Заговор против маршалов. Книга 1 - Парнов Еремей Иудович 14 стр.

- С Трудом верится, что маленькая страна способна насытить такого гиганта, как сталинская Россия.

- И совершенно напрасно, граф. Чехословакия - крупнейший экспортер оружия. Удвоить, даже утроить мощности - вопрос времени. Были бы ассигнования. Это тот случай, когда коммерция подкрепляет политику. Боюсь, что нарушить подобный альянс - непростая за­дача.

- Иначе бы ее поручили не нам с вами, коллега. Ре­комендую обратить пристальное внимание на таких гос­под, как Опоченский и Смутный; нажать на Зенкла, на Берана... Впрочем, все это паллиативы.

- Очень многое будет зависеть от Парижа. Если бы удалось предотвратить ратификацию... Бенеш сразу ока­жется на мели, и климат в Праге существенно переме­нится.

- Легко изрекать самоочевидные истины. Смею уве­рить, что в рейхе пристально следят за перипетиями французской политики, хотя далеко не все понимают значение вопроса.

- Чехи ничуть не заблуждаются насчет наших ко­нечных целей. Люди Гейнлейна прямо-таки толкают их в объятия Москвы. Только ослабив давление, временно конечно, мы получим хоть какую-то свободу маневра.

- Вы сами знаете, что это невозможно,- повысив голос, отчеканил Траутмансдорф.- Воля фюрера дик­тует политику, а не наоборот.

- Что же тогда остается? Тонкая игра?.. Пока чехи уверены, что я работаю на них, дезинформация может пройти. Но надолго ли? Рано или поздно последует ра­зоблачение, и мы утратим контроль.- Виттиг прижался спиной к нагретому калориферу и, не глядя на собесед­ника, продолжал размышлять вслух: - Выгода сомни­тельна, а потери очевидны... Необходим какой-то дли­тельный, постепенно затягивающий процесс. Нечто вро­де дипломатической инсценировки?

- Конкретно?

- Пока не знаю. Но пьеса должна быть разыграна по всем правилам.

- Это вопрос техники. Важна идея.

- Идея проста, ибо не имеет альтернативы. Не ос­лабляя нажима, мы бы могли дать понять, что готовы, при известных условиях, разрешить спор мирным путем.

- И Бенеш поверит?

- А вот это нас не должно волновать. Главное, во­влечь в отвлекающий процесс.

- Дельная мысль, Карл, поздравляю,- Траутмансдорф покрутил верньер приемника: передавали последние новости.- Когда речь идет о жизни или смерти, вы­бирать не приходится. Хватаются за любую соломинку. Но что мы получим в итоге? Договор с Москвой - ко­зырь в любых переговорах. Бенеш не выпустит его из своих лап. Мы ровно ничего не выигрываем.

- А время? Оно всегда несет в себе новое качест­во. События могут повернуться так, что нам действи­тельно удастся катапультировать Чехословакию из договора.

- Или Россию из Европы, что намного лучше.

- Или Россию,- с чувством подхватил Виттиг.- Во всяком случае мы ничего не теряем.

- Тихо! - Траутмансдорф предостерегающе под­нял палец.

"...спровоцированные коммунистами беспорядки на улицах Мадрида и Барселоны..." - берлинский диктор перешел к обстановке в Испании.

14

В настороженную темень притихшего города шарах­нулись пронзительные лучи фар. Черный "Линкольн" комкора Фриновского прошелестел, взметая снег, мимо Политехнического и, не сбавив скорости, свернул на улицу Куйбышева, где в доме № 14 ночь напролет ту­скло светились занавешенные окна.

Командующий пограничными войсками страны всласть поспал до полудня, но поздний ужин с водкой и коньяком вновь выбил его из режима. Звонок Ежова окончательно развеял надежду на нормальный отдых.

В отличие от Фриновского, Ежов нисколько не тяго­тился переходом на ночную смену. Перераспределение жизненных ритмов далось ему с незаметной естествен­ностью, стало неотъемлемой частью той воодушевля­ющей нови, что олицетворяла все советское: энтузиазм, самопожертвование, бескомпромиссная борьба за свет­лые идеалы.

