Невозможно полнее передать самое сокровенное, что лежит на сердце в эти дни и ночи.
Пишу в палатке, неподалеку от городка с трудным монгольским названием. Городок - столица одного монгольского княжества. Князь малолеток - ему 13 лет. Управляет всем мать. Толстая, с заплывшими хитрыми глазками. Выглядит, вероятно, старше своих лет. В беседе с командующим армией генералом Даниловым пыталась неловко кокетничать.
Осмотрели храм. Потом княжеский двор. В продолговатых мазанках живут монахи: лобастые, крепкие как на подбор парни с тяжелыми глазами преступников, небрежные, в засаленных халатах. Вонь от них нестерпимая - баранье сало, изрядно подпорченное. Прогорк даже воздух.
Здесь война ощущается вполне определенно. Пока осматривали усадьбу князя, поблизости дважды вспыхивали короткие, но ожесточенные перестрелки.
Провели пленных, их погрузили в грузовики и отправляют в тыл. На вид - ничего воинственного, жмутся друг к другу, боязливо озираются, вздрагивают от каждого резкого звука. Самураи… живые самураи… вот они какие, когда их бьют…
15 августа
С вечера поступило предупреждение, что нужно быть начеку, возможно нападение. По данным разведки, вокруг нашего расположения не менее двух летучих отрядов "смертников".
После ужина все-таки занялись устройством ночлега. Поставили палатки. В нашей палатке оказались, кроме меня и Молчанова, Баевский и Головастиков. Долго разговаривали о том о сем, но постепенно затихли и уснули.
Проснулись от выстрела, который прозвучал буквально над ухом. За палаткой бушевал ливень с грозой.
Рассекая шум грозы, послышалась пулеметная очередь и стрекот автоматов.
Мы выскочили из палатки на дождь, в темноту, молния все еще блистала, хотя дождь уходил куда-то в сторону.
Когда немножко тревога улеглась, часовой, стоявший неподалеку от нашей палатки, прикрытый барханом, доложил, что группа японцев пыталась тайно вторгнуться на территорию, занятую редакцией газеты. Более часа мы стояли под дождем, в кромешной темноте, готовые к бою. У меня был свой сектор наблюдения. Я стоял со своим пистолетом в руке.
Японцы попытку свою не повторили.
Утром выяснилось, что другая группа "смертников" проникла в расположение штаба артиллерийского полка, стоявшего рядом с нами, и вырезала офицеров и солдат ножами. "Смертникам" удалось уйти необнаруженными.
Подполковник Юдин перед строем сотрудников редакции и команды охраны выразил благодарность часовому, спасшему наши жизни. Им оказался 18-летний солдат самого последнего призыва Савостин.
Несколько позже колонну догнал инспектор политотдела армии. Он сообщил деталь, характеризующую коварство японцев. Под видом монахов, расположившихся в мазанках в центре княжества, находились японские солдаты.
В доме княгини с сыном обнаружен тайный диверсионный пункт японцев, оборудованный по всем правилам армейских требований.
Командующий армией сформировал из кавалеристов специальную группу, которой приказал "прочесать" барханы и кустарники по берегу полувысохшей речки и уничтожить японских диверсантов-"смертников".
Приказ был выполнен. Под вечер впервые за дни похода мы хоронили со всеми воинскими почестями наших героев, погибших в бою.
Был тихий-тихий вечер. Солнце закатывалось спокойное, ласковое. Золотом окрашены были и степь, и барханы, и кустарники.
С трудом сдерживал рыдания. И не один я, многие.
16 августа
Пустыня и степи сменились горами. Вползаем в отроги Большого Хингана. Впереди двигаются команды подрывников, саперов и дорожников. Рвут каменистый грунт, расчищают путь войскам.
Подъемы местами такой крутизны, что тягачи не удерживаются, ползут назад. И тут впрягаются люди. Как ни мал человек в сравнении с горой, а гора уступает. Грузовики, танки, пушки карабкаются с одного подъема на другой. Движется наша река наступления неостановимо.
