- Значит, отказываешься?
- Отказываюсь, - вызывающе резко ответил Катунов.
У Зырянова глаза сузились зло, ненавидяще.
- Отходи сюда, влево!
Катунов с издевкой снизу вверх посмотрел на начальника контрразведки, спросил:
- Портки сейчас скидать, али опосля будете пороть?
У Зырянова от ярости задергалась щека, остекленели глаза. Он хотел закричать на Катунова, но, видимо, спазма перехватила горло, судорожно рванул ворот гимнастерки.
- Что?! Давно не поротый?! Получишь! Сполна получишь сегодня!..
Но он тут же взял себя в руки - внял уговорам Ширпака не горячиться. Горячкой только озлобишь крестьян, говорил ему минуту назад друг. А мужик что бык: упрется - не своротишь. Поэтому, подавив в себе ярость, Зырянов сердито ткнул пальцем следующему:
- Ты!
- Я? Я сразу туда… налево. - И, держась за штаны, мужик направился к Катунову.
- Постой, постой, - остановил его Зырянов. - Ты хлеб давай, а туда успеешь. Выпорем, если ты так торопишься.
- Знамо дело, выпорете. Нешто я об этом беспокоюсь… А хлебушка нету. - И он развел руками. - Весь вывез. Сам не жрамши сижу.
- Ты брось мне сказки рассказывать. Хлеб давай.
- Нету, говорю. Нешто ты не русский, не понимаешь. Хоть обыщи - нету.
- Обыщем. Обязательно обыщем. Если найдем, одной поркой не отделаешься.
- Знамо, где уже тут отделаться. Только не найдете, потому как нечего искать-то. С рождества без хлеба сижу. Кобеля из-под стола нечем выманить…
Третий вызванный к крыльцу махнул рукой.
- Нету хлеба… Пори, пока мы терпеливые, а то посля захочется покуражиться, да поздно будет.
- Ты что, угрожать?
- Да нет, где уж там. Просто к слову…
И все-таки Зырянов не выдержал, сорвался - взбесили самоуверенность и спокойствие крестьян. Он в два прыжка слетел с крыльца и в ярости начал стегать плетью очередного, отказавшегося дать хлеб. Крестьянин оттолкнул державших его солдат, не размахиваясь, как в кулачном бою, тычком ударил Зырянова в лицо. Тот, лязгнув зубами, отлетел на ступеньки крыльца, стал судорожно расстегивать кобуру. Толпа надвинулась на солдат, негодующе загудела. Ширпак, перепуганный всем этим, схватил Зырянова, не давая ему вынуть револьвер.
- Фельдфебель! - закричал все еще лежащий на ступеньках Зырянов. - Огонь! Огонь! С-скоты!!!
Над селом глухо, как из бочки, зататакал пулемет. Пули засвистели над крышами изб. Толпа шарахнулась от крыльца. Зырянов вскочил на ноги.
- Пороть!! Каждому пятому плетей!
До вечера, дотемна свистели ременные плети. Кричали мало. Это больше всего и бесило Зырянова. Некоторых, наиболее слабых, отливали водой, приводили в чувство.
И все-таки этой ночью не скрипели, как обычно после наезда карателей, колеса, не везли мужики хлеб в Камень! Не помогла и порка.
4
На следующий день Иван Катуков, еле переставляя ноги, вышел на рассвете в пригон напоить скотину. Открыл порота и тут же увидел аккуратно наткнутую на хомутный штырь бумажку. Снял ее, наклонился к свету. Бледные буквы машинописи пересекали листок ровными строчками.
- Товарищ! - по слогам начал читать он, - вчера у тебя забирали хлеб… - Катуков облизнул губы, хитро прищурился: "Шиш у меня взяли, а не хлеб…" - и снова уткнулся в листок, тянул по слогам - …сегодня могут взять скотину… - Иван опять оторвался от листка. "Могут. Это они могут. Но только и тут нас не обведешь - скотины-то сегодня не будет на дворе". - Он, ища глазами потерянную строку, вышел из дверей пригона на свет. - Завтра дойдет черед и до тебя. - "Уже дошел. Сегодня всю ночь на пузе лежал, пошевелиться нельзя".