Он благоговел перед вождем в большом и малом, бес­следно растворялся в сиянии его лучезарного облика. Даже присутствуя на ночных допросах, когда сменяю­щие друг друга бригады следователей держали на "кон­вейере" обезумевших от многодневной бессонницы аре­стантов, Николай Иванович ощущал вдохновенный прилив бодрости. Вся страна жила по новым часам: пограничники, сталевары, колхозники. Непрерывная плавка, круглосуточная уборка, постоянная бдитель­ность. Сама природа преклонилась перед сталинской во­лей, взломавшей проклятое прошлое, развеявшей по ветру прах его привычек и предрассудков. Понадоби­лось - и мы поставили на дежурство ночь. Захотим - и нам покорятся полярные льды.

Свет мудрости, всепобеждающая ясность гениаль­ных идей. Не останется ни единого темного угла, ни единой укромной дыры. Отовсюду будет выметен желез­ной метлой коварный, притаившийся враг. Он много­лик, и имя его - легион. Нет такой мерзости, на какую бы он не пошел в оскале звериной злобы. Порожденный мглой во мгле и таится, вспоенный ядом лжи источает смертельный яд. Видеть сплошь и рядом, знать, ежесе­кундно помнить, что под маской человека скрывается опасная гадина. Правде чужды колебания, ибо безгра­ничная вера в правоту великого дела и есть правда. И она беспощадна по сути своей. Конспекты сталинских выступлений давали исчерпывающие ответы на все во­просы жизни, втиснутой в ранжир номенклатурной субординации. Кумачовые ширмы лозунгов наглухо от­секали любую память о прошлом, а вместе с ней - и сомнения.

Ежов работал с лихорадочной поспешностью, тол­кавшей на новое ускорение. Постоянная готовность, как живительный кислород, подстегивала сердечный мотор. Ощущение победного роста требовало полной самоот­дачи, абсолютного слияния с символом веры. Самолеты рвались в стратосферу, ширилось стахановское движе­ние, убыстрялась ротация кадров. Москва рукопле­скала новым и новым, вчера еще никому не известным героям. Личный успех умножался набиравшим крутой размах победным валом.

Впервые Николай Иванович встретился со Сталиным в Сибири в двадцать восьмом году. Вождь заметил скромного партийного функционера из Казахстана и прозорливо угадал раболепную преданность, перепол­нявшую все его неказистое существо. Маленький рост, увлажненные счастливым волнением взоры, жалко обозначенные широковатой гимнастеркой костистые плечи - даже внешность оказалась на пользу. В гла­зах Сталина она удачно дополнила скромную чистоту под стать биографии: выходец из бедной рабочей семьи, комсомольский активист, партийный работник. Ежов с его простецки зачесанными назад волосами и вос­торженной улыбкой был виден до донышка. И судьба его определилась.

Через несколько месяцев последовал неожиданный перевод в Москву на должность заместителя наркома земледелия, а год спустя он уже заведует Распредотделом и Отделом кадров ЦК. Столь же стремительно сле­дует продвижение и по выборной линии: от делегата с совещательным голосом на Шестнадцатом до члена Центрального Комитета на Семнадцатом съезде. Голово­кружительный взлет идет по нарастающей: член Орг­бюро ЦК, заведующий Промышленным отделом ЦК и заместитель Председателя КПК, плюс к тому член Ис­полкома Коминтерна. Влияние Ежова ощущается на всех этажах партийного и государственного аппарата. Особенно в кадровых вопросах, где он удивительно пре­успел в изощренном искусстве тайной осведомленности. Любое попадавшее на стол вождя личное дело Николай Иванович мог дополнить своими данными.

В тридцать пятом году он становится одним из сек­ретарей ЦК и Председателем КПК. Уже поговаривали, что на ближайшем пленуме его введут в Политбюро, но у Сталина были свои резоны. Он поручил Ежову кон­троль за деятельностью НКВД. Опытный кадровик бы­стро разобрался в новой обстановке и приобрел необхо димые навыки. Теперь, когда полным ходом шла подго­товка открытого процесса, рассчитанного на широкий захват, он уже активно вмешивался в ход следствия, держа под постоянным прицелом его витки.

