Его похоронили тем же вечером, в туманном, адски коричневом закате. Брат Люциан прочитал короткую отходную, так тихо, что никто ничего не смог разобрать, а Мануэль прижимал обратную сторону своего медальона к холодной руке Лаегра, пока на ней не остался отпечаток Христа. Потом его выкинули за борт. Мануэль смотрел со спокойствием, которое удивило его самого. Всего несколько недель назад, когда его товарищей разрывало на части, он кричал от ярости и боли, теперь же он с непонятным ему спокойствием смотрел, как человек, который учил его и защищал, погружается в ледяную воду и исчезает.
Парой дней позже Мануэль сидел в стороне от своих товарищей, которые спали кучей, как слепые котята. Он смотрел на синее пламя, мерцающее над истощенной плотью, смотрел без эмоций и без причины. Он устал.
Брат Люциан заглянул в узкий дверной проем и позвал:
- Мануэль! Ты здесь?
- Да.
- Иди за мной.
- Куда мы идем? - Мануэль встал и пошел за ним.
Брат Люциан покачал головой:
- Время. - И прибавил ещё что-то по-гречески. В руке он нес потайной фонарь со свечой, в свете которого они нашли люк, ведущий на нижние палубы.
Койка Мануэля, хотя она и располагалась под орудийной палубой, была выше самой низкой палубы на судне. "Ла Лавия" была гораздо больше, чем казалось. Под кубриком были ещё три палубы, они были ниже уровня воды и там не было окон. Здесь, в вечном полумраке, хранились бочки с водой и бисквитами, орудийные ядра, канаты и прочие запасы. Они прошли мимо порохового погреба, где приходилось носить тапочки, чтобы искра от обуви не взорвала корабль. Они нашли люк за которым была лестница вниз. С каждым уровнем проходы становились уже, и им уже приходилось нагибаться. Когда они спустились ещё раз, Мануэль изумился, он думал, что они уже достигли нижней палубы или даже ниже, но Люциан знал дорогу. Они спускались по лабиринту влажных темных деревянных коридоров. Мануэль давно потерялся и от страха цепко держал Люциана за руку, боясь бесследно сгинуть в этой тьме. Наконец они подошли к двери, намертво закрывавшая им путь. Люциан постучал в дверь, прошептал что-то, и дверь открылась. Неожиданный свет ослепил Мануэля.
После узких проходов, комната, в которую они вошли, казалась очень большой. В этой комнате на самом нижнем уровне складывали тросы. После встречи с брандерами на "Ла Лавии" их почти не осталось, а то, что осталось было, разложено по углам комнаты. Сейчас она была освещена свечами, вставленных в маленькие железные канделябры, прибитые гвоздями к боковым балкам. На полу стояла вода, в которой каждый огонек свечи отражался маленьким кругом белого света. Изогнутые стены блестели из-за сочившейся влаги. В центре комнаты стояла коробка, накрытая куском полотна. Коробку окружало несколько человек: солдат, один из младших офицеров и несколько моряков, которых Мануэль знал только в лицо. Прозрачные язычки синего пламени придавали всему синеватый оттенок.
- Мы готовы, Отец, - сказал один из людей. Монах подвел Мануэль к пятну рядом с коробкой, а остальные встали вокруг него. Рядом с дальней стеной, рядом с щелью, в том месте, где пол встречался со стеной, Мануэль увидел двух больших крыс. У них были мерцающие коричневые ореолы, они, встревоженные неожиданным вторжением, нервничали и шевелили усиками. Мануэль нахмурил брови, и одна из крыс плюхнулась в воду, покрывающую пол, и поднырнула под стену. Её хвост, снующий туда-сюда, как маленькая змея, показал Мануэлю все её естество. Другая крыса стояла на земле и, нагло сощурив свои маленькие яркие глазки, ответила на недоброжелательность Мануэля прямым взглядом.