Остановившись среди ворот, Катунов читал дальше:
- До каких пор ты будешь кормить свору палачей и грабителей? До каких пор на твоей спине будут сидеть этот кровожадный адмирал Колчак, иностранные нахлебники и твои сельские обдиралы Никулины? Не настала ли пора сказать всем им: "Довольно!"
- Ты что, Ванюша, никак письмо получил?
Иван вздрогнул. Перед ним стоял дед Ланин, их сосед.
- Письмо, говорю, получил?
- Да нет, не письмо, - Иван немного колебался, потом решительно сказал - Пойдем в избу.
Через несколько минут сосед и три брата Катуновых, спросонья нечесанные и неумытые, склонились в горнице над листовкой. Младший, Андрей, самый грамотный в семье, ходивший в детстве две зимы в школу, читал листовку. После слов: "Всех зовем мы взяться за оружие, организоваться в боевые отряды, восстать против угнетателей, палачей"- мужики тяжело задумались. Полсела сегодня лежит по избам с примочками. Лежат злые, готовые - дай им сейчас оружие - идти крушить все, что попадет на пути. Иван в сердцах стукнул кулаком об стол.
- Правильно Данилов пишет: до каких пор все это будет?!
Весь день у братьев валилась работа из рук. Вечером опять пришел дед Ланин.
- Андрюшка, пойдем-ка, слышь, ко мне, с этой бумажкой.
- Чего?
- Пойдем, говорю, почитай мужикам… Не боись, там все свои.
Десятка полтора мужиков сидело у деда в халупе. Нещадно курили. Андрея пропустили в передний угол, под образа. Слушали внимательно, разинув заросшие рты. Никто не перебивал. Потом долго и мрачно молчали. От табачного дыма начала мигать пятилинейная лампа.
- Ты, парень, почитай-ка еще. Чуток непонятно.
За вечер Андрей до пяти раз принимался перечитывать листовку, и каждый раз слушали его с не меньшим вниманием. И каждый раз после чтения подолгу молчали. Наконец дед Ланин подал решительный голос:
- Тут, мужики, дело идет к одному: надо откапывать привезенные с фронта винты да подниматься всем.
- А у кого нет винтовок, тому как?
- Дробовые готовь…
- Мужики, а как он сказал тогда в церкви: говорит, за банями не прячьте. - Бородатый мужчина, сидевший на корточках, хихикнул. - А у меня как раз за баней был спрятан в яме. Я даже обомлел. Прибежал домой, давай перепрятывать…
5
На этот раз Зырянов не напился с горя. И не только потому, что его усиленно отговаривал Ширпак, но и потому, что наконец сам понял: дело с Усть-Мосихой гораздо серьезнее, чем казалось ему еще месяц назад. На пасху он недобрал здесь половины рекрутов, сейчас не сумел взять зерно. А это значит: возвратясь в Камень, подавай в отставку. А то и под военный трибунал попасть можно.
- Из кожи вылезу, - стукнул ладонью о стол Зырянов, - а эту даниловскую банду переловлю. Переловлю и в селе повешу, пусть каждый увидит.
Ширпак подсел к нему:
- Ты зря возлагаешь большие надежды на облавы, Федор Степанович. Должен тебе сказать: Данилов не дурак, жить около Мосихи он не будет.
- Хорошо. Допустим, что ты прав. Но что ты предлагаешь? Сидеть в селе и ждать, когда он снова сам объявится?
- Зачем. Он, безусловно, связан с кем-то в селе. Вот эти нити и надо найти.
- Хм. Но ты мне дай эти нити.
- Помнишь, Федор Степанович, я тебе еще на пасху говорил о листовке?
- A-а, помню. Это старик Юдин.
- Не только и не столько Юдин, сколько Борков.
- За ним следят?