То тут, то там вспыхивают ожесточенные перестрелки. Японцы пытаются сдержать наступление, но бои короткие, как грозовые вспышки.
17 августа
Вчера под вечер вырвались из отрогов Хингана на равнину.
Вот и первый китайский городок - Линьси. Еще на подступах к нему нас встретили толпы голодных и оборванных китайцев. Это были дети, старики, женщины почти совсем голые, с обвислыми грудями.
Дрогнули сердца наших бойцов. С машин и повозок в толпу полетели из вещмешков солдатские гимнастерки, брюки, белье, банки с консервами, галеты, сухари. Вытянутые руки китайцев подхватывали это, и тотчас толпа запестрила от цвета хаки.
Кто-то из наших офицеров попытался прекратить эту самовольную раздачу вещей и продовольствия, но сделать это было невозможно. Солдаты, да и офицеры были захвачены стихийно возникшим чувством жалости к полунищей толпе.
Пока я ходил в голову колонны, которую живой людской поток остановил намертво, не давая двинуться дальше, шофер Митюха Балдин разгрузил "виллис". Под сиденьем у нас вместе с гранатами лежали буханки хлеба, консервы, кое-какое обмундирование про запас. Все, кроме оружия, роздал Митюха Балдин китайцам.
- Вы только посмотрите на них, товарищ капитан! В чем душа держится! Поизгалялись над ними, видать, японские вояки! - не мог успокоиться мой водитель, пылая от гнева к поработителям с Японских островов и не скрывая сочувствия к бедным китайцам.
Наконец вошли в Линьси. Население высыпало на улицы. Откуда-то появились красные бумажные флажки. Люди размахивают руками, вытягивают большие пальцы, кричат какие-то приветственные слова.
Через час заглянул в комендатуру. Майор, назначенный только что комендантом, сидел за столом, окруженный китайцами, которые слушали его с сияющими от восторга глазами.
Речь шла о самом насущном - как накормить и одеть людей. За четырнадцать лет своего владычества в Маньчжурии японцы не ввезли сюда ни одного килограмма риса, ни одного метра тканей.
18 августа
Сводка штаба армии сообщает, что японцы на нашем направлении складывают оружие. Сдалось уже около 20 тысяч человек.
Днем был в Линьси, смотрел, как живут китайцы.
Крайняя степень нищенства, упадка, запустения во всем.
Пошли к речке, намереваясь искупаться. Вдруг начался дождь. Заторопились к своей стоянке под горой.
Сижу в палатке. Дождь долбит в брезент надоедливо и скучно. Художник Борис Титков что-то рисует в очередной номер газеты. Я смотрю на него, думаю о жизни, о будущей работе, о том, что свершится, когда все это будет позади.
20 августа
Вторые сутки поливает дождь. Беспрерывно. Надо бы ехать вперед, но дороги размыты, пересохшие речки взбухли, катят желтую воду. Войска сгрудились на стоянках. Отроги Большого Хингана в молочном тумане.
Дождь просочился в палатку, под наши постели. Спим в мокроте. Шинели набухли, сукно пахнет распаренной шерстью, как в пимокатне.
Сводка Совинформбюро сообщает, что японцы в массовом порядке начали сдаваться в плен.
Вчера был на допросе одного японского полковника. Захвачен в плен в летучей группе "смертников". Долго отказывался, что командовал полком. В капитуляцию Японии не верит. Показывали ему газеты, переводили радиосообщения - не верит, считает подлогом.
Так и увели.
22 августа
Все еще стоим около Линьси. Дожди не перестают. Вокруг туман, зелень полей и толпы голодных китайцев под широкими шляпами из какой-то бело-желтой соломы.
Вчера был в госпитале, расположенном в шатре, разговаривал с солдатами и офицерами, ранеными в схватке с японцами возле Линьси. Были убитые. Очень жалеют погибших. Бессмысленные жертвы в конце войны. Как тяжко умирать, зная, что завтра наступит мир на всей земле!
…Днем в расположение нашего лагеря привели пленного японского солдата. Пришел к нашим сам с листовкой, гарантирующей жизнь и возврат на родину.