Стоя рядом с коробкой, Люциан оглядел собравшихся и начал читать нараспев на латыни. Мануэль понял начало:
- Я верую в Господа нашего, Отца Всемогущего, создателя Небес и Земли, и всех вещей, видимых и невидимых… - Далее Люциан читал громко, но успокаивающе, вопрошающе, но гордо. После завершения литургии он взял другую книгу, меньшего размера, он принес её с собой, и зачитал на немецком:
- Знай, Израэль, все то, что люди зовут жизнью и смертью сродни белым и черным каплям, нанизанным на нить, и эта постоянно изменяющаяся нить - моя бессмертная душа, связующая бесконечную цепь маленьких жизней и маленьких смертей.
- Ветер сбивает корабль с курса, как только он выходит в море: мысли делают человеческий разум острее.
- Воистину! Придет день, когда свет вечный успокоит все ветра, изгонит все отвратительные жидкости во тьму и все люди будут освящены чистым светом, истекающим из короны.
Пока Люциан это читал, солдат медленно двигался по комнате. Сперва он поставил на коробку тарелку с нарезанным бисквитом, зачерствевшим после нескольких месяцев в море. Кто-то взял на себя труд порезать его на части, и потом сделал из них такие тонкие облатки, что они по цвету стали как мед и почти просвечивали. Дырки от червей делали их похожими на старые монеты, в которых просверлили дырки и расплющили, чтобы сделать их них украшения.
Следующий солдат вынул из-за коробки пустую стеклянную бутыль с отрезанной вершиной, похожей в таком виде на чашу. Взяв флягу в другую руку, он до половины наполнил миску ужасным вином, остававшимся на "Ла Лавии". Положив флягу на место, он передавал чашу по кругу, пока монах продолжал молитву. У всех на руках были порезы, которые больше или меньше кровоточили, и каждый человек держал кровоточащую руку над чашей-бутылью, ожидая, пока в неё упадет капля их крови, пока вино не стало таким темным, что Мануэлю, видевшему все в синем свете, казалось темно-фиолетовым.
Солдат поставил бутыль на коробку рядом с блюдом с кусочками бисквита. Брат Люциан закончил чтение, посмотрел на коробку и перечитал последнее предложение:
- О, светильники огненные! Озарите потаенные уголки разума, согрейте и покажите путь тем, кого вы любите, чтобы мы смогли вернуться к вам. - Он, держа в руке тарелку, по кругу обошел комнату, вкладывая всем в рот ломтики бисквита. - Это плоть Христа. Плоть Христа, данная вам.
Мануэль положил ломтик бисквита в рот и начал его жевать. Он наконец он понял, что происходит. Это были поминки, служба по Лаегру, служба по всем ним, ведь все они уже были приговорены. За влажной стеной комнаты было глубокое море, давящее на доски, давящее на него. В конечном счете море поглотит их всех, они все утонут, станут кормом для рыб, а после их кости украсят дно океана, где Господь бывает редко. Мануэль с трудом разжевал бисквит и проглотил его. Когда брат Люциан поднял чашу, приложил её к своим губам, сказав перед этим: "Кровь Христа пролилась за тебя", - Мануэль остановил его. Он принял бутыль из рук монаха. Солдат вышел вперед, но Люциан заставил его отступить. Потом монах преклонил колени перед Мануэлем, перекрестил себя, слева направо, в православном стиле. Мануэль сказал:
- Ты кровь Христа, - и поднес чашу к губам Люциана, чтобы он мог пить.
Он повторил это со всеми, не обойдя и солдата. "Ты Христос". Все они впервые принимали причастие, и некоторые из них с трудом могли глотать. Когда все выпили, Мануэль приложил чашу к своим губам и допил остатки.
- В книге брата Люциана сказано, что путь живущим освещает огненная корона, и что все мы станем подобны Богу. И так и есть. Мы выпили и теперь мы - Господь. Узрите. - Он указал на оставшуюся крысу, теперь стоящую на задних лапах, умываясь передними, отчего казалось, что она молится, её круглые блестящие глазки остановились на Мануэле. - Даже звери это знают. - От отломил кусочек бисквита и нагнулся, предлагая его крысе. Крыса взяла его в свои лапы и стала есть. Это доказывало идею Мануэля. Выпрямившись Мануэль почувствовал, что кровь ударила ему в голову. На всех головах сверкали, вздымаясь над головами и облизывая потолочные балки, огненные короны, они заполняли комнату светом.
