Неожиданно раздались голоса совсем близко - на самом гребне. Кто-то звал: "Федоров, Федоров!.." Егор сломя голову кинулся по склону. Подошвы скользили на гладких камнях и на мху. Склон был очень крутой, деревья торопились навстречу.
Один раз Егор обернулся. Увидел белый дымок на гребне - и в тот же миг хлопнул выстрел. Пуля провизжала поверху.
Егор больше не оглядывался и не останавливался, пока не добрался до своего ложка. Здесь, в густом осиннике, он перевел дух.
"СЛОВО"
К вечеру следующего дня Егор вышел к заводу Осокина.
Маленькие заводы все похожи один на другой. Пруд. Узкая плотина, заваленная шлаками. Под плотиной дымящиеся плавильные печи. В беспорядке разбросаны низкие домики рабочих с окнами, затянутыми бычьим пузырем и промасленной бумагой.
Завод был безлюден и тих. Только за длинным забором рудных и угольных сараев грохали гири о железные площадки весов.
Кругом завода вырубка - голые, низко опиленные пни. Вдали над болотистым лесом раскинулась на четверть неба желтая заря.
Егор побоялся итти по избам спрашивать. Сел на камень у изгороди, выжидал прохожего. С мемеканьем, мотая выменем, выбежала из-за угла коза. Она тащила за собой на веревке двух босоногих девчонок. Крикнул им про Дробинина. Девчонки пробежали мимо, потом обе враз шлепнулись на землю, удерживая козу.
- Чего?
- Дробинина которая изба?
- Вон эта, с березой. - И опять, только поднялись, потащила их кричащая коза.
Двор выложен ровным плитняком. Над колодцем береза. Собака на привязи не залаяла, машет хвостом, Видать, не злые люди живут. Постучал в оконницу - со слюдой окошко - никто не выходит. Еще раз в двери стукнул, вошел.
Молодая девушка выжимала тряпку над ведром - пол мыла. Испуганно глянула на Егора, выпрямилась, кинула русую косу за спину. В избе чистота необыкновенная, до блеска. Егор прикрыл поскорее драные колени полами азямчика.
- Жена Дробинина дома?
Девушка молчала. Дуги бровей поднялись высоко, точно она припоминала что-то.
- Меня Дробинин послал.
Сразу опустились брови, поласковели глаза, тихо прошептала:
- Я жена. Лизавета я.
Егор подивился: первое - волосы по-девичьи непокрытые, второе - уж очень молода. Дробинин ей в отцы годится: ему лет пятьдесят, поди, не меньше.
Лизавета опять принялась за мытье. Вода в ведре была совсем чистая, в избе ни соринки, а она раз по пяти протирала одну и ту же половицу.
Без стуку открылась дверь, вошел сутулый мужичок в темном кержацком кафтане. Долго молился мимо образов. Косясь на Егора, спросил:
- Не вернулся еще? - Вздохнул, сел на лавку: - Ты брось, хозяюшка, мыть-то. Чист. - И, почти не понижая голоса, сказал Егору: - Третий день вот так-то моет. Полудурье она, должно, хозяйка-то. Я третий день Андрея Дробинина жду: как ни зайду - либо пол скребет, либо посуду мытую перемывает. А ты откудова будешь?
Егор не приготовился к вопросу, помедлил и выговорил с трудом:
- Из крепости иду, В Невьянский завод.
Покраснел и подумал: "Зачем соврал?"
- Так, так. А я с Ляли, с казенного заводу. Насчет рудного дела к Дробинину. С паспортом отпущен, вот, - порылся за пазухой, не достал, - и уши целы, оба.
Мужичок визгливо захихикал, завертел головой. Был он юркий, с лисьей мордочкой. Чалая бороденка торчала вбок.
- Хозяюшка, хозяюшка, - ты меня помнишь? Как меня звать?
Лизавета виновато ответила:
- Забыла я.
