Заговор против маршалов. Книга 1 - Парнов Еремей Иудович 10 стр.

- С какой целью вы направлялись в Проскуров? - спросил он, покончив с формальностями.

- В отпуск.

- Почему зимой? Или дома не сиделось, гражда­нин... э... Вовченко?

- Премирован за стахановский труд.- Дорошенко гордо выпрямился.- Хотелось отметить с родичами.

- Пьете? - неожиданно, но все так же, не повышая голоса, поинтересовался следователь.

- Как сказать? - смутился Григорий.- По слу­чаю... Отчего и не выпить с радости?

- А на какие деньги?

- На свои, заработанные.

- Родственников тоже намеревались угостить?

- Уж как водится, товарищ начальник.

- Правильно,- майор одобрительно, как показа­лось Григорию, кивнул.- Согласно описи, при вас об­наружено семнадцать рублей сорок восемь копеек... Не слабовато ли для таких наполеоновских планов? А, гражданин Вовченко?

Дорошенко смущенно передернул плечами.

- Или вы заранее перевели соответствующую сум­му туда, в Проскуров,- майор выжидательно прищу­рился,- чтоб не сперли в дороге?..

"Издевается, гад,- у Григория похолодело в гру­ди.- Вот сейчас все и начнется..."

Он затравленно огляделся, ища выпотрошенные из злополучного ватника пачки.

- С чего это вы так заерзали? Задело, небось, за живое?

- Ас чего? - готовясь отступить на подготовлен­ные позиции (выигрыш по облигации, азартные игры), Дорошенко фамильярно осклабился.- Просто выпить вдруг захотелось, товарищ начальник. Зря растравили душу.

- Так, значит? - майор поежился лицом, скры­вая зевоту.- Сидит человек в НКВД и мечтает... О чем, спрашивается? О стакане водки. Хорош ударничек.

- А что? Товарищ Стаханов тоже, говорят, за­шибает.

- Ваша настоящая фамилия? - перегнувшись че­рез стол, требовательно спросил следователь.

- Вовченко,- Григорий виновато втянул голову в плечи.- Я ж говорил...

- Меня интересует настоящая! - майор пристук­нул пальцами по краю стола.- Хватит ломать ко­медию.

- Вовченко и есть, Влас Захарович Вовченко.

- С какой целью ездили в Минск?

- Никогда не бывал в Минске.

- А в Киеве?

- В Киеве?.. - протянул Дорошенко, как бы при­поминая.- Был прошлым летом на слете.

- Бесполезно запираться, так называемый Вовченко. Нам известен каждый ваш шаг. Только чистосердеч­ное признание сможет облегчить вашу участь.

- Ей-богу, товарищ начальник, не пойму, чего вам от меня надо! - взмолился Григорий. Определенно его принимали за кого-то другого.

- Я вам уже сказал: чистосердечное признание. Кто, где и когда вовлек вас в контрреволюционный за­говор?

- Какой еще заговор? - почти непритворно воз­мутился Дорошенко.- Да я всей душой за Советскую власть!

- Ложь! - брезгливо бросил следователь.- Конеч­но, я допускаю, что ваши хозяева могли и не посвящать вас в свои преступные планы, но это не меняет сути дела.

Дорошенко только руками развел.

- Не знаю ни про какие планы.

- Тем более в ваших интересах оказать содействие в разоблачении подлых наймитов иностранных разве­док,- в голосе майора появилась нотка сочувствия.- Это, несомненно, зачтется... Вы действительно Вовченко?

- Святой, истинный крест!

- Ладно, это мы установим.

- Вот спасибо, товарищ начальник! - со слезами на глазах поблагодарил Дорошенко. Допрос вновь воз­вращался к исходной точке.

- Служили в РККА?

- Не довелось.

- Однако в Смоленске вас видели в форме старшего лейтенанта,- продолжал настаивать следователь.- Прибегнуть к маскараду потребовало задание?

- Какое задание?! - Дорошенко находился на гра­ни срыва. Или он действительно разоблачен, и НКВД играет с ним, как кот с мышью, или произошла какая-то досадная путаница, которой не будет конца.

- Какое задание, спрашиваете? - следователь от­ложил ручку.- Вам виднее... Все зависит от роли. Вам что больше нравится: агент иностранных разведок или добровольный курьер? - предложил он, словно на выбор.