- Да. Карл Иванович глаз с него не спускает. Сейчас он придет.
- Так. Но одна нить - это еще не нить. Она в любое время может оборваться.
- Можно взять кое-кого из фронтовиков. Они наверняка знают, где Данилов.
- Кого?
- Надо арестовать старшего из братьев Катуновых - Ивана.
- Арестовывать, так уж всех. Сколько их? Трое?.. Еще?
- Есть такой здесь Аким Волчков. Молчун, но зловредный. Может тоже знать.
- Еще?
- Ну кого еще? Можно Ивана Ильина, Алексея Тищенко.
Когда явился вежливый, раскланивающийся немец Карл Орав, Зырянов строго сказал:
- Вы плохо несете службу, господин Орав.
- Стараюсь, господин Сыряноф.
- Плохо стараетесь. Почему до сих пор не обнаружено местопребывание Данилова?
Карл Иванович Орав, приехавший за длинными рублями в Россию незадолго до войны, обосновался и бурно развернул свою деятельность в европейской части империи. А когда началась война с Германией, его выслали в Сибирь. Но он и тут быстро пустил корни - построил в Усть-Мосихе маслобойный заводишко. А перейдя на тайную службу в контрразведку, извлекал немалую для себя выгоду и из этого: кроме обычной платы за шпионаж, он еще имел большие неофициальные права и льготы. Карла боялись в селе не меньше, чем самого Ширпака.
- Ошень трудно, господин порутшик, обнаружить его.
- Но мне от этого не легче.
- Я стараюсь.
- За Борковым вы следите?
- Да, да. Никому не порушайль, сам слежу оба глаз.
- Ну и что выследили?
- Пока нитшего говорийт не могу. Данилоф к нему не ходит.
- Мда, - пожевал губами Зырянов. - Не много же вы выследили за три недели. Ну вот что. Сегодня ночью постарайтесь раздобыть хоть какие-нибудь сведения. Завтра мы этого Боркова арестуем. Понятно?
Немец откланялся и ушел. А с наступлением темноты отправился к дому Андрея Боркова.
Борков жил в стороне от улицы, и к его двору проходил небольшой, сажен на двести, проулок. Немец не пошел этим проулком (не ровен час кого-нибудь встретишь), а перелез через прясло и стал пробираться к видневшимся на отшибе от пригона одонкам стога. Отсюда хорошо наблюдать, думал он: и проулок видно, и заливной луг, к которому примыкал борковский двор.
В избе горел свет. Вот скрипнула дверь в сенях. Немец метнулся к соломе, присел на корточки. Напрягая зрение, старался разглядеть, кто вышел во двор и куда направился.
Но если бы в эти минуты Карл знал, что от самой изгороди, через которую он перелез, за ним столь же внимательно следят другие глаза из бани, стоявшей рядом, он бы обмер от страха. Но сыщик так был поглощен слежкой, что даже не заметил, как сзади него выросла приземистая фигура. Это был Филька Кочетов. Сбежав из каменской тюрьмы, он уже около двух месяцев скрывался по чужим баням и прикладкам, не показываясь никому на глаза, кроме Насти. И вот сейчас, собираясь идти на свиданье к Насте, он вдруг заметил крадущегося к нему человека. Филька хотел дать тягу, но, разглядев, что человек один, прежде чем бежать, решил набить ему морду.
Филька узнал Карла и стоял над ним, готовясь к расправе.
- Ты, немецкая харя, чего здесь подглядываешь? - грозно спросил Филька.
Карл дико вскрикнул и почувствовал, что под ним стало мокро.
Филька взял щуплого маслодела за шиворот, приподнял и заглянул ему в лицо. Оно было бледно, глаза вытаращены. Это еще больше придало смелости Фильке.
- Ну, что с тобой сделать? Шлепнуть тебя здесь и бросить вон в ту канаву?
Карл, тоже признавший Фильку, понял, что тому терять нечего, взмолился:
- Господин… - Он никак не мог вспомнить Филькину фамилию. - Господин Петухоф, - назвал он. - Камрад Петухоф.
