Алексей, боюсь, что нечем мне вас порадовать. Сам я почти ничего не знаю. Меньше прочих о вашем брате. Да и ни с кем я не поддерживаю связь. Последнее, что я слыхал об Иване, было то, что прочел в записках Тимофея, сына оккультной писательницы, который был близок с Иваном, и жили они все вместе с соратниками по борьбе вашей на одной Богом заброшенной ферме у черта на куличках, и случилось там нечто невероятное. Слух фантастический настолько, что Тимофей за это угодил в сумасшедший дом, где поныне и пребывает без возможности выйти. Потому пишу как есть в его записках: Иван стал механическим мотыльком диковинного размера и улетел вместе с прочими соратниками по партии в Харбин. Так пишет Тимофей. Опровергнуть сей слух я не могу и не хочу, настолько он волшебный и прекрасный. Скажу искренне, что сам его предпочел бы для вашего брата, да и для себя тоже. Это лучшее, что можно пожелать не только ему, а любому человеку. И бросил письмо в реку. Ведь жизнь есть сон, и он один на всех.
7
На следующий день пришел доктор. Рассказал, что в городе повальные аресты, такие массовые, каких свет не видывал. Люди прячутся. Переодевание и конспирация. Кое-кого укрыли в больнице…
- Теперь неизвестно, что с вами делать, - сказал он. - Соловьевым самим не мешало бы в Финляндию. Думаю, даже подделка паспортов теперь не имеет смысла. Никого никуда не выпустят без особого разрешения. В порту такой контроль, что хуже тифозного карантина в двадцатых! Ладно, паспорт вам сделаем. Будете жить. Ваш пациент потихоньку… хм… Надо ехать. Но как?
- Уехать можно, - сказал Борис твердо, хотя его трясло. - Есть баркас и человек, который переправит.
- Да? Надежный? Русский?
- Эстонец, островитянин, контрабандист… Я его давно знаю… Он живет на барже, он переправит в Швецию.
- Почему не в Финляндию?
- Все-таки в Швецию лучше, у меня там есть знакомый швед, ценитель искусства, его зовут Грегориус Тунгстен, - проговорил художник заветное имя, перебирая в нем звуки, как волшебные четки, - Грегориус Тунгстен, - повторил он, видя, какое сильное впечатление производит на доктора, - да, вот он - богатый коллекционер, покупал у меня много раз, у него магазин и галерея в Стокгольме на Конгенсгатан, в самом центре. Надеюсь, поможет, если обратиться.
- Это хорошо, - залепетал старик, как околдованный, - это просто прекрасно! А этот контрабандист? Как думаете, надежен?
- Я у него жил на барже. У него мои вещи остались. Там и картины есть. Мы крепко пили.
- Так, может, еще кого возьмет?
- Надо с ним поговорить. Наверняка денег попросит.
- Деньги найдем, собирайтесь. Поживете в больнице. Все-таки давайте сделаем вам паспорт с немецкой фамилией на всякий случай.
- Да какой из меня немец?
- Очень даже сносный немец. Я их столько на своем веку видел, и таких, которые совсем по-немецки не говорят. Вот сам я, например, наполовину немец, а говорю через пень колоду…
- Я и не думал, доктор, что вы - немец.
- Немец… А что вы думали?
Глупая заминка. Борис смолчал.
- На Бога надейся да сам не плошай. Нельзя вам здесь оставаться, Борис Александрович, сердцем чую - нельзя. Сами посмотрите: письма носят… Сегодня письмо, завтра арест. Черт побери, что за люди! Все про всех всё знают. Живем, как в стеклянных домах. Никуда не спрятаться! Пока в больнице полежите.
- Хорошо, в больнице тоже можно. - Борис начал собираться. Задумавшись на секунду, он спросил: - Доктор, скажите, а вы могли бы меня к нему?
- К кому?
- В палату к этому немцу поселить?
- Зачем это вам? Что за странная фантазия! А впрочем, какая разница…
- Как его зовут?
- Штамм. Густав Штамм. Надо будет поговорить с вашим контрабандистом.
- Сами вы тоже едете?
- Поеду, только не сразу. Дел у меня много. Люди от меня зависят. Ладно. Я за вами заеду. Завтра и в больницу оформим. Завтра, все завтра.