- Вот! - Мужичок в восхищении повернулся к Егору: - Вот, парень, я ей десять раз сказывал, сегодня утром сказывал, как меня звать. Ничего не помнит. Хозяюшка, а деревья помнишь, что на телегах-то ехали?
- Деревья помню. - Лизавета начала всхлипывать. - Связали их веревками, повезли к царице… Кедрики милые!..
Она уже горько плакала.
- Только и помнит - про кедрики… Да еще про Андрея своего.
- Кедры и я видел, - сказал Егор. - Встретил я третьего дня обоз с деревьями. Живые. Куда их везли?
- Она верно говорит: в царицын сад повезли, в Петербург. Казенный лесничий, господин Куроедов, сопровождает. Я с ними сюда и приехал, подвезли меня немного. Мужички кручинятся: до Егошихи на Каме им гужом доставить велено. По Чусовой бы сплавить их, по-настоящему-то, да барок, вишь, нет: все с караванами ушли. А от генерала велено нынче же, немедля, подарок доставить в Петербург. Ученые они, им виднее. Только, парень, по худому моему разуму, не так бы надо. Не так. Под Соликамском на самой на Каме этих кедров видимо-невидимо. Барки там сделать - прямо на барки высаживай деревья да вези. Скорей бы оно вышло, право. - Он снова с визгом засмеялся. - Ну, пойду. Прощай пока, молодуха, еще зайду попозже. Дело у меня такое… А ты, парень, ведь соврал мне, а?. - Приблизил лукаво сощуренные глаза к лицу Егора, любовался его смущением. - Соврал ты, право, соврал. Не из крепости идешь. Кабы из крепости, разве ты повстречал бы тот обоз с кедрами? Хи-хи-хи-хи!.. Ну, ничего, дело твое. Я в чужое не мешаюсь. Меня, парень, не бойся.
Ушел. Егора клонил сон… Он спросил хозяйку, можно ли остаться ночевать. "Подушку?" - спросила Лизавета и подала белую перовую подушку. Егор осмелел, попросил поесть чего-нибудь. Хозяйка охотно его накормила. Тогда Егор забрался на полати, свернул азямчик себе под голову - подушки он не взял - и заснул камнем.
Проснулся ночью. На полати летел дух мясного варева. Слышались поочередно два мужских голоса. Один гудел, другой сладко выпевал. "Хозяин пришел". Егор глянул сверху. Над корытцем с водой горела лучина. На столе стеклянный штоф, обгрызенные кости у деревянных тарелок. Дробинин беседовал с лялинским гостем. Хозяйка спала на широкой лавке. Егор стал слушать разговор.
- А восемь годов тому руда кончилась… - рассказывал лялинский. - Генерал приезжал, велел завод на стеклянный переделывать. Дули посуду, да плохая получалась, ломкая. Тогда генерал объявил: "Кто близ заводу руду вновь обыщет, то не токмо тот от заводских работ, но и дети его от службы рекрутской освобождены будут". Я отпросился руду искать. До того никогда на поисках не был, да понадеялся на счастье. И не зря пошел. Далеконько только, по Лобве-реке, на Высокой горе нашел медную руду. Показал штейгеру Лангу кусочки. Послали меня к генералу в крепость. Испытали руду. Генерал меня похвалил: "Молодец, Коптяков. А мои рудознатцы - пачкуны". Это его любимое слово было. Как на что разгневается - другого слова нет, а "пачкуны" - кричит.
- Знаю, - сказал хозяин. - Он и деревню одну так окрестил. Кержацкий выселок. Пришли к нему мужики, просят, чтобы утвердил землю за новоселами. А он: "Как называется?" - Названья-то еще и нету. "Ну, придумайте". Ему бумагу писать надо. Мужику, знаешь, думать долго. Вспотели и молчат. "Пачкуны вы, и деревня ваша пусть так называется".
- Блажной был немец. А теперешний - русский, да лютый какой.
- Татищев теперь. Всё крепости строит. У этого другая поговорка: "Мешкаледно!" Горячий, всё сразу да срыву… Ну и что, освободили тебя тогда от заводской работы?