Основное внимание, как и прежде, уделялось аппа­ратной работе. Здесь опыт Николая Ивановича оказался поистине бесценным. Понаблюдав за людьми, он выде­лил узкий круг доверенных лиц. Чаще других в его ка­бинеты - на улице Куйбышева и на Лубянке - вызы­вались Заковский, Люшков, Реденс и Ушаков, о чем Яго­да иногда узнавал окольными путями. Наркому остава­лось одно: терпеливо ненавидеть, тая гнетущие мысли.

Проведав, что секретарь ЦК начал приближать к себе командующего пограничными войсками Фриновского, Ягода лишний раз убедился, что почва уходит из-под ног. Она сделалась ненадежной и скользкой, словно про­низанный пустотами лед, который уже трещит под не­удержимым натиском ледокола. Ожидание неминуемо­го удара разъедало душу, как кислота цинковую бата­рейку. Последнее время Сталин принимал Ягоду только в присутствии улыбчивого карлика.

Хладом небытия веяло от этой тихой улыбки.

Напрасно поднаторевший в жесткой борьбе Генрих Григорьевич винил во всех своих бедах выскочившего из грязи в князи соперника. Ощущая могучую поддерж­ку, Ежов не испытывал к нему личной вражды. Дога­дываясь по ряду признаков, что грозный нарком посте­пенно выходит в тираж, он шел своим курсом, проло­женным провидческим гением вождя. Пока идет следст­вие, замены в команде, очевидно, не предвидится, а по­сле процесса обозначится иная реальность. Какой ей быть? Делиться намерениями не в привычке хозяина. Он один прозревал грядущее, и завтра каждого принад­лежало только ему. Неотторжимое от постов, казенных дач, спецпайков и квартир со всей обстановкой, оно мог­ло однажды не наступить.

Все ходили под богом, и каждый, пока не грянет срок, мог полагать себя любимцем судьбы. Абсолютная зави­симость от животворного источника предполагала пол­ную разъединенность.

Фриновского Ежов встретил с обычным радушием. Выйдя из-за стола, протянул для приветствия обе руки и сам проводил на диван.

- Поди, совсем заработались? Ишь, осунулся... Нехорошо, нехорошо,- ласково попенял он,- нужно уметь отдыхать. А не испить ли нам по стаканчику чая? Крепкого-крепкого и с лимончиком?

Вместе со стаканами в мельхиоровых подстаканни­ках подали птифуры и гору бутербродов с колбасой, осетриной и семгой.

Есть Фриновскому ничуть не хотелось. Приходилось, однако, делать вид, что действительно заработался, до чертиков устал и проголодался.

- Может, водочки? - догадливо прищурился Ни­колай Иванович.

После стакана зубровки пошло живее.

- Я чего хотел спросить? - Ежов доверительно тронул Фриновского за колено.- Что там у вас в Шепетовке произошло?

- У нас? - встрепенулся комкор.- Не у нас, Ни­колай Иванович. Мы тут сбоку припеку. Пропустили по договоренности с иностранным отделом, а там уж они сами прошляпили. Вроде несогласованность получи­лась... Вместо наблюдения взяли, как говорится, за шкирку. Правда, сразу же спохватились, но сами по­нимаете...- он досадливо махнул рукой.- Сплошная кустарщина.

- У меня немножко другие сведения.

- Ну? - Фриновский закашлялся и побагровел.- Я сейчас же свяжусь по ВЧ с округом, Николай Иванович, и уточню.

- Не стоит... Нет надобности,- как бы утратив интерес, протянул Ежов и без всякого перехода пере­ключился на другое.- Я, собственно, вот о чем хотел по­беседовать,- лукаво прищурившись, он огладил ви­сок.- Любит наш народ пограничников? Как вы счи­таете?

- Любит, Николай Иванович, даже очень,- встре­воженный Фриновский силился понять, куда клонит секретарь ЦК.- Без поддержки населения мы как без рук. Каждый пацаненок в приграничном районе ведет себя, будто настоящий дозорный. Мы поощряем такую установку. Наша пионерия чуть что - сломя голову летит на заставу,- он вновь закашлялся и полез за платком. От водки и напряжения его круглое, несколь­ко одутловатое лицо стало совсем влажным.