На следующий день он приехал на огромной машине графа Бениг-сена. Ребров простился с Соловьевыми, попросил хранить стихи Тимофея. Был нелеп. Чуть не расплакался.
- Ну, ну, - бурчал доктор, - что вы… Может, сейчас покатаемся и вернемся…
Прозвучало это фальшиво. Голос доктора дрогнул. Соловьевы взволновались. Анна Михайловна сказала, что, может быть, и ехать не стоит…
- Едемте, едемте, Борис Александрович, - настаивал доктор Мозер.
- Ну, что вы, в самом деле?
Граф Бенигсен сидел на заднем сидении, вид у него был отсутствующий, точно он случайно оказался в машине и не имел к ней никогда никакого отношения; за рулем был молчаливый усач, который тоже когда-то водил такси, вид у него был самый отрешенный. Несмотря на то, что граф сбрил усы и не был в своем нелепом кожаном наряде, Борис его сразу узнал. Теперь он был одет очень просто: серый костюм, кепка. Как рабочий в выходной день, подумал Борис. Даже ботинки были квадратные, сбитые, словно он в них всю жизнь простоял у станка. Ни за что не скажешь, что граф! И выражение лица у него, как у слегка выпившего эстонца. Таких по городу ходят сотни!
Поехали в гавань. Всю дорогу Ребров рассказывал про Ильмара. Все внимательно слушали. Голос художника дрожал. Он сам себе казался лгуном, сам себе не верил… Тополев, Солодов, Лева Рудалев - все знали Ильмара, зачем-то убеждал он, чем вызвал подозрения.
- Тополев исчез, других нет в живых, - заметил доктор. Граф покашлял в кулак и сказал:
- Давайте искать. Там видно будет.
Баржи в заливе не было. Катер эстонца пустовал. Несколько пивных бутылок каталось на дне, поблескивая. Чешуя и вода в корыте. Никакого Ильмара не знали рыбаки в соседних лодках. Они пили водку, смеялись, курили ядовитый табак и Ильмара знать не хотели.
Поискали в порту и поехали в город. Объездили все питейные заведения, в которых художник видел Ильмара. Борис дергался. Надвигал шляпу на глаза.
- Не надо нервничать, - заметил ему сзади граф, - сидите прямо! Вы привлекаете внимание. Откиньтесь себе, словно вы банкир и на всех плюете! Расслабьтесь!
Художник снял шляпу, расстегнул несколько пуговиц.
- Так-то лучше, - сказал граф и похлопал художника по плечу.
В ближайшем кафе граф купил Борису водки. Ильмара не было. На улицах царил беспорядок. Шаталось много пьяных. Бродили люди в фуражках с красным околышем. Наконец-то, попался! Ильмар сидел на скамейке в сквере, пил пиво и смотрел, как на площади Эстонии готовится выступить ансамбль песни и пляски советских войск. Он был сильно пьян, настолько пьян, что его с трудом заметили на скамейке, и даже заметив, Борис не сразу узнал: так его исказила пьянка. Его трясло от выпитого. Он был весь серый, в мелу.
- Три дня пью, - говорил он. - Пропиваю все, что есть, пока не поздно.
Отошел и помочился на кусты. Его усадили в машину. Объяснили суть дела. Предложили деньги.
- Зачем мне деньги? Какие деньги? - смеялся Ильмар. - Разве теперь крона что-то значит?
С ним было бессмысленно говорить. К тому же Ильмар порывался отлить. Граф предложил ему поговорить с глазу на глаз.
- Высадите нас, - сказал он строго, - мы прогуляемся…
И они вышли. Борис был в отчаянии.
- Что делать? Что делать? - сокрушался он. - Проклятый пьяница! Бестолочь!
- Доверьте это дело графу, - сказал угрюмый шофер. - Куда вас отвезти?
- В больницу, - вздохнул доктор, - познакомлю вас с господином Штаммом.
