинных змей в природе просто не может быть. Чешуя на огромной змее была чёрная и отливала серебром, а от самого лба и по всей спине - костяной гребень.
Змей проворно выбрался на берег, схватил одну из овец и тут же проглотил, сверкая красными глазами. О, что это был за взгляд! Он пригвождал к месту, гипнотизировал, даже девушка притихла, не в силах подать голос или просто позвать на помощь. Хоть никаких помощников на этих лугах найти было нельзя, но женский характер не переделаешь. Любая станет звать кого-нибудь на помощь, а, скорее всего, маму.
Стадо бросилось наутёк, но чудищу, верно, больше одной овцы не надо было. Змей развернулся и спокойно пополз в море, оставляя за собой на примятой траве глубокие следы. Пастушья парочка так и стояла невдалеке, открыв рты и растерянно глядя вслед удаляющемуся чудовищу.
- Хозарсиф, что это? - наконец подала голос девушка.
Юноша слышал в египетском храме от жрецов много россказней об этих чудовищных змеях, но не поверил тогда. Не поверил и сейчас. Просто никак не хотел поверить. Змей спокойно уползал в море, а Хозарсиф раскрыв рот смотрел ему вслед.
- Это Божье проклятье, Сепфора, - с уверенностью сказал жрец, когда немного опомнился. - Я знал об этом, но никогда не видывал. Да и мы ничего не смогли бы сделать против настоящего дракона, про которых теперь можно только в сказках услышать.
Пастушья парочка поспешно принялась собирать разбежавшихся овец в стадо. Пригнав из в загон Мадиамского храма, Хозарсиф с Сепфорой отправились к первосвященнику, и поведали ему о случившемся. Тот, к удивлению молодёжи, ничуть не удивился. Сказал лишь:
- Теперь ты понял, Хозарсиф, почему я тебя, жреца египетского, сделал пастухом? И Сепфора, старшая из моих дочерей, будет лучшей тебе помощницей, потому что она не только умеет читать и писать, она ещё умеет думать, что не каждой женщине дано в этом мире.
Давняя мудрость гласит, что всякая видимость сотворена, ибо она проявлена, но невидимость есть всегда, не нуждаясь в проявлении. Также невидимость есть всегда, но каждый делает для людей вещи видимыми. Вопрос: на какую из предложенных вещей обратит внимание человек? Каждый может возродить в своей душе Божественную драму, но никто не может переделать её. Твоё время пришло, Хозарсиф. Молись всю ночь в храме Элоиму, а утром пойдёшь на очищение души.
Юноша склонил голову перед Рагуилом. Никогда в жизни он ещё не беседовал с настоящим мудрецом, и в этом ясно было видно Божье благословение. Во всяком случае, ничего в этом мире не происходит случайно. Если мать отправила его под крыло Иофора, значит, так тому и быть. Первосвященник - не только настоятель храма. Он также ещё и хранитель глубокой человеческой мудрости, каких мало.
Ночь Хозарсиф провёл в храме, усердно молясь и прося прощения у Бога за свои вольные и невольные прегрешения. Жрец пытался вложить в молитвы не просьбу о помиловании, а смирение перед ожидаемым наказанием, ибо через искреннее смирение может прийти прощение совершённым грехопадениям.
Утром за молящимся пришёл Иофор со слугами и сделал знак следовать за собой. Они подошли к узкому неприметному проёму во внутренней стене храма, за которым виднелась в свете факелов крутая лестница, уходящая вниз. До этого момента Хозарсиф даже не подозревал о подвальном помещении. Четверо мужчин стали осторожно спускаться и скоро вошли в помещение, вырубленное прямо в скале, похожее чем-то на обыкновенный пещерный грот, если бы не следы топоров каменотёсов на стенах.