Солдат оказался из Иокогамы. Рабочий. Краситель тканей.
Вид у японца непобедоносный. Оброс, согнулся, щеки ввалились, глаза испуганные. На все вопросы отвечает охотно. Никогда не предполагал, что Красная Армия окажется в этих пределах. Знает несколько русских фраз, произнес их: "Эй ты, русский, руки вверх!", "Показывай, где золото, где драгоценности?", "Становись к стенке!" и т. д.
Обучали с первого года службы. Готовили завоевателей, оккупантов. Сильно просчитались!
Солдат ел хлеб маленькими кусочками. Когда вошел наш полковник, он поднялся вместе со всеми и сделал глубокий почтительный поклон. Листовку держит судорожно, никому не отдает ее, боязливо озирается по сторонам.
Спросил солдата: каково его самое большое желание? Ответил: вернуться домой, жить с матерью, жениться, невеста ждет его уже несколько лет. "Будет ли когда-нибудь желание воевать против русских?" - спросил я под конец. Солдат даже вскочил: "Никогда!"
25 августа
Лавина наших войск снова в стремительном движении. Впереди крупный центр провинции - Чифын.
День 24 августа мог стать последним днем моей жизни, как он стал таким для многих моих сослуживцев.
Обгоняя поток грузовиков, оставляя позади повозки, запряженные лошадьми, наш "виллис" мчался вперед. Мы оказывались то в потоке колонн, то вдруг врывались в свободное пространство, не занятое никем и не отмеченное никакими дорогами.
Часа через два непрерывного движения мы услышали впереди плотную стрельбу и гул разрывов. Не отдавая себе отчета в том, что происходит, мы заторопили Балдина. Он нажал на газ, увеличил скорость. Мы переехали через мостик какой-то безымянной речки и прежде всего на косогоре увидели руку, как бы вытянутую из самой земли.
- Стой! Остановись! - исступленно кричал все тот же человек, скрытый в окопе и теперь уже грозивший нам кулаком.
Мы выскочили из машины и тут же поняли, что идет бой. Над нами свистели пули, и разрывы снарядов встряхивали землю где-то совсем рядом.
- Что тут у вас? - спросил я, ползком приближаясь к окопу.
- Вы въехали в окружение. Японцы пропустили вас, а назад ходу нету. Замкнули нас, - сказал солдат, лишь вполоборота повернувшись к нам.
- А какая часть ведет бой? - спросил я.
- Часть! - сердито воскликнул солдат. - Санитары и команда охраны полевого госпиталя. Покрошили уже многих.
Чуть приподняв голову за бровик окопа, я увидел впереди обширную поляну. Во всю ее километровую ширину залегла цепь японских солдат. В середине этой цепи медленно двигалась самоходка, посылая снаряды, рвавшиеся за нами, в зоне пересохшей речки.
Балдин попятил наш "виллис" ниже по косогору, а мы с Молчановым, отдалившись от окопа шагов на сорок - пятьдесят, начали рыть свой окоп.
В "виллисе" у меня лежал автомат, связка гранат, запас патронов для пистолетов. Балдин принес оружие, положил его возле нас. Его самого я отослал к машине, наказав не отдавать врагу дешево ни машину, ни себя. У Балдина была винтовка, и он в пути не снимал ее со своих коленей.
Между тем бой разгорался, стрельба становилась ожесточенней. Вскоре подъехали на легковой машине еще несколько офицеров из редакции "Героической красноармейской". Самоходка уже рокотала совсем близко.
- Ну вот, Георгий Мокеевич, наступил и наш черед. Ждали его больше четырех лет. Давайте простимся, - непередаваемо жестким и в то же время торжественным голосом сказал Молчанов, и мы обнялись крепко-крепко, как самые искренние друзья.
Был момент, когда на мгновение меня охватил испуг, засосало под ложечкой, заурчало в животе, но в эту минуту, когда сознание неизбежности борьбы подчинило себе весь организм, я почувствовал ясность и спокойствие.
