Врач вернулся только на следующий день.
- В последний раз их видели живыми в момент атаки на ферму. Ребенок убит или ранен. Некоторые говорят, что немцы могли их бросить в горящий дом. Сейчас это место охраняется, к нему нельзя приблизиться.
Адриан Дельмас слушал, не произнося ни слова.
- Почему они сделали это? Это ведь солдаты, а не звери! - воскликнул кюре.
- Мой бедный кюре, они хуже зверей! Они - тот смрадный зверь, о котором говорит ваше Писание.
- Что происходит, доктор? У вас такой потрясенный вид.
- Происходит то, господин кюре, что они уничтожили всех жителей одной деревни в Лимузене.
- Это невозможно!
Но слезы, которые текли по старческому лицу, говорили, что это правда.
Кюре перекрестился и положил руку на плечо старика.
- Бог им простит.
Врач гневно воскликнул:
- Он им простит, говорите вы!.. Но если ваш треклятый бог существует, он не может прощать этого. Я видел много горя, много ужасов за свою долгую жизнь. Я видел парней с оторванными ногами, которые умирали в грязи окопов, видел изуродованных, инвалидов Великой войны… Я видел своих лучших товарищей, превратившихся в кровавое месиво, в верденских полях! Я знаю, что такое война и смерть, это меня возмущает, но я это принимаю, как принимают рок. Но уничтожать женщин… детей… особенно детей, этого я не могу принять!
- Успокойтесь, доктор.
- Мне успокоиться, господин кюре? А вы знаете, что они сделали в Орадуре-сюр-Глан? Скажите, вам это известно?.. Это было в прошлую субботу, 10 июня… Люди толпились в очереди за табаком. Детей забрали для медосмотра. Накануне прибыли беженцы, примерно две сотни…
После полудня немцы приехали на грузовиках, направили оружие на дома… Майор, некто Отто Дикман, вызвал мэра, потом сельского полицейского; в сопровождении двух эсэсовцев он обошел деревню под бой барабана… "Вниманию населения". Вы знаете?.. Все сельские полицейские во Франции говорят: "Вниманию". И тогда он обращается к ним: "Вниманию населения. Мужчины, женщины и дети должны немедленно собраться на рыночной площади, имея при себе документы, для проверки личности…" Тех, кто болен или слаб, эсэсовцы вытаскивают из постелей и ударами прикладов выгоняют на рыночную площадь, как гонят туда и крестьян с окрестных полей, семьи из соседних хуторов, рыболовов с удочками, малых детей, которые двигаются недостаточно быстро… Скоро все жители собраны. Несколько выстрелов в другом конце деревни заставляют вздрогнуть ошеломленную толпу… Почти везде размещаются пулеметчики. Женщины и дети плачут. Мужчин отделяют от женщин. Женщины прижимают к груди своих малышей, цепляются за коляски с младенцами… В окружении десяти эсэсовцев их вместе со школьниками отводят в церковь. Кюре никогда не видел там столько людей… Мужчин выстраивают в три ряда. В тишине слышится звонок лиможского трамвая, который въезжает на мост… Выстрел… Солдат кричит на превосходном французском языке, что террористы укрывают в деревне большой склад оружия и снаряжения и что под угрозой репрессий они должны указать, где эти тайники… Старый крестьянин говорит, что у него есть охотничье ружье… "Это нас не интересует", - отвечает солдат… Мужчин разделяют на четыре группы по сорок-пятьдесят человек… Две направляются в верхнюю часть деревни, две - в нижнюю. Их загоняют в семь риг. Немцы, наведя на них автоматы и пулеметы, болтают, смеются… Вдруг они открывают огонь… Тела падают друг на друга, пули рикошетом отлетают от стен, раненые стонут… Пальба прекращается… Из пистолетов приканчивают тех, кто еще шевелится. Солдаты подносят сено, солому, хворост, приволакивают тачку и лестницу. Они поджигают пучки соломы, бросают их на груды умирающих, сотрясаемых последними конвульсиями, и запирают двери. Та же сцена повторяется во всех семи ригах… В церкви четыреста женщин и детей, может быть, пятьсот, смотрят с ужасом на группу солдат, тащащих тяжелый ящик с торчащими из него шнурами… Они поджигают их и выходят… Взрыв… Густой черный дым застилает небо. Вопя от ужаса, полузадохнувшиеся женщины и дети бегут во все стороны. Через открытый портал строчат автоматы… рвутся гранаты… Горят волосы… Запах пыли и ладана сменяется запахом крови, кала, горелого мяса. Двадцатилетние парни бросают в это человеческое скопление вязанки хвороста, солому… Из огнемета вылетает пламя… Женщина ползает около своей убитой девочки… Два малыша, спрятавшиеся в исповедальне, убиты… Матери и дети в объятиях, сгоревшие живьем… Слышите вы эти крики?.. Видите стены святого места, залитые кровью жертв?.. Следы пальцев, в отчаянии скребущих по камню? Эти изуродованные лица? Эти изувеченные конечности? Этого младенца, кричащего в коляске, прежде чем превратиться в факел?.. СКАЖИТЕ, ВЫ ИХ ВИДИТЕ?..