- Это храмовый склеп, - сказал первосвященник, и голос его в подземелье прозвучал глуше обычного. - Ты здесь должен будешь совершить странствие в Эреб или Аменти, творя постоянную молитву. Тогда Элоим не оставит тебя, как пастух не оставляет своих овец. Готов ли ты, сын мой? Сумеешь ли ты вернуться? Ведь все мы будем ждать, и молиться за тебя, но иногда одной молитвы бывает недостаточно. При мистериях всякий раз приходится совершать жертву, но это будет уже после твоего ухода из этой жизни.
Сразу же в голове юноши возник вчерашний случай, когда агнец послужил жертвой. Ведь ничто в мире не происходит случайно, и мудрому первосвященнику Иофору гораздо больше известно о потустороннем мире - это Хозарсиф интуитивно понял сразу, с первых дней прибытия.
- Там плавают в большинстве своём злобные души, - продолжил напутствие первосвященник. - Но отыщи среди всех только того, кто потерпел твоё насилие, и добейся его прощения. Иначе останешься с ними оплакивать свою участь. А на дорогу выпей вот это.
Рагуил подал ему кубок вина и сухую лепёшку. Юноша выпил вино, возвратил потир Иофору, отщипнул кусочек лепёшки и тут же проглотил, остальное машинально сунул за пазуху.
- Незачем поить ночью птицу, которую утром зарежут. Так говорят, но это безумие, - первосвященник покачал головой, - в Писании сказано, что сам Мелхиседек царь Салима, вышел навстречу Аврааму, дал ему хлеб и вино - это ли не отметина будущего, сын мой! Это ли не то причастие, частицу которого ты отведал сейчас?
Слуги подвели адепта к небольшому гроту, и когда юноша вступил внутрь, заложили вход тяжёлыми каменными глыбами. Хозарсиф не знал ещё, в чём заключается мистерия очищения за убийство, но никогда не ожидал, что его заживо похоронят в подземных лабиринтах храма. Не лучше ли было отправиться на берег понта Пелопонесского, найти у слияния двух рек в стране киммерийской Алатырь-камень и попросить жреца Аида перевести его в царство теней и тень царства?
Хозарсиф присел у стены, потому как ноги его уже не держали. Будто откуда-то со стороны пришла мысль, что надо обязательно доесть лепёшку, иначе ни в Эреб, ни в Аменти не пустят, но желания, и сил на еду уже не осталось. И разве за едой он сюда пожаловал?
Перед глазами поплыли какие-то серебряные круги с чернотой по окружности, скреплённые друг с другом. Они соединялись в цепь, окутывая собой огромное бревно, которое вдруг зашевелилось, скрутилось кольцом, потом распрямилось и стало извиваться.
Хозарсиф хотел было удивиться, но тут бревно развернулось к нему торцом, на котором оказалась страшная змеиная морда с теми же огненными глазами. Змей открыл пасть, откуда хлынули клубы зловонного смрадного густого пара, и закапала мутная слюна. Тогда юноша решил, вроде бы пришла пора испугаться, но тут же понял, что сейчас он змеюку совсем не боится. Вернее, не сможет испугаться, как бы чудищу этого не хотелось… Змей это тоже понял, зашипел, словно раскалённый камень, политый холодной водой из глиняного кувшина, свернулся множеством колец, как сжатая пружина, распрямился и отлетел куда-то в сторону.
Прыжок змея оказался кстати, потому как за тем местом, где танцевал змей, виднелась давешняя дыра в подземный грот, только что заложенная доверху каменьями. Но каменные глыбы куда-то сейчас исчезли, будто их и не было. Исчезли также слуги первосвященника, помогавшие ему похоронить Хозарсифа заживо.
Вход, вернее, выход был свободен. Хозарсиф встал, осторожно, будто боясь вспугнуть тень, которая с разных сторон отражалась от него на каменном полу, подошёл к скальному пролому. Юноша выглянул в храмовый лабиринт, откуда только что пришёл, но никого поблизости не увидел.