- Ничего такого не было! - ожесточенно отрезал Дорошенко.- Я честный советский рабочий.

- Вы знаете кого-нибудь из этих людей? - майор вытряс из черного конверта несколько фотографий и разложил их на столе.

Григорий перебрал одну за другой, внимательно вглядываясь в лица. Никого из этих военных с двумя и даже тремя ромбами он, понятно, не знал.

- Первый раз вижу.

- Странно... Давно живете на Украине?

- С самого детства.

- И ни разу не видели наших знаменитых коман­диров? А еще на железной дороге служите... Вы что, газет не читаете? В кино не ходите?

- Почему не читаю?

- А я не знаю... Так у вас получается,- вновь пе­регнувшись через стол, майор отделил одну карточку.- Вот, например, комдив Дмитрий Шмидт, дважды орде­ноносец. Знаете такого?

- Откуда?

- Его в киножурнале чуть не целый месяц пока­зывали, перед каждым сеансом.

- Не обратил внимания. Я другого Шмидта знаю, бородатого, который на полюсе...

- Бывали в Арктике? В Ленинграде?

- Какое там... Только в кино.

- О больших киевских маневрах целый фильм отсняли. Не приходилось видеть?

- Не припомню,- Дорошенко понимал, что идет проверка, и малейшая ошибка будет стоить ему голо­вы.- Наверное, не смотрел.

- И зря. Мировой фильм. Лучше любого художест­венного. Сам Бубрик снимал! И вообще очень опытный коллектив: Нечеса, Малахов, Анци-Половский... Слы­хали про них?

Григорий виновато вздохнул.

- Что ж, бывает... Комкор Илья Иванович Гарькавый тоже вам незнаком? - майор вынул из ящика журнал "СССР на стройке" с портретом на полстрани­цы.- Коренной украинец, герой... Сейчас на Урале вой­сками командует.

- Вроде видал где-то, а читать мне недосуг, това­рищ начальник.

- И вы по-прежнему утверждаете, что ваша фами­лия Вовченко?

- Куда ж мне деваться от самого себя? Не пойму, хоть убейте! - Дорошенко закачался, обхватив расто­пыренными пальцами голову. Напряженно искал, как обойти ловко подстроенную ловушку.- Ну, пью я, начальник, пью... Начхать мне на ваши журнальчики.

- Совсем, выходит, не интересуетесь жизнью Совет­ской страны? Прямо-таки анахорет... При всем при том ' стахановский труд, слеты. Концы с концами не сходят­ся, гражданин ударник.

- У меня сходятся, будьте уверены. Кого надо, тех знаем: Чубаря Власа Яковлевича, Григория Ивановича Петровского, товарища Любченко.

- А этих? - майор выдвинул ящик стола и вынул газету, сложив ее так, что оказались видны только два помещенных на первой странице портрета.

- Товарищ Уборевич, товарищ Якир,- не скрывая торжества, просиял Дорошенко. Ему ли было не знать.

- Не совсем, значит, оторвались от действитель­ности? - казалось, и майор остался доволен удачным ответом.- Угадали: Иероним Петрович и Иона Эм- мануилович,- протянул он с загадочной интонацией и неожиданно заключил: - Сейчас вы будете подверг­нуты очной ставке.

Дорошенко испуганно отшатнулся, но быстро взял себя в руки. Охочий на сюрпризы следователь нажал кнопку. В кабинет ввели высокого, чуточку сутулова­того мужчину с изможденным лицом. Опустив голову, он остановился на пороге.

- Надеюсь, знакомы? - майор ободряюще кивнул Григорию.- Приглядитесь как следует.

Дорошенко слегка развернулся и исподлобья покор­но взглянул на нежданного напарника. Нет, он никог­да не встречал этого человека. Следователь опять брал на пушку. Вид незнакомца говорил сам за себя. Жел­тые, как выцветший йод, тени кровоподтеков, тем­ный кружок от ордена на груди, следы сорванных зна­ков различия.

- Первый раз вижу,- твердо сказал Григорий. "Комбриг",- определил он по отпечатку одинокого ромба.

