Исторический роман о русских мастерах-рудознатцах, об открытии богатств Урала в XVIII веке. Книга повествует о борьбе за природные богатства между промышленниками и царскими чиновниками, о тяжелом труде народа. А также о мальчике, бежавшем из "казенных" рудокопов.
Содержание:
Часть первая - РУДОЗНАТЦЫ 1
Глава первая 1
Глава вторая 7
Глава третья 13
Глава четвертая 17
Часть вторая - СТАРЫЙ СОБОЛЬ 21
Глава первая 21
Глава вторая 25
Глава третья 29
Глава четвертая 33
Глава пятая 39
Глава шестая 44
Часть третья - ГАМАЮН 50
Глава первая 50
Глава вторая 54
Глава третья 58
Глава четвертая 62
Глава пятая 72
Примечания 81
Александр Бармин
РУДА
Часть первая
РУДОЗНАТЦЫ
Глава первая
В БЕГАХ
Егорушке приснилось, что его поймали. Будто драгун в синем мундире больно схватил за плечо, а заводский приказчик Кошкин наезжал конем, наклонялся и хрипел: "Держи, вяжи, души!" Егорушка не закричал, не заплакал. Стал биться, ушиб руку - и проснулся.
Азям сверху был сухой и теплый от солнца, а снизу холодный, - роса. Егор сел, постучал зубами, подставил спину лучам. Лес стоял вокруг полянки тихий и зеленый. Березы пронизаны насквозь утренним солнцем, на них еще неполный лист. От первых цветов шиповника тек сладкий дух.
"Это воля так пахнет", - подумал Егорушка, и ему стало теплее. Вышел на середину полянки, попробовал траву рукой - обсохла, можно итти. Солнце на восходе, утро; значит, полдень вон там. И Екатеринбургская крепость там же. Туда и итти. Да вдруг закружилась голова, в глазах почернело, а в животе иголками закололо: со вчерашнего утра ничего не ел. Однако справился Егор, постоял недолго, качаясь от голодной слабости, и побрел на полдень.
Вчера было хорошо итти сосновым-то бором. Знай шагай по гладкой бурой хвое да по хрустким папоротникам. Красные стволы сосен высоко без сучьев, как стрелы, натыканы. Посмотришь на вершины - шапка валится. Черная птица косач сорвется с земли, захлопает крыльями и долго мелькает между стволами. И дышится легко в сосновом бору.
А сегодня начался ельник, да еще с ольховым подлеском, - ну горе! Колючие лапы тянутся понизу, концами сходятся, - открывай их, как тяжелые двери. С земли тянет прелью и гнилью. Трухлявые пни валяются на каждом шагу и обманывают ногу. Кто-то прянет в сторону в густой тени - олень или волк? - так и не увидишь. Где-то справа должна быть дорога. Да ну ее, дорогу! Страшнее леса она. Еще нарвешься на воинскую команду - заберут. Так и шел прямиком, сверяясь с солнцем.
А в лесу ни грибка, ни ягодки - рано еще… Нашел саранку и обрадовался. Присел на корточки, бережно стал выкапывать. Старался не сломать нежного стебля с пятью продолговатыми листиками, - а то потеряешь и луковицу. Докопался, - вот она! Желтые чешуйки во рту стали слизкими и мучнистыми. Вкусу никакого - так, земля. И несытно. Однако дальше шел и всё под ноги глядел: не видать ли звездочки в пять листиков?
Штаны на коленях разорвались, азям почернел от горелых сучьев. А тут еще начались горы. Только проберешься через вереск и шиповник на одну вершину, - глядь, впереди другая, еще выше.
Егор измучился, ему уже начало "казаться"… То бурый вывороченный пень примет за присевшего медведя, то сухая еловая ветка покажется красными драгунскими обшлагами.
В горах дорога начала крутить. Несколько раз Егор, перевалив через какой-нибудь пригорок, выходил прямо на пыльную колею. Эх, и итти бы по гладкой, мягкой пыли, дать ногам отдых! Но, заслышав колокольчик или крики ямщиков, он поспешно сворачивала лес.
"Без хлеба пропадешь, - тоскливо думал Егор. - Придется попросить у обозных мужиков. Не может быть, чтоб не дали. Ну, загадаю: если еще дорога сама ко мне подвернет, дождусь первого обоза и попрошу".
Дорога подвернула скоро. Егор затаился под елью. За поворотом кричали на коней возчики. Тяжелый, видно, обоз. Вот показалась первая дуга. Егор раздвинул ветки: "Опять кажется, что ли?" Непонятный обоз двигался по дороге - ехали деревья. Стройные молодые кедры размахивали сизыми ветвями и плыли над кустами. Кедры сидели в больших чанах. Каждый чан прикручен веревками к телеге. Впереди обоза в плетеном коробке на сене развалился чиновник в зеленой шляпе и в плаще.