Откуда же тень, их даже несколько? Ведь в пещере ни факелов, ни свечей! Но необычный свет со всех сторон рассеивает темноту. Даже запах воздуха совсем другой: давящий, леденящий душу и сердце.
Хозарсиф снова осторожно выглянул из своего грота. В пещере, находившейся под Мадиамским храмом, валялось около двух десятков полуистлевших трупов, хотя, проходя лабиринтом, юноша никаких трупов просто не увидел. Вероятно, это место превратили в братскую могилу. Но когда?
Посреди пещеры высилась резная каменная чаша в два человеческих роста, где что-то булькало, и раздавались стоны, будто там для изготовления бульона варились грешники. Возле чаши на полу лежал труп красивой девушки. Вернее, половина трупа. Сохранилась только верхняя часть туловища. Ниже рёбер тело было отсечено, а на месте, где должны быть бёдра, осталась только куча кишок, в которой копошились здоровенные белые черви.
Возле одной из стен, казавшейся специально обтёсанной мастерами, валялись несколько мужчин, меж которыми стояли кувшины и кубки, а в вазонах лежали совсем свежие на вид фрукты. Рука одного из мужчин была отрублена, но до сих пор сжимала кубок.
Чуть подальше от этой подгулявшей при жизни компании лежал на боку труп мужчины, наверное, довольно красивого когда-то. На нём до сих пор сохранилась богатая одежда. Даже ковёр под ним казался только что вытканным лучшими ткачами Востока и Запада. Зрелище, представшее пред взором адепта, было довольно живописное, даже занимательное, но не предвещало ничего хорошего. Среди этих изрубленных на куски покойников никак невозможно было найти того, который был нужен.
Хозарсиф осторожно вошёл в пещеру и вдруг заметил на стене, находившейся прямо напротив мертвеца в парчовом халате надпись, горевшую ярким живым огнём: MENE, TEKEL, UPRASIN. Всё понятно, это последний пир Вавилонского царя Вальтасара, а окружающие разгульную залу разрубленные на части трупы - гости знаменитого пиршества.
- Дай мне твою лепёшку. Хоть кусочек! - раздался женский голос.
Хозарсиф оглянулся и с ужасом увидел оживший труп девушки. Вернее, половину трупа. Она протянула к нему руки и смотрела молящими глазами. Тут же все насельники пещеры ожили и с разных сторон послышались голоса:
- Дай, дай кусочек!..
- Помоги ищущим. Дай…
- Дай, не жалей…
- Дай, и мы дадим…
Голоса слились в галдёжный хор. Наплыли горячей волной, пытаясь уговорить, утомить, соблазнить, обмануть, раздавить, околдовать…
Хозарсиф кинулся к выходу из пещеры, но вместо лестницы, ведущей в храм, сорвался на гладкий каменный спуск, покрытый ледяной коркой, широкими витками уходящий вниз, подальше от поверхности земли. Кое-где намёрзший лёд исчезал из каменного жёлоба, но скольжение ничуть не замедлялось.
Юноша катился на спине по скользкой винтовой дороге, как будто смазанной маслом, и не мог остановиться, даже если бы захотел. Одно радовало: лепёшка осталась целой. Хозарсиф интуитивно чувствовал: священный хлеб ещё сослужит свою настоящую службу. Недаром званые гости Вальтасара первым делом просили хлеб. Хоть кусочек! Значит, в любом временном измерении хлеб играет непростую роль.
Вылетев на подземную каменную площадку, Хозарсиф завертелся на спине, будто попав на каток. Собственно, это и был каток, но никакой египтянин не знает, что такое лёд. Многие могут догадываться, могут услышать рассказы, только видеть настоящий лёд в Египте не приходилось ещё никому. Вернее, Хозарсифу уже приходилось, когда во время совершения одной из мистерий его тоже опускали глубоко под землю, где с пещерного потолка висели настоящие сталактиты, а из скалистого пола пещеры поднимались вверх сталагмиты.