- Верная точка зрения. Но никогда не надо почи­нать на лаврах. Мы будем еще выше поднимать авто­ритет защитников наших границ. Летчики, красноар­мейцы, танкисты - это все хорошо, правильно, но доб­лестных часовых родины надлежит окружить особым вниманием. Как вы считаете?

- Совершенно с вами согласен,- Фриновский про­мокнул пот.- Мало еще пишут о нашей работе.

- Ну, не то чтобы мало но, согласен, недостаточно... Кстати, а почему бы вам самому не выступить в "Прав­де"?.. Завтра же поговорю с Мехлисом. Не ударите в грязь лицом?

- Спасибо, товарищ Ежов. Я постараюсь. До мая вон сколько времени... Владимир Ильич подписал дек­рет об учреждении пограничной охраны двадцать вось­мого мая,- на всякий случай напомнил Фриновский, думая не столько о почете, сколько о связанных с пуб­ликацией хлопотах и всяческих подводных камнях.

- Факт бесспорно примечательный,- Ежов задум­чиво запрокинул голову.

- Как своего рода начальная веха,- догадливо подхватил Фриновский.- Ведь сперва погранвойска на­ходились в подчинении наркомфина, а не ОГПУ,- то­ропливо добавил он.- Нынешним могуществом и рас­цветом мы целиком и полностью обязаны отеческой за­боте товарища Сталина.

- Основные тезисы, как вижу, у вас на руках,- удовлетворенно кивнул Ежов.- Остается добавить не­сколько ярких эпизодов и упомянуть наиболее отличив­шихся пограничников. Не боги горшки обжигают?..- он встал с дивана и, подойдя к окнам, слегка раздвинул занавеску.- Вы очень своевременно упомянули о по­мощи населения,- сказал, прислушиваясь к глухому рокоту ночи.- Каждый советский человек должен стать добровольным помощником пограничников, чекистов вообще. Чем безнадежнее положение врагов, тем охотнее они будут хвататься за крайние средства. Надо помнить это и быть бдительными.

- Непременно, Николай Иванович,- Фриновский счел своим долгом подняться.- Я постараюсь особо вы­делить именно эту мысль,- пообещал он, скрипнув но­венькими подошвами.

- А знатные у вас сапожки! - неожиданно восхи­тился Ежов.- Прямо-таки генеральские. Сразу видно, что по особому заказу.

- Уж вы скажете, Николай Иванович... Генералов мы в гражданскую порубали.

- Не всех,- порывисто обернулся Ежов.- Многие ушли за кордон и стали там оголтелыми прислужни­ками фашизма. Но это враги, так сказать, явные, а есть немало тайных - перекрестившихся, что со всей оче­видностью выявилось в процессе чисток. Вы согласны?

- Целиком и полностью,- Фриновский почувство­вал, как сжалось сердце.- Целиком и полностью...

- Со статьей, пожалуй, тянуть не стоит,- Ежов мимолетно коснулся лба, словно ловя промелькнувшую мысль.- Она окажет мобилизующее влияние... И не забудьте упомянуть наркома. Он немало сделал для укрепления наших рубежей.

- Непременно,- Фриновскому удалось скрыть ис­пуг. По его сведениям, отношения между Ягодой и Ежо­вым были совсем непростыми. Лавировать час от часу становилось труднее. Неожиданное предложение подо­зрительно попахивало откровенным подвохом.

- Вы, надеюсь, не обиделись, что я назвал ваши са­поги генеральскими? Они мне действительно нравятся. Такие и должны быть у красного командира. Носите, как говорится, на страх врагам.- Ежов хлопнул себя по кургузому голенищу.- Кому что нравится, словом. И вовсе я не о сапогах, а снова и снова о бдительности. Взрывы на шахтах, крушения воинских эшелонов, зло­дейские заговоры - о чем все это свидетельствует? Прежде всего, об усилении классовой борьбы. Но не только. О притуплении бдительности - тоже. Не в последнюю очередь о притуплении. Особо пристальное внимание должно быть обращено на всякого рода при­мазавшихся и перерожденцев. Они есть повсюду: среди партийцев, хозяйственников, командиров Красной Армии. Вы это знаете.

- Знаю, Николай Иванович,- Фриновского броса­ло то в жар, то в холод.- И со своей стороны...