Он был еще ничего. И не скажешь, что умирает. Кроме них двоих, в палате никого больше не было. Пустые койки. Несколько дней Борис и Штамм вместе прогуливались по больничным коридорам, играли в шахматы, пили чай, развязывали узелки памяти. Штамм знал много анекдотов, но было заметно, что он угасает, как пламя в лампе, в которой кончается керосин. Тихий, вежливый человек. Когда с ним заговаривали, на его лице сразу расцветала улыбка. Всегда говорил "доброе утро", днем обязательно говорил "добрый день", а вечером, даже если виделись до того, он непременно говорил "добрый вечер". На ночь Борису желал "приятных сновидений". Голос у него был мягкий и гладкий. Голос человека, который ожидает хороших новостей. Он всегда был в таком благостном состоянии духа, какое Борис замечал разве что у людей перед Рождеством или путешествием, отпуском или днем рождения. Штамм владел ломбардом:
- Пришлось временно закрыть, - пожалел он, - я один работал, все сам, все сам. Все в моей голове. Ничего, выйду, со всеми быстро разберусь.
И в ту же ночь он умер. Борис проснулся от странного всхлипа. И щелчка. Щелчок, словно лопнул какой-то пузырь. Борис хотел встать, но что-то его не пустило, будто навалилась какая-то сила и давила. Его сковал страх. Он услышал, как кто-то вошел в палату и сел на соседнюю койку (от ужаса Ребров сжался и не дышал, спрятался с головой под одеялом). Был голос. Были слова. Но он не смог разобрать. Он слышал всхлипывание и стоны. Шепот, шепот и вздохи… Ребров затыкал уши: боялся, что если поймет слова… что если хоть слово разберет… и зажимал посильней уши. Ему было настолько страшно, что хотелось бежать со всех ног, но он лежал, притаился, зажмурился и перестал дышать. Так и пролежал до утра в оцепенении. Его подняли ни свет ни заря, объявили о скорбной новости.
- Господин Штамм, - позвал его доктор, - ваш сосед умер.
Художник посмотрел на застеленную койку. Уже увезли. А вдруг обманывают?
- Могу я увидеть тело?
- Морг в подвале, по коридору направо, до конца и все время вниз, - равнодушно ответил доктор и пошел из палаты, но задержался в дверях: - Да, господин Штамм, потом зайдите ко мне, я вас выписываю, заодно растолкую кое-какие детали… Надо обговорить дальнейшее, - подмигнул.
Борис долго искал морг. С ног слетали шлепанцы, убегали вперед. Халат хватался за дверные ручки. Стукнулся коленом о кадку с цветком. Вспугнул свое отражение в подвальной луже под лампочкой. Суеверно переступал через трещины в полу. Мимо три раза провезли пустые носилки. Не к добру… Вот и ступеньки и в глубине дверь… Спустился в холод, постучался в сумрак. Долго ждал, стучал. Наконец, металлический лязгнул засов.
- Родных повидать? Идемте… - Пьяный старик, ковыляя и цокая (наверное, протез), отвел в мертвецкую. Тела, неподвижные, как лужи.
- Штамм, Тамм… - бормотал старик, переходя от тела к телу. - Тут… вроде бы…
Борис посмотрел на разбухший труп.
Утопленник? Где мой сухонький хозяин ломбарда? Откуда вместо него этот великан?
- Это не он, - сказал он. Старик пожал плечами. Художник пошел к доктору, прибавляя в шаге. Через ступеньку прыг!
- Это не он, - сказал, врываясь без стука.
- Что? - поднял доктор сонные глаза, он был весь в бумагах. - Что значит не он?
- Штамма нет! - торжествовал художник. - Вместо него какой-то утопленник ненормальных размеров. Вы все подстроили!
- Ах, да, конечно, подстроил… Вы не под тем именем смотрели, дура! - крикнул доктор, бросил перед художником на стол паспорт.
- Что это?
- Ваш паспорт.
Художник открыл: Gustav Stamm и фотокарточка Бориса. Ладно склеено.
- Надо было под своим именем покойника смотреть, - сказал доктор. - Кто у нас умер-то? А?
- Как это кто?
- Борис Ребров - вот кто умер! - крикнул доктор и махнул на него рукой, со стола сорвалась бумажка, полетела… повисла в воздухе… плавно опустилась на пол. - Пойдемте вместе!
Художник бежал вперед - скорей, пока не переставили; колченогий старик еще не успел дверь на засов закрыть:
- Повидать родных-близких?