Приподняв снова голову, я увидел перебежки японских солдат. Мой левый глаз (правый я чем-то засорил в горячке, и он покрылся слезой) зафиксировал момент: два японских солдата кинулись к нашему солдату, он, по-видимому, был ранен, подпустил их к себе и тут же взорвал гранату. Ворох земли и куски трех человеческих тел взлетели вверх. До японских солдат было, пожалуй, не больше двухсот шагов, когда позади себя мы вдруг услышали рокот автомобилей. По косогору, от мостика через пересохшую речку поднимались три "студебеккера", задраенные брезентовыми чехлами.
Молчанов кубарем кинулся наперерез "студебеккерам", остановил их, пока они не оказались в зоне видимости японской самоходки.
Из кабины первого грузовика выскочил старший лейтенант. Он был изрядно пьян и поэтому не очень учтив перед старшим по званию.
- Почему, майор, задерживаешь? По какому праву? - с первого слова перешел на крик старший лейтенант.
Молчанов объяснил, что происходит. И тут на глазах старший лейтенант протрезвел, звонким, совсем еще юношеским голосом прокричал:
- Орлы, к бою готовься! Мы им сейчас дадим, растак иху мать! Мы им сейчас покажем великую Японию до Урала! - Старший лейтенант, видать, был мастак на крепкие слова. Грузовики тотчас же разъехались, занимая боевой порядок. Бойцы сбросили с машин чехлы, и мы увидели счетверенные зенитные пулеметные установки. Старший лейтенант вскинул к глазам бинокль и выдал команду открыть огонь по наземным целям.
Самоходка вспыхнула в первые секунды. Японская цепь попятилась, залегла, но на открытом месте самураям укрыться было негде. Может быть, через минуту, а может, и того меньше японцы прекратили огонь. "Студебеккеры" развернулись и прошили пространство, лежавшее у подножия косогора.
Когда все кончилось и старший лейтенант приказал снова зачехлить пулеметы, мы с Молчановым пошли в буерак, в котором белели макушки санитарных палаток.
Здесь мы увидели картину, ужаснувшую нас: под брезентовым тентом молодая, с побелевшим лицом женщина-врач, засучив рукава, с окровавленными руками кромсала раненых. Слышался стон, скрежет зубов, отборный мат. Каждый по-своему приглушал боль. Тут же возле стола в разных позах лежали только что подобранные убитые. Их было семь, и все они имели свое неповторимое выражение. Неверно, что смерть уравнивает всех. Особенно незабываем был один солдат: рослый, крепкий, с ожесточенным оскалом зубов, с вскинутыми кулаками. Он лежал, как скульптурное изваяние, и, вероятно, был сражен пулей в грудь в состоянии упоения боем.
Начальник госпиталя - майор медицинской службы, рассказал, что японские "смертники" в течение этого дня трижды нападали на них.
Команда охраны почти вся выбыла из строя. Он ввел в бой большинство санитаров и хозяйственников. Но и это не дало перевеса. Окончательно помогло военное счастье. Оно все-таки существует. Да я и сам дитя этого счастья!
К вечеру мы двинулись дальше целой колонной. Впереди ехали дозорные.
Вдруг в темноте увидели огни костров. Послали разведчиков. Оказалось, наши артиллеристы. Мы присоединились к ним.
Утомленные дорогой и переживаниями, рухнули с Молчановым на землю и уснули. Утром вскочили ошеломленные: рядом с нами кишмя кишели змеи. И тут пронесло нас мимо беды.
26 августа (утром) Когда смотришь на поля Китая, на белеющие от цвета посевы гречихи, на желтые полосы пшеницы и ячменя, вспоминается Россия. Может быть, разница только в том, что все у нас как-то ярче, многоцветнее, разнообразнее. Рисунок природы здесь нежнее, чуть глуше.
26 августа (вечером)
Вчера вошли в город Чифын. Это уже совершенно иное, чем Линьси. Город стоит на реке, вода ее густо-желтая, песчаные косы лежат гребнями, преграждая плавное течение. Вокруг города тополевые оазисы и горы. По расщелинам гор тянутся тропы и лепятся строения причудливых форм. Жилища богатых людей.