- Как же! С год по вольному найму считался. А тут моя руда и кончилась. К тому времени припас я другое место, по Лобве же, Конжаковский рудник. Послал брата объявить, думал - и его от заводской работы освободят. Нет, руду разрабатывают, а брат в приписных крестьянах так и остался.
- А ты?
- Вишь, я рудоискателем числюсь. А какой я рудоискатель, - так, случаем на те жилы наткнулся. Скоро и конжаковская руда кончится, заводу, опять остановка, а меня, боюсь, пошлют в работы. Генерал другой, так, может, и закону перемена. Надо найти новое место. Вот и пришел к тебе, Андрей Трифоныч, - научи меня искать по-настоящему. Возьми с собой на поиск.
- Научить, говоришь?
Дробинин долго поправлял лучину в светце. Угольки с шипеньем падали в воду. Потом встал, заботливо подоткнул подушку под головой спящей Лизаветы, снова сел за стол:
- Неподходящее дело. Я осокинский работник, ты - казенный. Ежели Осокин, Петр Игнатьич, узнает…
- Да ведь я искать буду далеко, на Лобве опять где-нибудь или на Сосьве.
- Всё равно. Пока казенной меди мало, у Осокина задорого покупают… Мне-то что. Это Осокин так судить будет. А мне разве жалко? Руда - она божья.
Коптяков завздыхал, полез в свою котомку и поставил на стол новый штоф. Пили, ничем не закусывая.
- Нужна казне руда, - гудел Дробинин, - вот как нужна. Всякая - медная и железная. Хорошие-то места все расхватаны Демидовы да Осокины, Турчаниновы да Строгановы… Казна, выходит, запоздала. Вот и идет у них меж себя война. А нас они как попало поделили.
- Это ты верно, Андрей, - война… А пуще всех Демидовы жадничают. Что ни год - завод новый, либо два.
- Цари! - кивнул бородой Дробинин. - Демидовы здесь царствовали, пока Татищева не было. Им уж и руды-то не надо, хватают зря, только чтоб казне или другим заводчикам не досталось. В Вые медную руду им вогулич открыл, так двадцать лет не трогали. А как пронюхали про Выю в Екатеринбурге, - Акинфий Демидов давай скорей завод строить.
Коптяков встал с лавки, отошел, оглядываясь, шага на два и поклонился Дробинину земным поклоном.
- Научи, Андрей Трифоныч, - с тоской сказал он, - богом тебя молю. Ты, говорят, слово такое знаешь, что тебе руды открываются.
Дробинин нахмурился и нагнулся над столом. Потом вдруг расхохотался:
- Есть такое слово! Хочешь, скажу?.. "Глюкауф!" - вот какое.
- Глюкауф? - недоверчиво повторил Коптяков.
- Это я от казенного лозоходца перенял. Был такой в Екатеринбурге, немец. Гезе его звать. Лозой руды искал. Не знаю, уехал, нет ли. Плохо что-то у него выходило…
Егор опять заснул. Его разбудил осторожный стук в окно. В избе было темно. Все спали. Хозяин долго не просыпался. Наконец встал, кряхтя и отплевываясь. Подошел к окну:
- Кто там?.. Юла, ты?.. Сейчас. - В голосе Дробинина послышалась тревога. Он торопливо подошел к двери и брякнул деревянным затвором. Кто-то вошел.
Шлепнул на пол невидимый мешок.
- Чужие есть?
- Есть один лялинский.
- Спит?
- Спит.
- Разбуди его, пусть выйдет. И жену вышли пока. Да огня не вздувай.
- Жену я трогать не буду. Еще напугается. Да она и не проснется. Эй, Влас, пробудись-ка!..
Дробинин растолкал лялинского. Тот, ничего не спрашивая, покорно вышел из избы.
- Ну, теперь одни. Сказывай, что у тебя. Как это ты опять в наших краях очутился. Юла?