Юноша с трудом поднялся на ноги - скользкий спуск его здорово утомил. Сделав шаг, он тут же грохнулся на спину, пребольно ударившись затылком. Снова попытался встать и снова упал. Наконец, сообразив кое-как, что надо делать, он встал, и, пошире расставляя ноги, осторожными шагами отправился к берегу какой-то речушки, протекавшей неподалёку.
У побережья он увидел добротный деревянный пирс, как будто намедни сколоченный и даже с мастерски отлитым кнехтом с привязанной к нему вместительной лодкой. В лодке, возле заднего борта, сидел человек. Но кто это и человек ли разглядеть было невозможно, поскольку лодочник сидел в дерюжном плаще с капюшоном, скрывавшим его лицо. Хозарсиф взошёл на пирс, остановился возле лодки, думал, сидящий в ней обратит внимание на пришельца, только тот даже не пошевельнулся.
- Любезный, - обратился к нему юноша. - Не знаешь ли, как попасть в Эреб или Аменти? Я здесь впервые.
Из под видавшей виды дерюги послышался старческий кашель. Сидящий в ладье откинул с лица капюшон, и юноша узрел пред собой безгубого и безволосого человека. Вернее, не человека, а человеческий череп, обтянутый тонкой пепельной кожей с пробивающейся на щеках сетью кровеносных сосудов. У старца были живыми только глаза. И какие! Глаза переливались всеми цветами постоянно меняющейся радуги. Иногда они становились вообще разными, но оставались совершенно живыми. Это было заметно, и это был не иначе, как Хебесбаг, встречающий Ба.
Лодочник некоторое время в упор разглядывал пришельца, потом сквозь почти сомкнутые губы раздался хриплый глухой голос:
- Я знаю, кто ты и кого ищешь. Что дашь мне, если отвезу тебя в Эреб?
- У меня ничего нет, любезный, - отрезал Хозарсиф. - А хочешь, забери мой хитон. Когда-нибудь тебе всё-таки надо сменить одежду. Ты же ни у кого из мёртвых не сможешь разживиться одеждой, а я могу помочь. Мне не жалко.
- Ты лжёшь! - прохрипел Хебесбаг. - У тебя есть освящённый хлеб. Или тебе жаль заплатить за труд кусочком хлеба? Ведь я ещё могу рассказать, где искать убитого тобой.
- Хорошо, - согласился Хозарсиф. - Не хватит ли тебе половины лепёшки?
- Хватит, - кивнул лодочник, - садись. И пошевеливайся. Скоро сюда нагрянет живущий за чертой, укравший у тебя агнца в жертвоприношение своей любимой утробе.
Юношу можно было не упрашивать, тем более встреча с живущим за чертой или змеем не сулила ничего хорошего. Он прыгнул в посудину, отломил половину лепёшки и подал лодочнику. Тот дрожащими костлявыми руками принял хлеб и тут же съел его. Потом прикрыл глаза, не имевшие ресниц, и несколько минут сидел не шевелясь.
- Ты, пришелец, не знаешь этого мира, - наконец промолвил лодочник. - Поэтому поступаешь так безрассудно. Ведь я могу сейчас тебя никуда не повезти. И никто меня не заставит. Смекаешь?
Внутри лодочника что-то забулькало, будто гасилась известь. А, может, он просто смеялся. Этот утробный смех вызвал у адепта какой-то панический страх, хотя до этого он был уверен, что никого и ничего уже не испугается ни в земном мире, ни в потустороннем. Наконец, перестав выпускать бурление, лодочник продолжил:
- Никогда здесь не делай ничего заранее, попросят тебя или заставить захотят. У нас всегда будет то, что исходит от Бога, так пусть то, что исходит от нас, будет Божественным, но не порочным. Не искушай никого и не искушайся сам. Это очень трудно. Только если желаешь ещё хоть разок заглянуть в покинутый тобой мир, делай, как тебе говорят. Здесь свои правила. Я исполню обещание, так как ты не жадный.