Сегодня осматривали город. Обнаружили католическую церковь и школу при ней. Один из учителей сносно изъяснялся по-русски. Говорит, что выучился у русского священника в Харбине.
Потом были на шумном базаре. Китайцы - большие охотники до торговли. Некоторые сидят на корточках по целым дням перед своим немудрящим товаром, а товар тот - старые шурупы и гвозди, проржавленные замки, цепочки, банки и далее в таком роде. Потом поехали в театр. Понять, конечно, что происходит на сцене, трудно. К тому, что исполняют актеры, зал настроен довольно индифферентно. Все свободно разговаривают, едят арбузы, выплевывая семечки прямо на пол, курят, дети шалят… Гул стоит под крышей театра, напоминающего продолговатый сарай.
28 августа
Все еще живу на стоянке штаба армии возле города Чифына.
Стоит мягкая, совсем непохожая на нашу погода. Утром сегодня все было покрыто густым, непроглядным туманом. Вскоре он рассеялся, и над землей засияло не яркое, но какое-то по-особенному ласковое солнце.
Вчера опубликован Договор с Китаем. Он поражает своей корректностью и сдержанностью. Все понимают его временность, поскольку разгром японских оккупантов в Китае создает исключительно благоприятные условия для победы национально-освободительных армий и Коммунистической партии Китая. Китайская революция не может не подняться на новую ступень, ибо помощь ей, оказанная Красной Армией СССР, неоценима.
30 августа
Вчера пришел самолет из Ставки. Он привез газеты. Вместе с Молчановым поехал в Чифын на базу связи.
Смотрю фронтовую газету "Суворовский натиск" и глазам не верю. В траурной рамке фамилии: Г.С. Кара-Мурза, П.М. Бесов. Тут же помещен некролог.
Кара-Мурзу я знал мало, но с Бесовым прослужил всю Отечественную войну. Это был знающий офицер и хороший журналист. Сотни километров исколесили мы с Бесовым по гарнизонам и частям Забайкалья. Не верится, что нет его.
У инструктора Политуправления по печати узнал подробности гибели наших товарищей. Возле Ванемяо самолет ударился в сопку, и все погибли.
У Бесова осталась жена и трое сыновей. Младшему несколько месяцев. Жестокий нрав у войны.
3 сентября (Все еще под Чифыпом.) День Победы! Речь Сталина! Все это трудно, невообразимо осмыслить сразу.
4 сентября
Второй день ищу путей выезда из 17-й армии в Чанчунь, в котором обосновалась наша фронтовая газета "Суворовский натиск". Автомобильной дороги отсюда нет. Железная дорога на некоторых участках еще не восстановлена.
Решаюсь лететь. Жду оказии.
4 сентября Сижу в "виллисе" на аэродроме в ожидании самолета. А самолета все нет и нет.
7 сентября
(Аэродром в Чифыне.) Собираюсь лететь на перегруженном самолете. Все забито кошмой и костылями от монгольской юрты. Оставляю Балдина с машиной в Чифыне.
В 16 часов 15 минут наш "Дуглас" сделал попытку взлететь. Когда он побежал по взлетной дорожке, я почему-то подумал: "А. и О., будете ли вы знать, что в последние минуты жизни я думал о вас?" Сам не понимаю, почему я так подумал.
И только кончилась эта моя мысль, как наш самолет ударился обо что-то жесткое и неподвижное, конвульсивно задрожал, вызывая дрожь даже в гнездах зубов, и раздался исступленный крик летчика:
- Скорее из самолета!
Он кинулся к двери и распахнул ее. Нас обдало запахом горящего масла.
Мы выскочили прямо в высокий гаолян, в грязь. Кроме нас, советских офицеров, в самолете под охраной особистов был китайский генерал и японский диверсант - русский парень из белогвардейской семьи, Шевляков Костя Александрович (так он назвал себя, когда я на аэродроме расспрашивал его), и наш фотокорреспондент В. Нечухаев. Все мы, насколько позволяли силы, бежали от самолета.