- Господа, подлинно сия гора - сокровище из сокровищ. Во много лет рудокопам до дна не дойти. Здесь будет завод - и, может быть, самый лучший из всех.
Торжественно помолчали.
Татищев направился к спуску, но остановился.
- На досуге надо будет придумать горе приличное название, - сказал он задумчиво.
- Что прикажете, ваше превосходительство? - не расслышал Хрущов.
- Для Берг-коллегии в Петербург отправь, Андрей Федорович, отличный образец магнита.
- А вот этот и пошлем, ваше превосходительство. - Хрущов указал на глыбу, которую горные офицеры уже приподняли и раскачивали.
- Этот? Ну, пусть этот.
Черная глыба загрохотала вниз, ломая липовую поросль…
Когда Татищев уже перекинул ногу через седло, отправляясь в обратный путь, он заметил Степана Чумпина.
- Ну, что, брат? - рассеянно-ласково спросил главный командир. - Доволен награждением?
Чумпин робко пожаловался, что его мало наградили. На полтора месяца он бросил промысел, водил лесничего по горам. За это достаточно тех денег, что ему дали. Но кто даст ему ольн за Железную гору? Ему надо купить собаку и хороший топор, надо муки и котел… Уедет самый большой начальник. Уедет, забудет про Степана. Скоро зима. Русские зимой не показываются в этих краях. Сколько еще ждать манси обещанной награды?
Татищев терпеливо выслушал Чумпина. Дождавшись конца жалоб, он сделал знак секретарю Зорину. Тот подал кошелек.
Увидя это, еще один манси подбежал к главному командиру. Яков Ватин схватил стремя татищевского седла и кричал:
- Ойка! Ойка! Я тоже указал гору. Это было в моей избе. Менки, ойка, - мы двое. Я тоже хочу котел! И топор! И муки!
- Правду он говорит? - обратился Татищев к Чумпину.
- А!
- По-ихнему "а" - значит: да, - перевел Куроедов.
- Так он тоже знал о руде?
- Атим, ойка. Никто не знал. Я один.
- "Атим" - значит: нет, ваше превосходительство.
- Слушай, Куроедов, разбери их. Порасспроси всех жителей, кто первый разыскал руду. И донеси мне в Катеринск. А покамест, - Татищев протянул Чумпину деньги, - вот тебе.
Всадники тронулись и, один за другим, исчезли на повороте тропки.
Чумпин отбежал в сторону, разжал кулак и посмотрел на свое богатство.
Главный командир уральских и сибирских заводов дал ему два рубля.
* * *
"Сего сентября пятого числа ездил я отсюда на реку Кушву и, приехав на оную восьмого числа, осматривал. Оная гора есть так высока, что кругом видеть с нее верст на сто и более; руды в оной горе не токмо наружной, которая из гор вверх столбами торчит, но кругом в длину и поперек раскапывали и обрели, что всюду лежит сливная одним камнем в глубину. Для такого обстоятельства назвали мы оную гору - Благодать".
Была поздняя ночь. Татищев писал письмо императрице Анне.
Имя Анна означает по-древнееврейски: "благодать". Такое название горы должно было понравиться при царском дворе. В том же письме Татищев просил утверждения постройки двух заводов, приписки к ним тысячи крестьянских дворов и чтобы всех ссыльных направляли бы из Руси ему для работ на новых заводах.
Кончив письмо, обдумывал, чем заняться: бессонница не отпустит до утра. Для таких бессонных ночей было у него припасено несколько больших работ. Вот "Географическое описание всея Сибири" - труд не для одного человека. Заложить бы начало, продолжатели будут. Вот "Новый горный устав". Вот недописанное письмо профессору Тредьяковскому в Академию "О чистоте русского языка". Вот "Духовная сыну моему Евграфу" - с 1732 года пишется, всю свою мудрость, весь житейский опыт вкладывает Татищев в "Духовную". Сын Евграф учится в Петербурге в Шляхетском корпусе.
Но Татищев отвернулся от больших работ: не хотелось отвлекаться от сегодняшних удач.