- Так и запишем,- со скрытой угрозой заметил майор и, выйдя из-за стола, вразвалочку приблизился к разжалованному командиру.- А вы узнаете своего связника?

- Никогда не встречались,- ответил тот, не под­нимая лица.- И никакого связника у меня нет.

- Так ли, бывший комбриг Лазарев?.. Кого вы ждали тридцать первого декабря у дома комдива Саблина?

- Деда Мороза,- угрюмо процедил комбриг.

- Шутить вздумали? - следователь прошелся от стены до стены. - Как бы опять не пришлось каяться...

- Какие уж тут шутки... Новый год собирался встретить...

- У комдива Саблина? Вместе с начштаба авиа­бригады Кузьмичевым?

- Не вижу в том никакого криминала.

- Не вам судить.

Наблюдая за работой следователя как бы со стороны, Дорошенко с замиранием ощутил свою полную обре­ченность. Все тут давно решено и расставлено по полоч­кам. Допытываясь и уточняя, майор не столько инте­ресовался ответами, сколько пытался внушать, как какой-нибудь гипнотизер.

- Еще раз спрашиваю, Лазарев, кому вы назначили встречу в указанный день?

- Барышне, я уже говорил.

- Ах, барышне! И барышня, конечно, опаздывала?

- Уж так получилось.

- Между прочим, барышни тоже могут быть за­вербованы фашистской разведкой... Последний раз спра­шиваю: где и когда вы встречались со связником? - майор остановился за табуретом Дорошенко.- Или с кем видели этого гражданина?

- Категорически отметаю все обвинения в изме­не! - комбриг Лазарев до крови прикусил губу.- Граж­данина не знаю, никогда его раньше не видел.

Следователь вернулся к столу и записал показания.

- Подпишите,- он поманил Лазарева.

- Ничего не буду подписывать.

- Будете, еще как будете! - майор вызвал кон­воира.- Уведите арестованного... Выкручивается, сво­лочь,- как бы про себя пробормотал он.- Ну, ничего, мы выкорчуем шпионское гнездо до самой верхушки...

Раздраженно обмакнув перо, он занялся какой-то писаниной, не обращая внимания на окончательно сникшего Дорошенко.

Исписав целый лист, майор удовлетворенно накрыл его заляпанной розовой промокашкой и устало потя­нулся.

- Встать! - вдруг скомандовал он, упруго припод­нявшись, и мастерским "крюком" обрушил Дорошенко на пол. Затем несколько раз расчетливо ударил по реб­рам носком сапога. Корчась от боли, Григорий едва успевал прикрывать голову. Избиение прекратилось так же внезапно, как и началось.

- Утречком увидимся снова,- заверил следова­тель.- Советую хорошенько подумать.

Но назначенная встреча - Дорошенко ждал, стра­дая от неизвестности,- так и не состоялась. Два долгих, отравленных безысходностью дня и две изнурительных ночи прошли в одиночестве. Кости болели, но не смер­тельно.

Промучившись в неведении, Григорий почти обра­довался, когда заскрежетали отворяемые засовы и его выкликнули на новый допрос. Скрывая колотивший озноб, переступил он порог знакомого кабинета.

На месте майора сидел другой человек, в котором Дорошенко не сразу признал снявшего его с поезда лейтенанта.

- Пройдите, Вовченко,- пригласил он, указав на табуретку.

Григорий робко присел, стараясь не глядеть на широкий подоконник, где рядом с горшком бальзамина лежала ватная телогрейка. Сундучок, тоже не без зна­чения, притулился на видном месте, возле следователь­ского стола. Разговор предстоял серьезный, может быть, окончательный.

С первых слов лейтенант дал понять, что не наме­рен играть в прятки.

- Мы проверили ваши показания, Влас Захаро­вич,- объявил он, потянувшись за ватником.- Дей­ствительно, вышла ошибка. Получите вещички по описи.

От неожиданности Дорошенко едва не слетел на пол. Буззвучно шевеля запекшимися губами, выпря­мился на непослушных ногах и тут же вцепился в угол стола.

- Распишитесь,- лейтенант передал ему ручку, закончив перечисление.

С нажимом, как пропись в приготовительном классе, он вывел букву за буквой. Кожей живота осязая заши­тые пачки, вышел из калитки в железных воротах на не­знакомую улицу.