Фильку это рассмешило.
- Закукарекал… Ты еще не так будешь кукарекать!
Такой оборот несколько приободрил Карла Орава.
Он вдруг вспомнил про браунинг и тут же поспешно сунул в карман руку. Филька заметил его движение, схватил руку и вырвал браунинг.
- A-а, сволочь, ты вон что удумал! - Филька изо всей силы ударил зажатым в руке браунингом по лицу сыщика.
Тот закричал.
- Тихо, собака! А то сейчас пришибу, гад!
Немец затих, схватившись рукой за окровавленное лицо. Филька торжествовал - наконец-то он добыл оружие! Теперь ему не страшен ни черт, ни дьявол. По такому случаю он был великодушен.
- Ты вот что, шпионская морда, - встряхнул он за грудки Карла. - Сейчас валяй домой, я тебя отпущаю, но если еще хоть раз замечу, что ты будешь шляться ночью по чужим огородам или вообще по улицам и выслеживать меня, убью. Ясно?
- Я-асно… да, да.
- Ну на тебе еще вот, напоследок. - Филька тычком ударил его в ухо. Тот потерял равновесие, упал, но моментально вскочил и заорал.
- Тихо! А то еще вложу… А ну, шагом марш!
Опасаясь, что Кочетов выстрелит в спину, зыряновский соглядатай несмело стал отступать пятясь.
- Бегом! - скомандовал Филька.
Немец исчез. Где-то в темноте хрястнула жердь - видимо, он перемахнул через прясло, минуту-две слышался топот ног, потом затихло все. Филька прикинул на ладони никелированный браунинг, проверил обойму, удовлетворенно хмыкнул:
- Здорово!
Он вернулся в баню, взял свою котомку с провизией.
Еще вчера они с Настей решили, что ему лучше уйти из села, где его все знают. Филька согласился идти в Юдиху - там у него жил дядя. Можно у него без документов работать батраком. Дядя - человек прижимистый, ради дармовых рук пойдет на все.
Филька направился к Настиному дому. Не дойдя сажен полсотни, перепрыгнул через прясло и огородами подошел к бане.
- Я уж тебя заждалась, Филя, - встретила его Настя. - Думала, что-нибудь стряслось.
Филька молодцевато надвинул фуражку, сел рядом.
- Ты знаешь, Настюша, что я сейчас сделал?
Та испуганно спросила:
- Что? Поди, натворил что-нибудь?
- Нет, не натворил. - Он обнял девушку. - Ты знаешь, я сейчас набил морду немцу Карлу.
- Да что ты!? - испуганно воскликнула Настя. - Ой, что ты наделал! Да он тебя теперь со свету сживет.
- Не сживет, - самодовольно заверил Филька. - Он теперь неделю не опомнится с перепугу… Ты знаешь, что я у него отобрал?
- Что?
- Вот, гляди. - И он тряхнул на ладони блеснувший браунинг.
- Ой, Филя, как я боюсь за тебя.
- Ничего. - Филька неуклюже погладил ее по голове. - Ты лучше думай о себе.
- Да я уж думаю. Старик Хворостов приходил, шибко ругался с отцом. Попрекал отца и листовкой, и сватами, которых я перед пасхой собакой травила. Так что о сватовстве теперь и разговору не будет. Да и Кирюха вчера ушел в солдаты добровольцем. Но отец злой на меня, уже два раза намеревался вожжами отхлестать. Говорит, из-за тебя все эти напасти.
- А ты знаешь что, Настюша, ты уходи от него, пойдем со мной.
- Нет, Филя, с тобой нельзя. Где же мы с тобой будем прятаться и что будем есть, если твой дядя тебя не примет. Нет, сейчас нельзя.
Филька почесал затылок.
- Да, сейчас нельзя. Ну тогда ты наймись работать, чтобы он тебя не попрекал.
- А куда я наймусь? Батрачить?