Придвинул папку бумаг, оставленных секретарем, - разные мелочи, которые можно бы и совсем не читать. Так сказал секретарь.
Из пачки наугад вытянул одну бумагу. Оказалось прошение школьника Сунгурова об отпуске на поиски руд. И сразу заработала голова: "Нет рудознатцев. Один Юдин только, - хоть разорвись. У Гезе кончается контракт, он, кажется, больше не останется, уедет на родину. Пусть едет, не жалко. Лениво и плохо работал саксонец. А остальные просто штейгера и самоучки".
На обороте сунгуровского прошения набросал приказ Конторе горных дел, чтобы дали рудоиспытателю Гезе пятерых самых способных старших школьников, а рудоиспытатель учил бы их "не мешкаледно". За полгода выучить всему, что сам знает: распознаванию руд, исканию лозой и по наружным приметам, испытанию доброты руд и прочему.
Пересчитал, загибая пальцы, вычислил: "Сентябрь, октябрь… март"… Вспомнил, что контракт Гезе кончается этим годом, и исправил: "Ученье кончить к 1 генваря 1736 года".
Глава четвертая
РУДОИСКАТЕЛЬНАЯ ЛОЗА
Только трех учеников согласился взять рудознатец Гезе, и то после долгих споров, после того, как советник Хрущов показал ему контракт и пригрозил за неисполнение параграфа восемнадцатого задержать жалованье. В восемнадцатом параграфе говорилось, что каждый год Гезе обязан обучать по одному русскому ученику, а Гезе до сих пор ни одного не выучил. Отговаривался тем, что нет школьников, знающих немецкий язык.
Против краткого срока обучения рудознатец не возражал: всё равно в январе ему уезжать. Но Хрущов намекнул: в конце-де ученья его ученикам будет испытание в комиссии, и Гезе принялся с такой яростью пичкать своих трех школьников горным художеством, что те свету не взвидели и жаловались на распухшие от "науки" головы.
Один из учеников был петербуржец Адольф фон дер Пален, долговязый, белоголовый юноша. Второй - сын штейгера Симона Качки с казенного Польского завода, смуглый как цыган, маленький, горбоносый. Третий - бывший арифметический ученик из солдатских детей Сунгуров Егор. Этот попал к рудознатцу только потому, что самый приказ главного командира об ученье был написан на прошении Егора.
Егору просто повезло, зато и не было человека счастливее его, если не считать Маремьяны. Жил он опять в Мельковке и каждое утро бегал в крепость на занятия.
С языком сделались так. Из всех троих один фон дер Пален свободно говорил по-немецки. Он и служил переводчиком для Качки, слабо понимавшего немецкую речь, и для Сунгурова, который по-немецки, что называется, - ни в зуб толкнуть.
Занятия шли на квартире Гезе или в заводской лаборатории. Рудознатец показывал ученикам образцы минералов, уральских и саксонских, заставлял твердить их названия и свойства. Потом взялись за руды - только одних железных существует восемь разных руд, а медных и того больше, совсем не похожих одна на другую: зеленая, синяя, красная, пестрая, колчеданная…
Как редкость, Гезе показал кусочек серебряной руды из Башкирии. Насчет золота подтвердил, что на Урале его не имеется и быть не может.
На доске мелом Гезе рисовал, как лежат руды в земле. Надо было запоминать разные фигуры - флецы, штокверки, эрцадеры…
Егор не отставал от своих товарищей в ученье. Ему очень пригодились и опыт заводской работы, и то, чему успел научиться от Дробинина. Вот только названия у саксонца дикие, ни на что не похожие. Дробинин говорил: "песошный камень", "горшечный камень", "горновой", "известной", "точильный камень", и сразу было понятно, какой к чему. А тут зубри: "глиммер", "штейнмарк", "кварц", "гемс", "болусс"…
В один погожий холодный день, около покрова, рудознатец повел учеников в горы применяться к рудоискательной лозе.
Вышли из крепости по шарташской дороге. Рудознатец шагал впереди, он был не в духе. Ученики догадывались почему: вчера в Конторе горных дел у него был спор о лошадях и повозке для загородных учебных вылазок. Давали ему одну лошадь, - он не захотел. Сказал, что пешком лучше будет ходить.