- Сказ у меня короткий. Вот держи узелок - тут три камня. Руда. Положи в сохранное место и береги пуще глазу. Как кащееву смерть, - знаешь, бабы сказку сказывают.
- Что за руда?
- То тебе лучше знать. Ну, вздуй огонь, посмотри. Мне охота твое слово знать.
Затрещала лучина. Егору с полатей видно лицо ночного гостя: оно изуродовано клещами палача. Вместо носа дыры разорванных ноздрей. Так клеймили разбойников.
Хозяин повертывал на ладони каменные куски:
- Незнакомая. Не видал еще такой руды. Где нашел?
Юла захохотал:
- Думаешь, Юла тоже рудоискателем стал? Нет, не собираюсь. Да и эту не я нашел. Мое дело, сам знаешь, другое. А ты только похрани ее до моего спросу.
- Куда теперь пойдешь?
- Лишнего не спрашивай. Жив буду - и до тебя слух про Юлу дойдет.
- Ладно. Хлеба, поди, надо?
- Давай. Да спрячь наперво камни-то. И свет погаси.
Юла сам вынул лучину из светца и сунул пламенем в воду.
* * *
Утром Егор, свеся с полатей ноги, смотрел, куда спрыгнуть, а тут в избу вошел Дробинин. Их глаза встретились.
- А, знакомый! Слава богу, - значит, благополучно. Как дошел? Давно ли здесь?
- С вечера.
- Со вчерашнего? Что ж хозяйка… - Мохнатые брови рудоискателя сдвинулись. - Спалось как? Мы тут долго с лялинским беседовали, - не слыхал?
- Не слыхал, спал крепко. - Егор на этот раз соврал с легким сердцем: он понял, что Дробинин будет недоволен, если кто подслушал ночные беседы.
- А потом сосед еще приходил. За жаром. Это уж перед утром. Тоже не слыхал?
- Не, ничего.
- Ну и ладно. Еще бы не спать - после такой дороги. А я боялся: тогда выстрел был…
Он замолчал: выжимая мокрую бороденку, в избу входил Коптяков.
Егор вышел во двор. Утро было ветреное, но солнечное. Собака валялась на боку, натянув цепь, и лежа лениво помахала хвостом. Егор достал ведро воды из колодца.
- Дай-ка полью. - Из-за плеча просунулась рука Коптякова. Он взял ведро. Сквозь плеск воды Егор расслышал, что мужик что-то шепчет.
- Что говоришь?
- Говорю: ты в избе спал, не слыхал ли, о чем хозяин с прихожим баяли, вот когда меня из избы выгнали?
- Не слыхал.
- Экой ты какой! Хоть как зовут-то его, не говорили ль?
Егор перестал мыться. Он в самом деле забыл имя ночного гостя.
- Гуляй… не Гуляй, - вспоминал он. - Или Юла…
- Юла, говоришь? Ну-у… - Коптяков просиял. - Это, братец ты мой, такое дело… - Он оглянулся на дверь избы. - А о чем, хоть маленечко, ну-ка, ну-ка?..
- Не слыхал, сказано.
- И не надо, господь с тобой. А слыхал, так забудь. Спал - и всё. Ишь, Дробинин-то на хозяйку ревет в избе. Это что про тебя забыла сказать. Я про нее узнал вчера, отчего она полудурка беспамятная. Ее маленькую башкирцы в полон взяли, потом среди степи кинули, а Андрей подобрал. Такую хоть добром, хоть пытай - ничего не вспомнит. Вот и ты так же: забудь, коли что слышал.
Завтракали. Ели молча. Дробинин с треском сокрушал на зубах сухари. Коптяков макал свой сухарь в квас и сосал его. У Лизаветы глаза заплаканы, но она уже улыбалась своей всегдашней, тихой и виноватой, улыбкой. Говорили про Кошкина, нижнетагильского приказчика, от которого сбежал Егор.
- Да-а, - пел Коптяков и крутил свою бородку, - бога не боятся эти приказчики.