"Непостижимо уму!.."

10

После трагической смерти Надежды Сергеевны Ал­лилуевой Сталин предложил Бухарину обменяться квартирами. Он не мог, вернее, не желал оставаться в доме, сами стены которого напоминали о том, что над­лежало забыть раз и навсегда. Было и прошло. Кончено. Так же бесповоротно расстался он и с Зубаловской дачей.

Сидя на кровати в той самой комнатке, где раньше спал Сталин, Николай Иванович явственно ощущал гнетущее действие невидимых излучений. Камень, штукатурка, паркет - все было насыщено чуждой во­лей, угрюмой, безжалостной.

Зубная сверлящая мука не позволяла забыться. Целую ночь Бухарин не сомкнул глаз. Он вставал, ме­тался из угла в угол, глотал какие-то таблетки, прикла­дывал согревающие компрессы, ненадолго ложился и вновь вскакивал, вымеряя спальню шагами. Ничего не помогало. Загнанный мозг рисовал самые мрачные виды.

Боль и бессонница до крайности обострили вызре­вавшее ощущение безысходности. Зримые приметы ее и знаки, скорее угадываемые, нежели отчетливо разли­чимые, обложили со всех сторон. Предчувствие беды отравляло сны, не приносившие отдыха, било по нер­вам трелью телефонных звонков.

Не спасала даже работа. Она требовала полной отдачи, почти самозабвения, когда невозмутимая мысль льется естественно и свободно. Академия наук, "Извес­тия", лекции, книги, брошюры - дел хватало по горло. Недоставало сосредоточенности, что оттесняет все пос­тороннее за невидимую черту. Чутко пульсирующие сторожки не позволяли увлечься, понуждали к дей­ствиям, которые тут же отвергались рассудком. Раз­двоенность сознания, неплодотворная сама по себе, изнуряла до крайности. Участились резкие перепады настроений. Всплески нездоровой восторженности часто заканчивались слезами. Из кризиса выводил выра­ботанный десятилетиями автоматизм. Редакционная карусель, чтение, прогулки, живопись... Вовлеченность в процесс возвращала, пусть ненадолго, забытое чувство умиротворения. Тянулись, тянулись бледные вымучен­ные ростки к неясному проблеску среди мятущихся клочьев отчаяния. Перебирая в часы бессонницы край­ние варианты, готовя себя к самому худшему, Николай Иванович все чаще останавливался на ссылке. Пусть так, лишь бы поскорее вырваться из невыносимых тисков. Молодая жена ожидала ребенка. Поздняя лю­бовь, вдвойне драгоценная, нечаянная - ради этого стоило бороться и жить. А работать можно везде. Идил­лические воспоминания об Онеге, куда его выслали в одиннадцатом году, обволакивали видимостью успо­коения. Размеренные занятия, охота, пленэр, коллек­ции - Бухарин как бы заранее предвкушал тихие досу­ги ссыльного поселенца. Только бы не разлучили с семьей, а остальное как-то устроится. Что, в сущности, надобно человеку? Внутреннее согласие - не больше. Без него тускнеют любые краски, ничто не радует и не хочется ничего. Сплошной серый фон, точно смотришь сквозь траурную вуаль.

Уговаривая, почти заклиная себя, Николай Ива­нович понимал, что лукавит. Если и в самом деле дойдет до ссылки, то он воспримет это не менее болезненно, чем вывод из Политбюро или вынужденный уход из "Прав­ды". От себя никуда не деться. Его неуклонно тащило вниз по крутому склону, и боль потерь слилась с маетой ожидания.

За окнами занимался мутный, как молочная сы­воротка, рассвет. Десну раздуло. Малейшее касание языком сотрясало ударом тока. Но стало как будто легче.

- Ты ужасно выглядишь! - испугалась Анна Ми­хайловна.- Нужно немедленно вызвать врача.

- Не беспокойся. Лучше я сам схожу,- он принял­ся торопливо одеваться. Судя по ознобу, поднималась температура. Эмоциональная подавленность сгущала мерзейшее ощущение полного нездоровья. Не терпелось скорее выйти на свежий воздух, окунуться в уличную суматоху, отвлечься, забыть. Идти, впрочем, было всего ничего - через дорогу, мимо Манежа.