Быстро нашелся, будто только что подвезли, и на пальце свежая бирка: Boriss Rebrov. Все точно. Склонился над ним, посмотрел в лицо… Улыбается.
- Торопитесь, - долетало до него эхо, - машина ждет!
- Как! Уже?
- Все получилось как нельзя удачно. Пользуйтесь случаем, Борис Александрович. Поезд уходит. Надо прыгать. Ждать некогда. Вот ваша одежда.
Рыбацкий свитер, брюки, ботинки.
- Это не моя одежда.
- Переодевайтесь без разговоров. - Борис быстро переоделся. - Ну, идемте!
Доктор шептал на ходу, что граф Бенигсен обо всем договорился. Коридор вывел во двор. Прямо к машине графа. Впрыгнули. Водитель был тот же, невозмутимый усач. Тронулись. Ехали молча. Было много встречных машин, грузовиков с солдатами, по железнодорожным путям тянулись составы, конца им не было видно. Как только выбрались за город, резко упала ночь. Еле тащились, не зажигая фар. Туман прилипал к стеклам. Дорога врастала в лес. Молчали. Останавливались и прислушивались. Съехали на обочину, углубились и ждали затаившись: промчались грузовики с людьми. Военные. Ехали в тумане дальше. Подкрадываясь, как воры. Дорога сделалась узенькой. А потом и вовсе ушла в песочную ниточку. Шофер все равно не включал фары. Встали.
- Тут, - сказал усач.
- Мы вас доведем куда надо и оставим, - сказал доктор.
- Что? Как оставите? Где?
- Так захотел граф, - проскрипел доктор.
- Таков уговор, - сказал водитель. - Граф никому не доверяет.
- При чем тут граф, если я свел вас с Ильмаром!..
- Теперь всей операцией руководит граф, господин Штамм, - сказал строго шофер.
Стиснув зубы: мне эти военные!..
Вышли и долго пробирались сквозь кустарники, ветки царапались.
- Вроде бы тут, - сказал доктор, неуверенно оглядываясь по сторонам: всюду туман.
- Да, точно, - подтвердил водитель. - Ждите здесь, господин Штамм!
И исчез.
- Что?
- Ждите, - донеслось из тумана. - Через час, другой за вами придут.
- Прощайте, Борис! - Доктор обнял художника. - С Богом!
Исчез.
Шаг в одну сторону - туман; несколько шагов в другую - тоже туман. Черт! Наткнулся на ветку. Поцарапал щеку. Черт!
Тишина. Где-то вдалеке шептало море. Он стоял, прислушивался, ждал. Ночь быстро свила гнездо и уснула. Хотелось курить, но не решался. Так и стоял… Время не двигалось. Туман тихонько шевелился. На мгновение ему померещилось, что кто-то положил ему руку на плечо… Сгинуло. Скоро и тумана не стало. Одна темень вокруг. Ждал, ждал… Вдруг что-то как будто мелькнуло. Прислушался, всматриваясь. Точно! Хрустя веточками, во мраке к нему плыли сигаретные огоньки. Кто-то кашлянул.
- Эй, кто там? - спросил он.
- Идите сюда, Штамм, что вы стоите? - послышался голос.
Это был граф Бенигсен. В сторонке ругнулся Ильмар, сплюнул, и еще кто-то там с ними…
- Знакомьтесь, это Энн, - сказал граф. - Прекратите курить!
- Штамм, - сказал Борис и пожал невидимую руку.
Огоньки погасли. Шли в полном мраке. Борис плелся наугад.
- Энн - лучший механик в Эстонии, - негромко рассказывал граф (кажется, с улыбкой). - Он мне чинил машину, и на лодки моторы ставит. Мы решили, что катер вашего друга надо усилить, предложил Энну. Он согласился с нами в Швецию уйти. Идем вчетвером, больше никто не знает об этом.
- Хорошо, хорошо, - шептал Борис.
- Что хорошо? Я вас спрашиваю: больше никто не знает о нашем отплытии?
- Нет, только доктор и этот шофер.
- Шофер - мой друг, доктор - не в счет.