Тут же их маленькая трирема отвалила от причала и отдалась течению. Ладья плыла сама, словно была живой. Была? Нет. Скорее, она действительно живая, ведь в потустороннем царстве совсем другая жизнь, совсем другие правила.
- Когда сойдёшь в Эребе, не иди прямо по дороге, - продолжил разговор лодочник, как только трирема оказалась на середине реки. - Она тебя здесь навсегда оставит. Шагай по малёхонькой нехоженой тропке. Выйдешь туда, куда надо. И не спрашивай ни у кого ничего. Здесь оставят.
Придёшь в поселение, не спеши сразу заходить. Найди воду, омой своё лицо и будь готов отвечать, когда спросят. Говори без страха, отвечай, не запинаясь, взгляда не прячь. Человека спасает умелая речь, откровенность вызывает снисхождение. Не смотри на умерших свысока. Ты здесь такой же, как и все остальные. Там всё увидишь.
Лодка уже рассекала волну, набегающую против течения, хотя ветра не было. Да и какой здесь ветер? Но ветер всё-таки был, и натяжное его дыхание чувствовалось постоянно. Вскоре на пути посредине реки показалась скала, и течение ныряло под неё в небольшой грот.
Хозарсиф чуть-чуть забеспокоился, но Хебесбаг посмотрел на него своими разноцветными глазами, как бы успокаивая. Ладья летела прямо на скалу, набирая скорость, а, влетев в грот, рухнула вниз. В этом месте был водопад. Настоящий. Как на земле. Но там, на земле, юноша тоже не раз ходил по Нилу на галерах, на челноках под парусом и даже на рыбачьих баркасах, но нигде ещё не сталкивался с таким захватывающим дух путешествием.
У юноши сердце свалилось в пятки вместе с падением ладьи. А она, ударившись о камни, разбилась и вместе с лодочником исчезла. Хозарсифа же, как ненужный балласт, выбросило на пологий берег. Он с размаху шлёпнулся прямо на живот и уткнулся носом в песок.
Сразу вспомнилось: "…омой лицо своё, ополосни пальцы…". Вероятно, подземная река разделялась здесь на два рукава. Кое-как поднявшись, Хозарсиф подошёл к потоку, осторожно попробовал рукой воду. Чистая, холодная, быстрая, она была, словно из родника, и ничуть не походила на тёмный мутный стрежень основной реки.
Умывшись, юноша встряхнул головой, будто пёс, и решил осмотреться. Солнца здесь, конечно, не было, но свет лился отовсюду. Казалось, подземелье светилось изнутри лёгким прозрачным светом, что поначалу удивило, потом обрадовало.
Прямо от песчаного пляжа начиналась широкая дорога, ведущая в какое-то междускалье. "…Когда сойдёшь в Эребе, не иди прямо по дороге…" - вспомнилось наставление лодочника. Юноша стал приглядываться и действительно обнаружил невдалеке чуть приметную тропинку, убегающую куда-то в сторону. Всё верно, Хебесбаг не обманул. Значит, правильно говорят, самый короткий путь никогда прямым и широким не бывает.
Идя по нехоженой тропинке к ущелью, Хозарсиф обратил внимание на каменные кусты рододендронов, растущие вдоль дороги. Хотя какие они каменные, когда каждый куст, учуяв путника, пытался дотянуться до него. Да уж, вожделенный камень или камень вожделения! Во всяком случае, не краеугольный и это хорошо.
Вдруг, прямо в междускалье, взору паломника предстала настоящая египетская пирамида, высившаяся как подземное сооружение жрецов, как храм Аида, властителя этого царства. Хозарсиф от неожиданности даже чуть приостановился. Что ни говори, а столкнуться в царстве теней с пирамидой, священным строением Осириса, было не к добру. Во всяком случае, адепту так показалось. Да и сама-то пирамида блестела каким-то отражающимся светом, ещё не существовавшим во внешнем мире.