- А нешто и у вас на Ляле про Кошкина слышно? - спросил хозяин.
- Все они одинаковы. Греха не боятся, - повторил Коптяков. Глаза его лукаво засверкали. - Совести не имеют. Да-а… А вот одного человечка они боятся.
- Кого это? - Дробинин махнул бровями на гостя.
- Есть такой, надежа крестьянская. Сказать, что ли? Да ты, Андрей, поди, лучше моего знаешь?
- Никого я не знаю, - буркнул Дробинин.
- Ну-у? Зовут его Макаром, а по прозвищу…
- Замолчи! - Дробинин встал, шагнул к гостю. - Ты… ты чего?.. Ты, Влас, меня просил, чтоб я тебя на поиск взял… Да выдь-ка лучше сюда.
Он вышел из избы. Коптяков мигнул Егору и тоже вышел.
Егор стал собираться в путь. Затянул потуже опояску, нашел под лавкой шапку, выбил из нее пыль. Азямчик сначала свернул, но подумал и надел в рукава: хоть и жарко будет, да портки уж очень драные. Спасибо Андрею, - добрый мужик, вывел, накормил. А оставаться больше неохота: всё тайны, перешопты какие-то, врать тоже приходится. Домой бы поскорей! И зачем сказал лялинскому про Юлу?.. С хозяйкой надо проститься по-хорошему. У нее, видал, сухарей большой мешок насушен.
- Ты никак в путь готов? - прогудел Дробинин. - Вот чего, парень. Мы с Власом сегодня в Башкирь на рудный поиск махнем, так и тебя захватим. Тебе с нами ловчее. Почти к самому Екатеринбургу приведем. Ну-ка, хозяйка, собирай нас. - Недели на две. А я в контору пойду.
- Андрей, опять уходишь? - Лизавета несмело прижалась к рудоискателю. - Андрей, опять одну оставляешь?
Дробинин положил на русую голову свою ладонь, большую, как лопата.
- Эй, Лиза! Наша жизнь такая. Рудоискателя, как волка, ноги кормят.
РУДНЫЕ ПРИМЕТЫ
Шли по лесистым увалам. Шли быстро, но дневки устраивали часто: в местах, где по разным приметам могла оказаться медная руда. Тут рылись в песчаных наносах, копали глубокие шурфы - колодцы.
Андрей Дробинин, как все уральские мастера, не любил тратить лишних слов. "Приглядывайся!" - было главное правило его науки. Случайный ученик Егор следовал этому правилу усерднее, чем Влас Коптяков. Лялинский рудоискатель сам полжизни провозился с рудами и сам знал множество примет, но рассчитывал он больше не на приметы, а на то, что Дробинин откроет ему свое "волшебное слово".
Егору же всё было ново. По камешкам, которые Дробинин поднимал с земли, и еще потому, как он их разглядывал и как отбрасывал в сторону, Егор скоро научился различать пустую породу от руды и от рудных "поводков". Оказывается, первейшая при: мета медной залежи - сине-зеленые камни. Те обломки, которые Дробинин особенно долго вертел в пальцах, пробовал на зуб, раскалывал на части, - непременно имели хоть маленькие синие и зеленые черточки. Такие обломки рудоискатель, рассмотрев, молча совал Власу или Егору. Когда синь начинала попадаться часто, Егор уже знал: будет дневка и шурфовка.
- А у нас на Ляле руда больше колчеданная, а не с синью, - как-то сказал Коптяков.
- Бывает, - согласился Дробинин. - Здесь колчедана нет, здесь медная матка - песочная, а то и вовсе глина. А у вас, за хребтом, матка - твердый камень. Потому и руда у вас жилами залегает, а здесь гнездами.
Помолчав, Дробинин спросил:
- А по травам искать умеешь? Ну-ка, покажи цветок, который медной руды не любит!
Лялинский на ходу сорвал, должно быть наугад, стебель белого клевера.
- Неверно. Белая кашка растет на руде, а вот красной никогда не увидишь. И еще вот эта.