Двадцать телег, двадцать кедров насчитал Егор. Одна телега выехала в сторону и остановилась. Возчик камнем забивал чек у . Егор подождал, пока коробок чиновника скроется за новым поворотом, и вышел из-за куста.
- Дяденька… - сказал он так тихо, что возчик не услышал. - Дяденька, хлеба нету?
Мужик испуганно обернулся. Лицо его было пыльно и измучено. Под желтыми бровями моргали злые глазки.
- Ты чего?
- Хлеба мне. Ну дай… скорее.
- А вот я тебя камнем! - ответил мужик и выпрямился.
Егор покраснел от гнева.
- Я голодный, - сказал он.
- Ты беглый! - закричал зло мужик и бросил камень в пыль. - Я тебя знаю. Держи его!.. - завизжал он вдруг и стегнул лошадь. Впереди останавливались возчики.
Егор без памяти от страха летел через кусты и камни.
Горы делались всё круче. Всё чаще спотыкался Егорушка. Одна гора с голой вершиной выдалась на пути особенно большая и трудная. Лез на нее Егор, задыхаясь и помогая себе руками. А долез до верхних камней, глянул вперед - и остановился.
Каменный Пояс отсюда далеко виден. Горы за горами, леса за лесами лежат без конца. Дикие луга и болота, то желтые, то синие от цветов, заплатами раскиданы по зелени лесов. Обрывки какой-то реки блестят под солнцем. По небу летят облака - чистые, чистые. От них тени пятнами бродят по разноцветной дали. И нигде - ни жилья, ни дымка.
Тут только понял Егорушка, как долго ему еще итти. Ведь Екатеринбургская крепость там, за самыми дальними горами - теми, что синеют.
Егорушка сполз с камня в колючую траву и заплакал.
"ПОГАНЫЕ" ЛЕПЕШКИ
Маремьяна утром сходила в крепость, взяла на базаре баранины на три копейки.
Сегодня Маремьянин черед кормить пастуха. Пастух - человек мирской: каждый день у новой хозяйки обедает. И уж как ни бедна хозяйка, хоть из последнего вылезет, а накормит пастуха вдоволь. Знает, что плохой обед скажется на боках ее же буренки. Пастух, поди, и коров так помнит: эта вот с того двора, где масляными шаньгами потчевали, а эта - с того, где оставили впроголодь. Припомнит пастух худую еду - и с водопоя буренку не вовремя сгонит, не дождется, чтоб напилась, или от бодливой коровенки спасти не поторопится.
Ходит, от печи к столу Маремьяна, подкладывает пастуху. Того уж в пот ударило. Съел щи с бараниной, съел пирог с соленой рыбой. Груздей с квасом поел всласть и от ярушников не отказывается. Маремьяна их все на стол поставила, только один оставила себе на шестке, прикрыла вехоткой. Не дай бог, подумает, что пожалела.
- Кушай, Степушка. Квасу-то плеснуть еще?
- Не. Кислый чего-то квас у тебя… А ну плесни.
Кто-то заскрипел половицами в темных сенцах, чья-то рука нашаривала запор. Маремьяна вздрогнула, прислушалась. "Не Егорушка ли?" - подумала привычно. Знала, что не может того быть, что далеко Егор, - да разве мыслям закажешь?
Вошел низенький человек в звериной шкуре. Снял рваную шапку, поклонился низко - метнулась черная косичка:
- Пача, пача! Поганы лепешки есть?
Маремьяна махнула рукой; уходи, мол, с богом.
- А, это вогул! - повернулся пастух. - Какие это он лепешки спрашивает?
- Скоромное. Блины черствые да оладьи. Они зимой больше ходят, после масленицы. Русским в пост скоромное есть нельзя, а бывает - с масленки что сдобное остается. Ну, чем выбрасывать, им подают.
- Обнищали вогулишки. Уж и летом побираются.
Манси поклонился еще, безнадежно помигал больными, красными веками и вышел, напяливая шапку. Маремьяна вернулась было к столу, да передумала. Кинулась к шестку, достала что-то из-под вехотки и торопливо вышла из избы.
Когда Маремьяна вернулась, пастух доедал последний ярушник и допивал квас, отдуваясь после каждого глотка.
- Пожалела? - спросил он.
- Ну, что ж… Муж у меня и два сына… на чужой стороне. Вот и думаешь: если никто странненькому подавать не будет… Как им быть?
* * *
Маленькие избы слободы Мельковки рассыпались под самой стеной Екатеринбургской крепости. Избы все новые, да и сама крепость только десять лет назад построена в этих лесах. Из Мельковки виден вал крепости. Он тянется на пол версты и только в одном месте прорван заводским прудом. За валом - стена-палисад из вплотную поставленных двухсаженных бревен. По углам стены - башенки-бастионы, на них торчат часовые.