Егор нес ящичек, обитый кожей, - тяжелый ящичек, хоть и ловко приспособленный для плеч на ремнях. Рудознатец не объяснил, что в ящике, но Егор не сомневался, что там знаменитая лоза, которая чудесным образом указывает места, где под землей лежат руды. Поэтому Егор выступал гордо и отказывался от помощи. Фон дер Пален нес лопату, а Качка - каёлко.
Быстро дошли до села Шарташ. В Шарташе видели раскольничий праздник. Толпа пестронарядных кержачек обступила поле около кладбища. На поле шли состязания: бородатые, стриженные в скобку кержаки, сняв полукафтанья, стреляли из луков в цель. В толпе горластым, сильно окающим говором обсуждали полет каждой стрелы.
Гезе приветствовал толпу, как всегда, по-своему: "Глюкауф". Ближайшие кержаки неспешно прикоснулись к шапкам, глядя мимо немца. Женщины поклонились в пояс, без всякого, впрочем, смущения или страха.
Прошли улицей села. В конце проулков, с правой стороны, виднелось большое озеро. Из труб струились сытые жирные запахи праздника.
За Шарташом, верст через пять, Гезе свернул в лес. Должно быть, он не раз бывал здесь рчаньше - не колебался, не искал прохода, вел как по городу. И привел к каменистым холмам, поросшим диким малинником, жимолостью и корявым березнячком.
Егор с облегчением отстегнул пряжки ремней.
Рудознатец начал занятия. Прежде всего он разослал учеников на сбор камней, а когда набрались груды разных каменьев, больших и малых, заставил распознавать их, вспоминать названия.
Потом Гезе вынул из кармана перочинный нож и срезал березовую ветку с развилиной. Ветку очистил от лишних сучков, так что от комля расходились только два отростка в виде недавно упраздненной ижицы.
Фон дер Пален переводил:
- Волшебная вилка - горный инструмент. А кто с ней по горам ходит, тому открывает минералы, руды, воду и прочее. Такая персона зовется: "лозоходец".
Гезе показал, как следует браться за лозу. Надо взять за два конца руками наизворот, а комель обратить кверху.
- Кверху держать, - повторил фон дер Пален за рудознатцем. - Перпендикуляром. Так, чтобы ладони к лицу, а пальцы к земле обращены были. И держать как можно крепче. - Несколько шагов прошелся Гезе сам и сразу же заставил ходить учеников: - Надо примечать то место, где лоза в руках подвинется и верхним концом к земле склонится. В таком месте следует заметку положить или колышек вбить. И так главное простирание жилы узнается.
Егор стиснул ветку изо всей силы - пальцам больно - и ходил старательно.
- Пусть свою лозу покажет, - бормотал он фон дер Палену. - Что он нарошную-то нам изладил?
Когда все трое научились правильно держать лозу и ходить с ней, рудознатец заявил:
- Вот и всё. Так и ищут, без всякого дальнего искусства. Лозу можно делать сосновую, дубовую, из вербы или из другого дерева, какое случится. Многие употребляют, напротив того, железную или медную проволоку или кость, - можно и то, лишь бы наподобие лозы изобразить.
Сказав так, рудознатец нагреб в кучу сухих листьев и сел. Ящичек он поставил перед собой на камне и стал развязывать ремни. Ученики обступили его. Гезе приостановился, взглянул на учеников и что-то недовольно пробурчал.
- Говорит: урок кончен, можно отдохнуть, - перевел фон дер Пален.
Ученики в недоумении отошли. Уселись в стороне на горке и поглядывали искоса на саксонца с ящиком.
- А ведь ничему мы еще не научились, - сказал со вздохом Качка. - Вот выпусти нас одних в горы, разве что найдем? Даже как начать не знаем.
- Тверженье сплошь, - согласился и Сунгуров. - Мне по ночам всё штокверки снятся, а в натуре ни одного не видал.
- И не надо, - беспечно заметил фон дер Пален. - Мне, то есть, не надо, не знаю, как вам. Я инженерный ученик, буду кончать учение по механике. Оно спокойнее и понятнее.