- Я тоже решил уйти в Швецию, - сказал Ильмар, - у нас теперь самый быстрый катер, от русских легко уйдем. Будем в Швеции утром. Останусь там. Будем рыбачить, лодки чинить, правда, Энн?
- Не пропадем, - сказал Энн и задумчиво добавил: - Уже грибы появились, рановато…
- От каких русских вы собираетесь уходить? - строго сказал граф. - Не надо нам погони. Пойдем тихо, чтоб не услышали. Поняли?
- Сейчас такой туман, - сказал Ильмар, - что никто ничего не увидит! Можно с музыкой идти!
- Не надо с музыкой, - сказал граф. - Дорогу-то в тумане найдете?
Борис споткнулся.
- С закрытыми глазами, - сказал Ильмар, - обижаете, вся жизнь - море! У нас самый быстрый катер… На Финском заливе таких никогда не было!
- Все равно, - говорил граф, - уйдем незаметно.
- Самым быстрым катером была "Пиковая дама", - сказал тихо Энн.
- "Червоный туз", - сказал Ильмар.
- Нет, "Пиковая дама", мы на нее ставили мотор с дирижабля. Это был самый быстрый катер.
- "Червоный туз" сорок узлов делал.
- А "Пиковая дама" сорок пять!
- Тихо! - зашипел на них граф. - Пришли.
Обдало ветерком. Послышался плеск.
- Все это в прошлом, - прошептал Ильмар. - Теперь наш самый быстрый.
- Штамм, перелезайте, что вы стоите?
- Где?
- Да вот корма!
- Я ничего не вижу.
- Вот вам моя рука, держите…
Кто-то в темноте взял за руку, потянул…
- Смелее!
Борис ухватился за рукав и прыгнул в черноту. Упал. Кто-то усмехнулся. Послышалась возня. Ильмар и Энн шептались по-эстонски. Ильмар командовал; Энн ворчливо отвечал, что знает, что делает… Качнуло. Тронулись.
- Ложитесь и поспите немного, - сказал ему граф и похлопал рядом что-то мягкое. - Вот фляга, выпейте!
В руку дали флягу. Он сделал несколько глотков. Странная смесь. Устроился на каком-то мешке. Накрыли одеялом. Сделал еще несколько глотков. Вернул флягу. Покачивало. Тихонько урчал мотор, как огромная кошка. Темнота обволокла. Он в ней покачивался, как в растворе, медленно засыпая…
Проснулся, когда вышли из тумана; ударило солнце в глаза.
- Как спали, господин Штамм? - спросил граф Бенигсен, улыбаясь.
Он был как с картинки! В рыбацком свитере под самый подбородок, высоких сапогах. На голове охотничья шляпа с пером. На носу затемненные очки. В руках бинокль.
- Спасибо, хорошо, - ответил Борис, рассматривая его странный костюм.
- Красота! - воскликнул граф.
- Да, - сказал Борис, поднимаясь.
Море было ослепительно глянцевым.
- Sverige! - крикнул Ильмар, указывая куда-то вперед.
- Давай полный вперед! - крикнул граф. - Штамм, хотите посмотреть?
Протянул бинокль.
- Спасибо.
Всюду, куда бы он ни смотрел, были солнечные зайчики, они плясали на волнах, как мотыльки.
Примечания
1
Ныне ул. Виру в Таллине.
2
Улица Мюйривахе в Таллине.
3
Какой позор! (франц.)
4
- Кто это там, Трюде? Кто там?
- Это Ханна, папа.
- Ханна? Что ей надо? (нем.).
5
Я ни на что не годен (фр.).
6
Великая историческая коллекция (фр.).
7
Ревельский кинотеатр, в 20-30-е годы находился на бывшей Глиняной (ныне ул. Виру).
8
Имеется в виду река Хярьяпеа, которую в 1937 г. увели под землю.
9
Это правда очень комическая ситуация!!! Да, очень комическая!!! (нем.)
10
Как горничная (фр.).
11
Да хранит вас Бог (фр.).
12
Удачи! (фр.).
13
Камердинеры (фр.).
14
Русский салат, неразбериха (фр.).
15
Человек исчерпывает себя безотчетными поступками, которые истощают источник его бытия (фр.).
16
Надо сделать портрет! (фр.)