Они оба их увидели так ясно, что кюре рухнул на колени с молитвой на устах, а старый врач закрыл в ужасе глаза. Молча доктор повернулся к двери и исчез в темноте.
Адриан Дельмас встал, чувствуя, как тошнота подступает к горлу. С усилием он поднял кюре и положил его на кровать, оделся, проверил свой пистолет. Перед уходом он взглянул на неподвижного кюре и, ничего не сказав, вышел.
Он долго шел через виноградники и поля, даже не пытаясь скрываться. Люди, встречавшиеся ему, здоровались с ним. Он не отвечал. Они в удивлении оборачивались, долго смотрели ему вслед. Кто знает, кого встретишь на дороге в эти дни?.. На одной ферме он спросил стакан воды и вежливо поблагодарил. Фермер и его жена посмотрели ему вслед с тревогой, женщина быстро перекрестилась, говоря:
- Точно дьявола увидели.
В конце дня отец Дельмас остановился в небольшом леске, сыром и замшелом. Он прислонился к стволу дерева, машинально гладя кору, как любил делать это ребенком в Ландах. Но сосна оставила на его пальцах горько пахнущую смолу. Он вздрогнул, вспомнив этот запах детства, усилием воли прогнал эти милые образы и… перестал думать. Больше никаких мыслей, никаких сомнений… Тогда, подняв лицо к пустому небу, он вынул свой пистолет.
10
Исчезновение Адриана Дельмаса стало дополнительной заботой для Аристида. Никто не видел его после собрания, на котором он сообщил о казни Мориса Фьо. Опасались, не попал ли он в лапы гестапо или полиции. Вопреки советам товарищей ни Аристид, ни Деде ле Баск не соглашались изменить время запланированных встреч и действий, уверенные в том, что даже под пыткой отец Дельмас не заговорит. Лансло возмущался этим.
После "соглашения" между Дозе и Гран-Клеманом, уже стоившего так дорого Сопротивлению юго-запада, большинство руководителей сети постоянно находилось под угрозой измены. Некоторые из них видели предателей повсюду. Бесспорный предатель - Реноден, делегат Движения национального освобождения, назначенный перегруппировать силы Сопротивления, его слишком часто видели с Гран-Клеманом или его людьми; он был руководителем сети в три тысячи человек.
Однажды Деде ле Баск, пришедший на встречу в парк Бордле вместе с Лансло, выходя из трамвая, столкнулся нос к носу с Андре Ноэлем, уже осужденным Сопротивлением, и Реноденом. Ноэль приветствовал его широкой улыбкой:
- Привет, инспектор! Говорят, что после ухода из полиции вы занялись важными делами.
- Ты хочешь сейчас познакомиться с ними? - ответил Деде ле Баск, сунув руку в карман.
- Вот-те на! Не глупите. Все изменилось после высадки. У меня для вас интересные новости. Приходите завтра в одиннадцать часов на площадь Победы побеседовать о совместных действиях.