- Ну нет! - Егор стукнул каёлком по камню. - Я из него всё высосу за три месяца. Пусть учит по-настоящему. Мне другого случая во всю жизнь не дождаться. Плохо вот, что немец он. Адька, учи меня по-вашему балакать.
- Языку научиться год надо, а Гезе зимой уедет. Да и когда учиться-то: с утра до ночи "горное художество" долбим, а скоро еще пробирное прибавится.
- Ты самые главные слова только, чтобы я спрашивать мог, что мне надо.
Маленький Качка вдруг привстал, шею вытянул:
- Глядите, ребята, - открыл…
Все посмотрели на рудознатца.
А тот откинул крышку ящика и доставал хлеб, яйца, ветчину, масло, фляжку с жидкостью. Всё это раскладывал на белой салфетке. Вот ящичек и пуст - в нем ничего, кроме еды, не было.
Качка повалился на землю и прыскал, не в силах удержать смеха. Пальцем тыкал в Сунгурова и ни слова не мог выговорить. Фон дер Пален загоготал:
- Ты, Егор, значит, ему поесть тащил, надсажался. Вот так волшебная лоза!
- А ну вас, - отмахнулся Егор и сам затрясся от смеха: - Чур, не мне обратно ящик нести. Адька, как по-немецки "скотина"? Я ему хоть шопотом скажу.
После случая с лозой ученики уже не верили в уменье Гезе находить руды. И надутое чванство рудознатца больше их не обманывало.
ПУСТОЙ КАМЕНЬ
Белощекие синицы пульками летали по крепости, забирались в поленницы, в сени домов, пели по-зимнему.
Редкие снежинки падали на мерзлую, крепкую, как камень, землю.
Егор торопился в лабораторию: с утра должны ехать в Елисавет, на железный рудник, а вечером пробирные занятия, - надо припасы химические проверить.
Опаздывал сейчас, потому что забежал на базар купить подошвенной кожи, - сапоги с этими походами горели, как на огне.
Еще когда вперед бежал, видел толпу у края базара. Чем-то она показалась необычайной, да и плач как будто слышен из середины толпы. Тогда не задержался, пробежал мимо. А сейчас пробился плечом - наскоро взглянуть, в чем дело. Передние смотрели вниз, под ноги себе. Военный писарь с трубкой бумаг на плече - чтоб не измяли - поворачивал голову направо и налево, говорил важно:
- Находится в несостоянии ума.
Егор согнулся и втиснулся меж боками двух торговок. Взглянул, куда все глядели, и ахнул: русые волосы, дуги бровей над удивленными навсегда глазами, детские плечи… Это же Лиза Дробинина на земле, растрепанная, жалкая, в грязной одежде, с непокрытой головой.
- Лизавета! - не помня себя, крикнул Егор и рванулся к ней. - Лизавета, откуда ты взялась? Что с тобой? Где Андрей?
Женщина в сером платке стала поднимать Лизу.
- Знакомая тебе? - спросила она Егора. - Вот и ладно. Сказывают, - со вчерашнего дня еще всё бродит по базару да плачет. Так и замерзнуть не долго. Не здешняя она, что ли?
Егор не знал, что и делать.
В лабораторию нельзя опоздать - уедут. И такое дело. Где же Андрей?
- Веди домой, обогреть надо девку, - советовали женщины из толпы.
Егор повел Лизавету в Мельковку.
Дорогой пробовал расспрашивать, но Лизавета ничего не могла объяснить. Только дрожала всем телом да принималась плакать, когда Егор упоминал про Дробинина.
- Мама, кого я привел? Угадай, - сказал Егор матери.
- Кто такая? - с сомнением и не очень дружелюбно смотрела Маремьяна на отрепья девушки.
- Помнишь, про жену Дробинина рассказывал? Она и есть.
Этого было достаточно Маремьяне. Стала хлопотать около Лизаветы, приветила, как родную. Расспрашивала ласково и осторожно, но и ей ничего выведать не удалось.
- Напали худые люди. Андрея били, - только и сказала Лизавета.
Егор ушел в лабораторию.