- Он здесь! - крикнул Мануэль. - Он прикоснулся к нам своим светом, смотрите! - он приложил каждому руку ко лбу и увидел, что их глаза расширились, когда они изумленно увидели горящие души соседей, как они стали показывать пальцем на головы товарищей. Они все, объятые ярким белым светом, обнимали друг друга со слезами на глазах и широко улыбались в глубине бороды. Свет свечей танцевал на полу тысячами отражений. Крыса испугалась, нырнула под стенку, но они все смеялись и смеялись.
Мануэль обнял монаха, глаза того сияли радостью.
- Это поможет, - сказал Мануэль, когда все опять успокоились. - Господь приведет нас домой.
На верхнюю палубу они возвращались, как мальчики, игравшие в хорошо знакомой пещере.
Армада прошла Оркнейские острова без Лаегра, хотя у некоторых кораблей были проблемы. Потом они вышли в северную Атлантику, где валы были выше, впадины глубже, а палубу "Ла Лавии" постоянно заливало водой.
С юго-запада дул сильный, непрекращающийся ветер, и через три недели они были не ближе к Испании, чем когда они только прошли Оркнейские острова. Атмосфера как на "Ла Лавии", так и во всем флоте была удручающая. На "Ла Лавии" ежедневно умирали люди, их перебрасывали через борт без каких-либо церемоний, только с отпечатком медальона Мануэля на руке. Смерть сделала нехватку еды и воды менее острой, но она все ещё была. Команда на "Ла Лавии" теперь состояла в основном из солдат, напоминавших призраков. Не хватало людей, чтобы качать помпы, в Атлантике каждый день находили новые течи в уже и без того дырявом корпусе. Вода стала набираться в таких количествах, что капитан, начинавший плавание третьим помощником, решил, что им следует идти прямо в Испанию, не отклоняясь к плохо известному западному побережью Ирландии. Такое же решение было принято капитанами ещё нескольких поврежденных судов. Перед поворотом они сообщили свое решение основным силам, направлявшимся западнее. Со своего больничного ложа Медина Сидония дал свое согласие, и "Ла Лавия" направилась на юг.
К сожалению, после того как они повернул на юг с северо-запада, пришел шторм. Они ничего не могли сделать. "Ла Лавия" ковыляла по волнам, её волна за волной накатывались на неё, пока остатки корабля не выбросило на мель в районе западного побережья Ирландии.
Это был конец, и все это знали. Мануэль видел это по тому, что воздух стал черным. Облака были похожи на тысячи английских пушечных ядер, десятками перекатывающихся прямо над мачтами и при столкновении рождающих молнию, бьющую в море. Воздух под ними был черным, как бездна, только менее плотный: плотный, как вода, ветер яростно завывал в мачтах. Кто-то мельком увидел подветренный берег, но Мануэль не мог увидеть его во мраке. Люди в страхе кричали, стало хорошо видно, что западное побережье Ирландии представляло собой отвесные скалы. Это был конец.
Мануэль не испытывал ничего кроме восхищения третьим помощником-капитаном, который, надев шлем, приказал наблюдателям на мачте искать гавань в утесах, куда они бы смогли пристать. Но Мануэль, как и многие другие люди, проигнорировал команды помощника оставаться местах, была очевидна бессмысленность этого. По всему кораблю одни обнимались на прощание, другие съеживались от страха под лестницей. Многие подходили к Мануэлю и просили о прикосновении, и Мануэль касался их лба, сердито расхаживая по баку. Как только Мануэль их касался, некоторые души некоторых сразу улетали на небо, а кое-кто бросался за борт и, ударяясь об воду, становился дельфином, но Мануэль едва ли замечал эти события, он усердно молился, громогласно обращаясь к небесам:
- Господи, за что нам этот шторм? Сперва нам мешал северный ветер, именно из-за него я и оказался здесь. Значит такова была Твоя воля, Ты привел меня сюда, но зачем, зачем, зачем? Хуан мертв и Лаегр мертв, и Пиетро мертв, и Хабидин мертв, а вскоре и мы все будем мертвы. Зачем все это? Это неправильно. Ты обещал, что мы вернемся нас домой. - В ярости он взял нож для резки запального шнура, спустился на полузатопленную среднюю палубу и пошел к грот-мачте. Он глубоко воткнул нож в дерево, нанеся удар вдоль волокна. - Получай! Я презираю Тебя и насланный Тобой шторм!