Тесно в крепости: много фабрик открылось у исетской плотины - якорная, посудная, колокольная, жестяная, проволочная; много мастерового народу свезено и поселено здесь. Стали строить слободы за крепостным валом - по берегам Исети. Тут селились торговые и ремесленные люди, выкликанцы из разных губерний; особую улочку отвели для ссыльных. А уж Мельковка сама выросла: домик к домику, без порядка, притыкались бобыли - поденщики и упрямые кержаки. Кержаки соседства не любят, у них и постройка - у каждого своя крепость, кругом высокий забор да на окнах тяжелые ставни.
Самая маленькая избенка в Мельковке у солдатской жены старухи Маремьяны. Построена избенка заводскими плотниками на казенный счет. На забор лесу не хватило, так и осталась избенка неогороженной: маленькая и беззащитная.
"Один сын - не сын, два сына - полсына, три сына - сын", - говаривала Маремьяна старинную пословицу.
Три сына было у нее, когда ее муж, солдат Тобольского полка, ушел в дальний поход: не то к калмыкам, не то к китайской границе. Ушел - да так и канул. Десять лет прошло с тех пор. Сама растила и поднимала она сыновей. Но недолго поработали оба старших: сгибли безо времени на заводской огненной работе. Сразу постарела Маремьяна, поседела и сгорбилась. Стала жить для третьего сына. "Егорушку я сберегу, - говорила она. - Отец вернется, спросит: "Где сыновья?" Я Егорушкой заслонюсь тогда".
Маремьяна выполняла и тяжелую заводскую работу и бабью домашнюю, - не знала усталости, старалась для сына - последышка. А какая особенная доля могла быть у солдатского сына? Уже дело известное: только придет в возраст - поставят его к плавильным печам либо отдадут в другое заводское мастерство. Будет гнуть горб на вековечной работе. Женится с позволения Конторы горных дел; может быть, избенку новую поставит, будет детей растить и одного за другим отдавать в те же заводские работы… Всё заранее известно, от века так повелось.
Однако Маремьяна верила и сына в этом с детства убеждала, что ему судьба будет иная. Как она радовалась, когда Егора взяли в школу при заводе: будет первый в их роду грамотный человек!
Ученье в школе шло круглый год. Летом занимались часов по двенадцати, зимой - часов по шести. Только в самое темное время, зимой, приходилось на месяц делать перерыв: не жечь же дорогие свечи ради ученья. Но наука не очень быстро подвигалась в школе, учеников часто отрывали для разной работы. То пошлют дрова для школы рубить и пилить; то нехватка работников на сплаве - и учеников заставляют носить железо на суда-коломенки.
Когда Егор дошел в арифметике до тройного правила, ему положили жалованье: полтора пуда провианту в месяц да раз в год деньгами на одежду. Матери стало полегче, она купила корову.
Грамота и разлучила скоро Егора с матерью. Сразу после скончания арифметической школы главный командир генерал Геннин отдал Егора заводчику Демидову на Нижнетагильский завод в расходчики железных припасов на складе. Это было совсем не по закону, - но попробуй-ка ослушаться! И уехал Егорушка от матери.
Маремьяна одним утешалась: не к огненной работе приставлен сын, не к плавильным печам. Оттого легче ей сносить свое бобыльство. Только часто во сне она видит, что взял Егорушка ее к себе в Тагил; и она-то его обиходит, она его потчует вкусненьким.
РУДОИСКАТЕЛЬ
- Эй, парень! Ты один?
Егор, поднял голову. Даже и не испугался очень-то: всё равно стало. Перед ним стоял широкобородый человек с топором в руке. Сбоку - кожаная сума.
- Один, - ответил Егор не вставая.
Бородач внимательно его разглядывал. Сам он был не молод, но высок и крепок. Егор у его ног, как щенок, скорчился.
- Демидовский? - коротко спросил бородач.
- Да.
- Давно бежал?
- Третий день вот.
- Какого завода?
- Нижнетагильского.
- Куда пробираешься?
- В крепость.
- Еще чище да баше! Ведь выдадут в тот же день.
Егор понурился:
- А куда мне деваться? Там мать… И сам я казенный… Может, и не выдадут.
- Да ты чего бежал-то?
- Приказчика я обругал. Не стерпел…
- Это Кошкина?
- Да.
- Та-ак!..
Бородач вынул из сумы пшеничный калач, разломил пополам и протянул половину Егору. Тот стал есть, давясь и сопя.
- Так, без хлеба, и кинулся в леса? До крепости тут верст поболе полутораста будет. А ты за три дня знаешь сколько прошел? Ведь ты и Черноисточинского еще не прошел.
- Дяденька, ты тоже демидовский? - спросил Егор.