Когда он вернулся поздно вечером, тайна немного разъяснилась.
- Человек тебя ждет, - шепнула Маремьяна сыну в сенцах. - Зовут, сказывает, Дергачом, а по что пришел, я не спрашивала. Тебя-де надо.
В избе сидел незнакомый человек, старый, тощий, с белым лицом, как трава, что под досками вырастает, и без одного уха.
- Здравствуй, милый человек, - обратился Дергач к Егору. - Ты ли Сунгуров будешь?
- Я.
- А я из тюрьмы здешней сегодня вышел. Колодник один мне наказывал непременно тебя найти. Знаешь ли Андрея Дробинина?
- Мама, слышишь? Вот где Андрей-то.
- Велел Андрей тебе сказать, что взяли его государевы воинские люди в прошлом месяце. Взяли вместе с женой. Головой скорбная у него жена-то, что ли. Вот об ней и просил Андрей. Пусть, говорит, узнает, где она и как она, и мне, Андрею то есть, весточку передаст через арестантов, что милостыню собирают. А если ее из тюрьмы освободили, так велел ей помочь, а то сгинет, как дитя малое.
- Здесь уж жена его, у нас, - не вытерпела Маремьяна. - Спит, сердечная, на печке.
- Ну-у? Как всё ладно получается. Вот рад будет Андрей! Справедливый он, с совестью. Такому и в каморе легко, только за жену и страдал всё.
- А за что его взяли?
- Ничего не сказывал. Он много говорить не любит. Да не за худые, поди, дела. Есть безвинные в тюрьмах. Много таких. Ну, спасибо вам за добрые вести, пойду я.
- Куда ночью-то? - враз сказали Егор и Маремьяна. - Оставайся ночевать.
Дергач даже удивился:
- Вот вы какие! И черного отпуска не спрашиваете. Ухо мое видели? - И Дергач рассказал, как он лишился уха: - Не палач обкарнал, несчастье мое. В здешней крепости работал я на проволочной фабрике, проволоку волочил. Кто видал наш станок, знает: проволока из дырки змеей вьется, знай подхватывай клещами да заправляй в другую дырку, поуже. Ну, бывают обрывы, тут не зевай: проволока-то докрасна каленая, живо палец, а то нос обрежет. Вот так и мне левое ухо напрочь.
После того страшно мне стало к станку подходить: в руке верности нет. Боюсь и боюсь. Едва отпросился я домой - нижегородский я, государственный крестьянин. Отпустили всё-таки, побрел. Я ведь еще пимокат, везде работу найду. Так и шел. Где у хозяйки овечья шерсть накоплена, там и пимы катаю. Только, куда ни приду, видят - уха нет, спрашивают черный отпуск - свидетельство, что из тюрьмы освобожден, а не беглый. Вместо черного отпуска у меня была бумага от генерала Геннина, что уха я лишился на работе. Так ладно всё было, да в одной деревне хозяйка добрая попалась. Постирала мне портки, а бумагу не вынула, и стало ничего на ней не разобрать. Я и такую показывал, грамотных мало, кругляшок на месте печати еще проглядывает, - верили. А потом бумага совсем развалилась в труху. Тут и началось: больше с колодниками ночую, чем по избам. Ну, ничего, покажешь, как проволока по щеке прошла, на плече след выжгла, - подержат да выпустят. Добрался до дому, жил славно так два года. В голод дарить старосту стало нечем, он и привязался: подай да подай бумагу! Почему без уха живешь? Житья мне не стало. Пошел я в Екатеринбургскую крепость за новой бумагой. Больше года сюда добирался, во всех тюрьмах по дороге сидел. А пришел - и здесь, конечно, сразу сохватали, и здесь поскучал. Сегодня уж побывал в Главном правлении, по всем столам прошел. Да плохо мое дело: генерала Геннина нет, и проволочная фабрика закрыта, а старые мастера разбрелись кто куда. Не дают бумаги, а я уж и коробочку деревянную для нее приготовил. Придется, видно, долго хлопотать.
Кончилась беседа тем, что Маремьяна заказала Дергачу валенки для Егорушки.