- Конечно,- не дал договорить ему Ежов.- Иначе и быть не должно. Партия ценит ваши усилия. Но это отнюдь не означает, что в пограничных войсках, да и в органах НКВД в целом покончено с оппортунистиче­ским благодушием. Оно исходит из ошибочного пред­положения о том, что по мере роста наших сил враг становится будто бы все более ручным и безобидным.

- Для чекиста подобные предположения не только ошибочны, но и преступны.

- Я никогда не сомневался в вашем понимании тре­бований момента,- прощаясь, Ежов вновь протянул обе руки.- Правильная расстановка кадров и проверка ис­полнения - залог успеха. Словом, держите порох су­хим, а моя поддержка вам обеспечена.

- Есть держать порох сухим! - Фриновский вы­плыл из кабинета на непослушных ногах. Перед тем как залезть в автомобиль, несколько раз жадно вдохнул обжигающий воздух.

15

Гирлянды лампочек, повторяя извивы голых ветвей, облили Елисейские поля праздничным золотом. Огни лимузинов, фиакров, спазматические всхлипы клаксо­нов - вечно волнующий вечерний прилив. Мокрые площади, клочья газет у сливных решеток, дурман от­работанного бензина с наркотической струйкой духов. Холодок несбывшихся ожиданий.

На улице Сен-Онорэ перед воротами дворца прези­дента переминались, разбившись на кучки, ловцы ново­стей. Лебрен все не отпускал приглашенных для кон­сультации депутатов. Вперемешку с руганью называ­лись имена вероятных премьеров.

"Триколёр" над палатой депутатов трепали ветры, задувавшие с разных сторон. Кабинеты вице-президен­тов в старом Бурбонском дворце гудели от страстных призывов, но разболтанная колымага внешней полити­ки безнадежно увязла в песке словопрений.

Пламенным вожаком противников "кощунственного альянса с большевиками" заявил себя, как это обычно бывает, исключенный из компартии Жак Дорио. Вторя ему, профашистские "Жур" и "Гренгуар" из номера в номер публиковали сенсационные вести о "кремлев­ской грызне" и безнадежной слабости Красной Армии. Вновь замелькали на страницах газет разоблачения бывшего чекиста Думбадзе, чья книжка "На службе ЧК и Коминтерна" стала библиографической ред­костью.

Премьер Лаваль, любитель хлестких фраз и белых галстуков, искал подходящего повода, чтобы оконча­тельно похерить им же подписанный документ. В канун широко разрекламированного визита в красную столицу он не удержался от хвастовства:

- На свете существует пять или шесть человек, от которых зависит дело мира. В их число судьба включи- 'ш и меня.

Теперь уже ничего не зависело от обанкротившегося политика. Он стремился к сближению с Гитлером и Мус­солини, которых тоже зачислил в избранники судьбы, но трогательного согласия достигли лишь оба диктатора, оставив Францию за бортом. Отношения с Лондоном после подписания англо-германского морского согла­шения не внушали ни малейшего оптимизма. Малая Антанта дышала на ладан. Идею коллективной безопас­ности вовсю эксплуатировали карикатуристы.

Все мыслимые и немыслимые комбинации, кроме от­кровенного альянса с фашизмом, исчерпали себя до донышка.

Гитлеровская агентура во главе с Отто Абецем откры­то агитировала за полный разрыв с СССР. Эмиссары Муссолини роздали французским газетам и различным фашистским организациям свыше ста тридцати пяти миллионов франков.

Местный нацист Филипп Анрио не вылезал из дома № 21 по улице Гомбон, где обосновался председатель итальянской фашистской организации Сулиоти.

В центре Парижа кагуляры напали на лидера социалистов Леона Блюма. Город заполнили подстрекатель­ские антисемитские листовки.

- Похоже на Мюнхен тридцать второго года,- вы­сказался по этому поводу журналист Пертинакс.

На улице Рокпен завершались последние приготов­ления к торжественному открытию "Коричневого дома".

"Никогда еще, со времени окончания франко-прус­ской войны, Европа не имела так мало доверия к способ­ности Франции отстоять себя",- телеграфировал за океан корреспондент "Нью-Йорк тайме".

Как и прочие международные акции, договор с Мо­ сквой был тесно увязан с внутриполитическими манев­рами премьера.