- Я-то? Нет, я… - Он спохватился, прикрыл глаза кустиками седоватых бровей. - И знать тебе незачем. Ты вот что, парень, ты про себя подумай: как тебе через демидовские заставы пройти. Слыхал про них?
- Нет.
- Эх ты, бежать тоже вздумал!.. Тут они, верст через пятнадцать будут. Лежат сторожа в траве, по деревьям сидят над каждой дорожкой. Ты их и не увидишь, а они - нет, брат, не пропустят. Засвистят, заухают, налетят с веревками. А тут проберешься - так за Старым заводом, где казенная грань, еще чаще заставы. По демидовским, парень, землям умеючи надо ходить.
- Я от тебя не отстану, дяденька, - неожиданно сказал Егор. - Возьми меня с собой, проведи ради бога!
- Нет, - отрезал бородач и нахмурился. - У меня здесь дело есть. Не могу, парень.
- Я тебе помогать буду. Что хочешь, сделаю. Дяденька, не покинь меня!
- Помогать, говоришь? - он усмехнулся в курчавую бороду и крепко задумался. Потом сказал, глядя Егору прямо в глаза: - Провожать тебя я не буду, не проси. А вот про дорогу расскажу, так что сам выйдешь. А ты мне, верно, помоги немного… Идем-ка, дорогой расскажу. Можешь итти-то по горам, не шибко ослабел?
- Могу, могу, дяденька! - Егор вскочил.
И они пошли с горы на гору.
Всю дорогу бородач молчал. Шли они долго, без троп. Итти было трудно, но Егор, подкрепленный хлебом и надеждой, не отставал от дяденьки. Наконец на одном подъеме, где лес сменился замшелыми гранитными плитами, спутник Егора показал вниз и сказал:
- Видишь ложок? Вот по нему и пойдешь потом. Дальше там болота будут - ничего, иди по болотам, они не топкие нынче. Всё держись на закат. Как перейдешь большую дорогу, сверни на полдень - там демидовские земли кончаются. Это уж завтра, поди. Сегодня не дойти. Переночуешь в лесу и опять пойдешь так же, на полдень. Немного поплутаешь - не беда. Найдется покосная дорожка и не одна еще. Выйдешь к заводу купца Осокина. Моя изба с краю, спросишь Дробинина. Я рудоискателем у Осокина. Жене скажешь, что я послал, и дождись меня. А если я долго не вернусь, она еды даст на дорогу.
Егор не стал даже благодарить рудоискателя - слов не было. Только спросил деловито:
- А помочь-то тебе чего?
- Помочь мне, парень, не большой труд: три раза петухом пропеть.
Егор озадаченно глядел на бородача. Тот усмехнулся:
- Верно говорю. Это такой сигнал, у демидовских сторожей. Тревогу означает. Мы сейчас поднимемся на эту гору. За ней, в ложке, люди работают. Надо мне их пугнуть и поглядеть, что они делать станут. Тебя я оставлю на горе, а сам кругом обойду и с другой стороны в кустах засяду, А ты как крикнешь, так и беги вниз, обратно. С горы-то оно быстро, не догонят. И уж меня не дожидайся.
Они полезли выше. В одном месте ползли на животах. Выбрались на каменистый гребень. Дробинин стал говорить шопотом:
- Стой! Вот он, ложок. Видишь?
Егор посмотрел вниз. Уже косые лучи солнца освещали один склон ложка, покрытый кустарником. Другой был в тени. От костра поднимался высокий голубой столб дыма. Маленькие люди копошились около ручья. Одни носили ящики из новых белых досок, другие гребли землю лопатами. Жеребенок с боталом на шее валялся вверх ногами на траве.
- Собак не видно? - шопотом спросил Дробинин.
- Нету, ровно бы.
- Ну, тогда славно. Ты подожди с час, пока я обойду, и - три рада.
- А что они делают, дяденька?
- Я и сам не знаю, парень. Ну, счастливо тебе.
Дробинин, согнувшись, прячась за камнями, пошел по хребту, но вернулся и опять зашептал:
- Вот, возьми-ка еще на дорогу. - Он совал Егору вторую половину калача. - Запомнил, как итти?.. И, слышь, парень… если тебя… ну, в случае чего, - ты про меня не сказывай. У Демидовых руки долги. Кто в их дела суется, тому спуску не дают.
Егор остался один. Выжидал время, отщипывал крошки от калача. Внизу всё так же работали маленькие люди. Тень уже двигалась к половине склона.
"Пора!" - подумал Егор, и тут ему стало страшно. Крикнет он - и по его следам за ним кинется погоня. Но вспомнил, что Дробинин ждет, и три раза громко прокукарекал. И не побежал сразу к своему ложку, а свесился с камня и глядел на людей у ручья. Они забегали, засуетились. Три всадника выскочили из кустов и помчались вдоль ложка. За ними, громыхая боталом, побежал жеребенок.