На следующий день Деде ле Баск пришел на встречу в сопровождении Марка, сопротивленца из Тулузы, и четырех вооруженных людей. Никто не явился. В один момент им показалось, что они заметили Ренодена на углу Эли-Сентрак. Время шло, они решили уйти. И тогда из-под полуопущенной железной шторы магазина выскочили четверо эсэсовцев, схватили четырех партизан, шедших впереди, прежде чем последние успели выхватить свое оружие. Деде ле Баску и Марку удалось бежать, тогда как немцы втаскивали их товарищей в магазин. Трое из них бросились в погоню за беглецами. Они пробежали мимо подъезда, где прятался Деде ле Баск, не заметив его. Как только они скрылись из глаз, он бросился в магазин, стреляя на ходу. Партизаны обезоружили своих сторожей. Не в состоянии взять их в плен, Деде ле Баск приказал им бежать. Несколько прохожих пассивно наблюдали за сценой.
Возвратившись в штаб Аристида, Деде ле Баск и Марк отчитались в происшедшем. После этого Аристид окончательно убедился в предательстве Ренодена. Новый арест еще больше усилил это убеждение: Пьер Ролан, которому было поручено вывести из строя электрическую сеть, подведенную к взрывчатке, заложенной под портовыми сооружениями и частью города, не мог сделать ничего, кроме мелких диверсий. Он посоветовал Аристиду попросить по радио полковника Букмастера разбомбить сектор, где находились кабели. На следующий день после запроса полтора десятка бомбардировщиков 15-й воздушной дивизии США уничтожили всю эту сеть. Через два дня после налета Пьер Ролан был схвачен и привезен в Буска, в дом № 197 по Медокскому шоссе. Подвергнутый пыткам, он умер, ничего не сказав.
Аристид, потрясенный горем, составил группу из четырех шпажных бойцов. Три дня они выслеживали Ренодена. 29 июня все было закончено: они убили его на углу улиц Дю Герон и Мунейра. Полицейский, решивший, что это злоумышленники, преследовал их, стреляя, он ранил двоих - Муше и Ланглада. Муше выстрелил в полицейского и убил его, в то время как Жюлю и Фаба удалось скрыться до появления немецких солдат и французских полицейских.
Двое пленников подверглись пыткам в гестапо. Муше был пленен, а Ланглад умер от истязаний.
Позже, 11 августа, наступила очередь Андре Ноэля, завлеченного в ловушку Трианглем. Партизаны, посланные казнить его, не ограничились казнью. Они сначала избили его, Вероятно, мстя за своих убитых или высланных товарищей, а когда, наконец, они решили его убить, предатель был неузнаваем. Они освободились от тела, бросив его в Гаронну.
Но Гран-Клеман был неуловим.
В Деймье Леа с трудом оправлялась от потрясения, вызванного смертью Камиллы. Каждую ночь она просыпалась в слезах, звала свою подругу. Мадам Ляривьер, укрывшая их с Шарлем, успокаивала ее, говоря ласковые слова. Леа забывалась ненадолго, преследуемая кошмарами, часто мучившими ее после убийства грабителя в Орлеане и теперь усиленными кровавыми образами, в которых смешивались Камилла, Шарль и Сифлетта.
От мадам Ляривьер она узнала, что партизаны рассеялись, некоторые перегруппировались около Блазимона и Мориака. Добрая женщина не могла или не хотела ей больше ничего говорить, кроме того, что Камилла и Сифлетта были, кажется, похоронены в Ла-Реоле. Она согласилась передать Руфи письмо, в котором Леа просила доставить ей с принесшим письмо немного денег и одежды. Молодой паренек, отнесший письмо, вернулся в смущении, сопровождаемый Руфью. Она взяла его в оборот и заставила признаться, откуда послано письмо. Мадам Ляривьер страшно рассердилась, восклицая, что немцы вот-вот арестуют их и что надо немедленно скрыться. Руфь за большие деньги купила старый велосипед для Леа и усадила Шарля на сиденье, объясняя:
- Я, конечно, приехала бы за вами на поезде, но пути разрушены во время бомбежек.
Леа горячо поблагодарила свою хозяйку, которая с облегчением рассталась с ней.
Они добрались до Монтийяка на следующий день поздно вечером, так велика была слабость Леа и трудна дорога. Руфи удалось ввести их в дом незаметно для Файяра. Сильная лихорадка на два дня уложила Леа в постель. А Шарль, которому гувернантка запретила выходить, слонялся по дому, грустный и сердитый, постоянно спрашивая, где его мать.