Выйдя из ворот, Бухарин переждал, пока проедет троллейбус, и перешел на другую сторону. Возле ке­рамической звездочки с серпом и молотом над подъез­дом Кремлевской поликлиники еще светился желтый плафон. Едва Николай Иванович потянулся к латун­ной ручке, как из застекленных дверей с плиссирован­ными занавесочками выскочил Григорий Сокольников. По-прежнему красивый, самоуверенный, в модном, купленном за границей пальто.

- Здравствуй, Николай,- он сдержанно, без улыб­ки кивнул.- Не самое веселое место для встречи?

- Есть и похуже,- Бухарин хотел ответить шут­кой, но неодолимая жажда хоть какой-то разрядки хлынула откровением.- Не пройдет и двух лет, и Коба нас перестреляет.- Вздрогнув от собственных слов, Николай Иванович испуганно обернулся. Его заряжен­ный пророческой энергией голос упал, полублаженный блуждающий взгляд ушел внутрь.- Так-то, Григо­рий,- он истощенно сник.- Прощай, Григорий.

Породистое матово-смуглое лицо Сокольникова ос­талось невозмутимым. Неприятная встреча, ненуж­ная. И вообще, к чему этот плач на реках вавилонских? Слишком поздно.

Он открыто выступил против Сталина еще в двад­цать пятом году, на четырнадцатом съезде. Бухарчик был среди тех, кто с ревом и топотом забросали его каменьями. А ведь тогда, в самый расцвет нэпа, все могло сложиться совершенно иначе. Рыков - Предсовнаркома, Томский - вожак профсоюзов, Бухарин, помимо остального,- член коллегии ОГПУ. Словом, крепко сидели в седле. К ним и Дзержинский прислу­шивался. И вообще была совершенно иная обстановка в стране. Но они предпочли поддержать генсека, Чингис­хана, как всего три года спустя изволил выразиться Бухарчик. Грош цена запоздалым прозрениям. Ничего, кроме крупных неприятностей, они не приносят. О том разговоре (третьим был Каменев) кто-то донес Сталину. За что ни возьмись, либо предательство, либо гнусный фарс. Текст беседы, разумеется в искаженном виде, был напечатан в Париже, в меньшевистском "Социалис­тическом вестнике". Кто передал? Какими путями? Сплошной мрак.

Постояв с минуту у закругленного угла поликли­ники, выстроенной в подчеркнуто утилитарном кон­структивистском стиле, Сокольников медленно натянул кожаные перчатки. Без всякой на то надобности он перешел на другую сторону улицы Коминтерна и за­шагал к воротам Кремля. "Не пройдет и двух лет..." - отдавалось в ушах неотвязным рефреном.

- Ты чем-то расстроен, Гаря? - встретила его жена и, не дождавшись ответа, заговорила о собственных неурядицах: кто-то из собратьев-писателей опять ляг­нул ее на собрании.- Хоть совсем уходи из литерату­ры, не то мещане с партбилетом вгонят в гроб,-ч пожа­ловалась она.- Абсолютно невозможно работать.

- Ох уж эти телефонные доброжелатели! В их пере­даче самые невинные слова превращаются чуть ли не в политическое обвинение. Не обращай внимания. Ли­тературные царапины скоро заживут. Вспомни, как ты убивалась, когда узнала о злой шутке Карлуши, а в результате? Пшик! Рассосалось, как детский синяк.

- И ты называешь это шуткой? - вспыхнула Гали­на Иосифовна.- Подлость - вот единственное слово!

Нет, ничего-то она не забыла. Радек знал, что творил. Придумал-таки, как побольнее ударить: "Хорошая книжка Серебряковой, написанная Сокольниковым".

- Успокойся,- Сокольников подосадовал на свое явно неуместное напоминание. ("Для женщин нет ме­лочей".) - Путь к звездам тернист. Ты же хорошо пишешь. Не по-женски, по-мужски, в хорошем смысле слова,- быстро поправился он.- Сейчас тебе приходит­ся воевать со всякими ермиловыми, а выйдя из Союза писателей, будешь отбивать атаки соседки по лестнич­ной площадке. Изменятся только масштабы. Выбирай, что лучше...

- Ты, как всегда, прав, Гаря. Прости.