- Нет, это богохульство, - сказал Лаегр, когда Мануэль выдернул нож из мачты и бросил его за борт. - Ты знаешь, что означает удар по мачте. Делать это в такой шторм - значит оскорблять Бога, Бога много более старого, чем Иисус и много более могущественного.
- Что-то новенькое по части богохульства, - сказал Мануэль.
- Ты, говоря такое, ещё спрашиваешь, почему ты до сих пор бредишь призраками? Тебе следует быть более внимательным.
Он поднял взгляд и увидел Святую Анну, с грот-марса отдающую приказы третьему помощнику.
- Ты слышала, что сказал Лаегр? - крикнул он ей. Но она его не услышала.
- Помнишь слова, которым я учил тебя? - продолжал приставать Лаегр.
- Конечно. Не беспокой меня сейчас, Лаегр, я скоро тоже стану призраком и присоединюсь к тебе. - Лаегр отступил назад, но Мануэль решил задать вопрос: - Лаегр, почему нас так наказывают? Мы же паладины Господа, правда? Я не понимаю.
Лаегр улыбнулся и повернулся спиной, и Мануэль увидел, что у того выросли крылья, крылья с белоснежно-белыми перьями, светящимися в черном воздухе. Он сжал руку Мануэля.
- Ты знаешь все, что знаю я. - Несколько раз взмахнув крыльями, он отбыл, легко, как чайка, летя на восток сквозь черный воздух.
С помощью святой Анны третий помощник сумел провести корабль сквозь рифы в довольно большую гавань. Другие корабли Армады тоже были там, когда "Ла Лавия" только подползала к берегу, их уже выбросило на широкий берег. Киль чиркнул дно, и судно сразу же стало рассыпаться. Волны перехлестывали через борт, Мануэль поднялся на нос, теперь наклоненный вниз из-за сломанной фок-мачты. Грот-мачта упала за борт, фальшборт корабля раскололся, как деревянная бадья, и вода заливалась прямо на глазах. Среди плавающей древесины Мануэль увидел одну доску, в которой застряло пушечное ядро, несомненно то самое, которое летело в него и отраженное Святой Анной. Вспомнив, что Анна уже спасала ему жизнь, Мануэль умолк и стал ждать, когда она появится. Пляж был всего в нескольких корпусах, едва видимый в густом воздухе, Мануэль, как и большинство команды, не умел плавать, он упорно высматривал Святую Анну. В это время на палубу вышел брат Люциан в своей черной робе. Перекрикивая черный ветер, брат Люциан вопил:
- Если мы будем держаться за доски, нас вынесет на берег.
- Иди вперед, - крикнул ему Мануэль. - Я жду Святую Анну. Монах пожал плечами. Ветер поднял полы его робы, и Мануэль увидел, что Люциан пытается спасти корабельное литургическое золото, которое было примотано на пояснице священника. Люциан прошел к перилам и перепрыгнул на бревно, которое волна несла прочь от судна. Он не сумел ухватиться за круглое бревно и немедленно пошел на дно.
Нос уже ушел под воду, пенящийся поток почти заливал палубу. Большинство людей покинули останки корабля, доверив свою жизнь тому или другому куску дерева. Но Мануэль все ещё ждал. Он уже начинал волноваться, когда увидел святую Праматерь, которая стояла среди тел на едва видимом пляже и махала ему рукой. Она вошла в полосу прибоя, и он все понял.
- Конечно, Христос нас не оставил. Я пойду до берега, как Он сделал когда-то. - Он попробовал поверхность воды одной ногой, она казалась немного, ну, слабой, но, конечно, она его выдержит, это будет похоже на пол их ныне уничтоженной часовни, поверхность воды будет покрыта твердой божественной волей. Поэтому Мануэль уверенно взошел на следующую волну, когда та проходила мимо носа, и глубоко погрузился в соленую воду.
- Эй! - отплевываясь завопил он, когда вынырнул на поверхность. - Эй!