Когда Леа смогла говорить, она рассказала монотонным голосом, не проронив ни слезинки, о смерти Камиллы в бою.
- Что стало с твоим дядей и сыновьями Лефевра?
- Я не знаю. Дядюшка Адриан не вернулся после визита Франсуа Тавернье. Я думала, вы здесь знаете об этом.
- Нет. Твоя тетка Бернадетта получила открытку от Люсьена, и это все. Мы знаем, что твой дядя Люк очень беспокоится за Пьеро, который, кажется, в Париже. После твоего отъезда пришло письмо от Лауры: я позволила себе прочесть его.
- О чем она пишет?
- Ничего существенного: что продовольственное снабжение парижан очень скверное, метро не работает, потому что нет электричества, пригороды почти ежедневно подвергаются бомбардировкам и что немцы все больше и больше нервничают. Твои тетки чувствуют себя хорошо.
- Это все?
- Да. Еще - она ждет тебя в Париже.
- Она не пишет о Франсуазе?
- Нет, но я получила письмо от твоей сестры. В течение трех месяцев она ничего не знает об Отто, который сражается в России.
- Он не вернется.
- Почему ты так говоришь?
- Мы все будем убиты, как Камилла, - ответила Леа, поворачиваясь к стене и натягивая на голову одеяло.
Руфь с грустью посмотрела на любимое существо. Что делать? Она чувствовала себя старой и беспомощной. Потрясенная смертью Камиллы, она не знала, как обезопасить Леа. Здесь она оставаться не могла. Файяр в любой момент мог узнать о ее присутствии и донести. Руфь не знала достаточно надежного места в округе, где можно было бы спрятать Леа, большинство домов ее друзей было под наблюдением.
Видя, что Леа лежит, не шелохнувшись, она решилась выйти из детской, куда девушка попросила поместить ее.
Вечером 15 июля, закрыв, несмотря на удушающую жару, все ставни и окна, Руфь и Леа сидели в кабинете Пьера Дельмаса и слушали по лондонскому радио Жана Оберле, говорившего об убийстве Жоржа Манделя полицией.
- После Филиппа Энрио это второй депутат Жиронды, убитый за несколько дней, - сказала Руфь, кончавшая перешивать из старого платья рубашку для Шарля.
- Тетушка Лиза, должно быть, особенно опечалена смертью Энрио, она так любила его голос.
Царапанье за ставнями заставило их затихнуть.
- Ты слышала?
- Да, выключи приемник.
Леа повиновалась, напрягая слух, сердце ее бешено забилось. Царапанье повторилось.
- Спрячься, я открою окно.
- Кто там? - тихо спросила Руфь.
- Жан Лефевр, - ответил приглушенный голос. - Мы ранены.
- Открой, скорее.
Оранжевое солнце только что скрылось за холмами Верделе, окрасив еще на несколько секунд поле в тот золотисто-розовый цвет, который делал его таким прекрасным перед летними сумерками. В этот момент свет обволакивал молодых людей, покрытых пылью и кровью, создавая нимбы над их головами. Леа, забыв о своей усталости, выпрыгнула в окно, в которое они, ослабевшие, не могли сами забраться. С помощью Руфи она втащила их в дом. Рауль потерял сознание.
- Он потерял много крови… Нужно бы вызвать врача, - промолвил Жан и тоже лишился чувств.
Руфь разразилась рыданиями.
- Не время плакать. Пойди за доктором.
Руфь быстро вытерла глаза.
- Но захочет ли он прийти? Все слишком боятся гестапо.
- Тебе не обязательно говорить, что, они ранены, скажи… я не знаю… что один из них поранился косой или топором!
- Но когда он увидит их?..
- Он же врач. Ясно, что они умрут, если им не помочь.
- Ты права, я иду звонить…
- Телефон работает?
- Да.
- Тогда чего же ты ждешь? Я иду за полотенцами.
В темноте гостиной Леа столкнулась со своей теткой Бернадеттой Бушардо.
- Что случилось? Я слышала шум.
- Раз ты здесь, помоги нам. Это Жан и Рауль, они ранены.
- О! Боже мой! Бедненькие.