На этот раз Святая Анна не ответила, вокруг него была просто холодная соленая вода. Он начал тонуть, пытаясь вспомнить, как он учился плавать в то время, когда он был ребенком, его отец взял его на пляж в Марокко, чтобы показать шхуну пилигримов, отплывающую в Мекку. Сложно было найти что-то менее похожее на ирландское побережье, чем тот безоблачный, горячий, золотистый пляж, но он и его отец плескались на мелководье в теплой воде, гоняясь за лимонами. Его отец бросал лимоны туда, где поглубже, где они болтались, чуть выглядывая из воды, а потом Мануэль плыл, смеясь и колотя по воде, и приносил их обратно.
Мануэль четко помнил те лимоны, когда, кашляя и отфыркиваясь, боролся с течением, чтобы вынырнуть из этого ледяного супа ещё раз. Лимоны болтались в зеленой воде, бугристые и продолговатые, цвета солнца на рассвете… они доброжелательно болтались прямо под поверхностью, то и дело показываются тут и там. Мануэль представил, что он - лимон, одновременно он пытался вспомнить, как плавать по-собачьи, это позволило бы ему выбраться на мелководье. Оттолкнуться руками. Это не помогло. Волны подталкивали его, как лимон, в сторону берега. Он нащупал ногами дно и встал. Воды было только до пояса. Очередная волна ударила сзади, и он опять потерял дно. "Нечестно!" - подумал он. Его локоть уперся в песок, он развернулся и снова встал. В этот раз на колени. Он видел коварные волны, как они выходят из темноты, и с трудом шел сквозь них к покрытому кучами водорослей галечному пляжу.
По всему пляжу лежали моряки, его товарищи, пережившие кораблекрушение. Но вокруг них были солдаты. Английские солдаты, на лошадях и пешком. Они (Мануэль застонал, увидев это) обрушили мечи и дубины на истощенных людей, разбросанных по берегу.
- Нет! - закричал Мануэль. - Нет! - Но это было так. - О, Господи! - взмолился он, садясь. Вокруг, по всему пляжу, солдаты убивали его братьев, разбивая их хрупкие, как скорлупка, черепа, их мозги разлетались вокруг. Мануэль ударил своим онемевшим кулаками песок. Переполненный ужасом от увиденного, он наблюдал, как всадники уходили в непроглядную тьму. Они шли по пляжу в его направлении.
- Я должен стать невидимым, - решил он. - Святая Анна сделает меня невидимым. - Но вспомнив, как он собирался пойти по воде, решил помочь чуду: он чуть-чуть прополз по пляжу и зарылся в достаточно большую кучу водорослей. Конечно, он и без неё станет невидимым, но укрытие из мха ему не помешает. Размышляя об этом, он дрожал, пока все его тело не онемело, как руки чуть раньше.
Когда он проснулся, уже солдаты ушли. Его товарищи лежали тут и там по всему пляжу, как белый плавник, вороны и волки уже ими лакомились. Он с трудом двигался. За полчаса он смог только поднять голову, ещё через полчаса он выбрался из кучи морских водорослей. А потом он уснул.
Когда он очнулся, то обнаружил себя рядом с большим старым бревном, до блеска отполированным годами и песком. Воздух снова был чист. Он присутствовал, Мануэль его вдыхал и выдыхал, но он его больше не видел. Солнца не было видно, но было утро и шторм закончился. Каждое движение тела требовало от Мануэля больших усилий и приносило ему новый опыт. Он видел насквозь свою кожу, ставшую теперь соленой. Он потерял всю одежду, остался только изорванный кусок брюк на пояснице. Напряжением воли он заставил себя пошевелить рукой и указательным пальцем неуклюже прикоснулся к дереву. Он мог его чувствовать. Он был жив.
Его рука упала обратно на песок. В том месте, где он прикоснулся, дерево изменилось, там было яркое зеленое пятно на серебряном фоне. Тонкий зеленый побег пророс из этой точки и потянулся к солнцу, по мере того, как он становился толще, из него вырастали листья, под восхищенным взглядом Мануэля пророс и распустился бутон: белая роза, блестящая росой в слабом утреннем свете.