- Разыщи полотенца и аптечку. Осторожно, не разбуди Шарля.
В кабинете Жан пришел в себя.
- …да, доктор, поместье Монтийяк, на холме налево… Скорее… - говорила Руфь в трубку.
- Он приедет. Это новый доктор из Лангона.
- Спасибо, Руфь. Как мой брат?
Обе женщины промолчали. Руфь подложила подушку ему под затылок.
Вошла Бернадетта с полотенцами и аптечной шкатулкой. При виде окровавленных молодых людей она зарыдала, как недавно Руфь.
- Прекрати! - крикнула Леа, вырывая полотенца из рук своей тетки. - Принеси мне кипяченой воды.
Приехал доктор Жувенель, он был очень молод, на вид - студент. Взглянув на раненых, он побледнел.
- Почему вы сказали мне, что речь идет о несчастном случае?
- Мы не были уверены, приедете ли вы, скажи мы вам правду, - ответила Леа.
- Мадемуазель, я медик и обязан лечить всех, безразлично - партизан или немцев.
- Здесь речь идет о партизанах, доктор, - мягко сказала Леа.
Не мешкая, он осмотрел Рауля, - все еще не приходящего в сознание.
- Дайте ножницы.
Он разрезал затвердевшие от крови брюки. Три женщины не могли сдержать крика. Вся нижняя часть живота была сплошной раной.
- Несчастный… Я ничего не могу сделать. Его нужно отправить в больницу. Он потерял слишком много крови.
- Это невозможно, доктор, - сказал Жан. - Если гестапо схватит его, он подвергнется пыткам.
- Я не позволю этого.
- Тогда они арестуют вас.
Доктор Жувенель пожал плечами.
- Жан…
- Я здесь, Рауль, ничего не бойся. Мы в безопасности, тебя перевезут в больницу.
- Я слышал… Не стоит хлопотать… Я умру до этого…
- Молчи… Ты говоришь глупости, ты поправишься…
- Леа… Это ты?..
- Да, Рауль.
- Я счастлив…
- Не разговаривайте, - сказал доктор, накладывая повязку.
- Доктор… Это больше не нужно. Вы хорошо это знаете… Леа? Ты здесь?..
- Да.
- Дай мне руку… Доктор, займитесь моим братом.
- Делайте то, что он просит, - сказала Руфь.
Жану одна пуля попала в плечо, другая в ляжку, была сильно повреждена рука.
- Вас тоже необходимо отправить в больницу - у меня нет ничего, чтобы извлечь пули.
- Тем хуже. Только перевяжите меня.
- Вы рискуете получить гангрену.
Леа нежно позвала:
- Рауль!.. Рауль!..
- Не кричи, Леа… Я счастлив… Я умираю около тебя.
- Замолчи!
- Жан, ты здесь?
- Да.
- Тогда все хорошо… Леа, я люблю тебя… Жан тоже… - Так лучше… После войны вы поженитесь… После войны она выйдет за тебя, старина… Она всегда предпочитала тебя. Правда, Леа?
- Да, - пробормотала она, словно загипнотизированная его взглядом.
- Леа…
О, как потяжелела вдруг его голова! Мгновенно ей привиделась смерть Сидони… Как он был прекрасен! Он улыбался… Она нежно прикоснулась губами к еще теплому рту.
Когда Леа поднялась, у нее закружилась голова. Она оперлась на руку доктора.
- Полежите.
Лежа она смотрела на Жана, прижимавшего к себе мертвого брата, слезы текли по его щекам. Бернадетта Бушардо и Руфь тоже плакали. Ее же горе душило без слез.
Доктор с помощью Руфи и Леа выкопал около винного склада, в гуще бузины и лилий, могилу. Обернутый в одеяло труп был опущен в нее и засыпан землей. Три часа утра пробило на колокольне базилики в Верделе.
Жан не вздрогнул, когда доктор сделал ему противостолбнячный укол. Он дал ему успокоительное, которое быстро погрузило его в коматозный сон.
Леа проводила доктора Жувенеля до места, где он оставил свой велосипед. Бессмысленно было теперь прятаться, Файяры, несомненно, видели ее.
- Вам немедленно надо уходить отсюда, - сказал он.
- Но куда?