- Нет, зачем батрачить? Ты знаешь что? Ты сходи к Ларисе Федоровне, попроси ее. Может, ока тебя возьмет сиделкой в больничку или там что-нибудь еще делать.
- Ладно, Филя, я схожу… Ну, пора, а то немец может тебя поймать.
- Не поймает. Он неделю теперь не вылезет из избы…
- Нет, надо тебе идти. Я вот еще принесла сала и хлеба.
- Да мне хватит, Настюшка, и того.
- Возьми, возьми, в дороге пригодится. - Она развязала Филькину котомку и положила туда завернутый в тряпицу большущий кусок сала и каравай хлеба. - В дороге все пригодится. А это вот махорка и серянки. Последний коробок из дому взяла. - Она тихо засмеялась.
Филька поднялся. Встала и Настя, подала ему котомку. Потом вдруг порывисто обхватила его шею, прижалась к груди, всхлипнула.
- Ничего, Настюша, ничего, ты не беспокойся. Не плачь. Обойдется все. Ну?..
Это уже был не тот Филька, беззаботный и ухарский, а непривычно растроганный, смущенный.
Он оторвал от себя Настю, торопливо поцеловал ее мокрое лицо, вскинул котомку и пошел. На душе будто кошки скребли - в пору плакать самому.
Он задумчиво шагал вдоль мрачных сонных домов.
Около плотины из канавы вдруг молча выскочила большая черная собака и бросилась к нему под ноги. От неожиданности он вздрогнул, потом пнул собаку.
- Тьфу ты, сатана, чтоб ты сдохла, шалава, перепугала как. - Он хотел пристрелить собаку, но раздумал, пожалев патрон.
При мысли о браунинге у него снова поднялось настроение. Филька достал его из кармана. Рысцой перебежал плотину. У первого же плетня наткнулся на человека. Тот, видимо, был сильно пьян и никак не мог взобраться на бугорок - скользил и падал. Филька, спрятав браунинг, приблизился.
- Что, дядя, склизко? Может, помочь?
Но тут он разглядел на человеке шляпу и из-под нее торчащие длинные волосы.
- A-а, так это ты, долгогривый? Ты чего шатаешься по ночам? Подглядываешь вместе с Карлой? - Филька сгреб за космы попа и кулаком ударил по затылку. Отец Евгений неуклюже повернулся, засопел и удивленно уставился на Фильку.
- Эт-то ты меня уд-дарил? - пьяно спросил он.
- А тебе мало? На еще. - И Филька ударил еще раз, сбил шляпу.
Отец Евгений вдруг проворно схватил Фильку за руку, подтянул к себе.
- Ты, щенок, как смеешь поднимать грязную руку на священнослужителя, а?
Филька хотел выдернуть руку, рванулся, но не тут-то было - здоровенный поп крепко держал Фильку. Этим рывком Филька только помог ему преодолеть скользкий бугорок.
- Ты чей будешь, парень? - хрипло спросил поп, заглядывая в лицо Фильке.
Тот схитрил, отворачиваясь, буркнул:
- Я из Макаровой.
- Из Макарово? Ну тогда иди. - Поп дал хорошего пинка Фильке под зад. Филька на сажень отлетел и упал в грязь. Вскочил и отбежал еще.
- Ну, долгогривый, ты мне еще попадешься, я тебе не так дам, - издали пригрозил он и, обтерев о штаны испачканные руки подался по улице.
За селом Филька закурил и зашагал по дороге. Часа через два, когда начал светлеть восход, он решил передневать на чьей-нибудь заимке - днем без документов идти было рискованно. Филька свернул с дороги и направился к черневшей вдали кучке сосен - к "борку".
Небо начало чуть розоветь, было тихо и по-летнему тепло. Хотелось спать, чуть ломило спину от усталости и бессонной ночи.
6
Утром Зырянов послал солдат арестовать Боркова - начальник контрразведки решил любой ценой добиться своего: взять всю даниловскую организацию.
Андрей Борков предстал пред разгневанные очи уездного начальства чуть удивленным и нисколько не воинственным. Он покашливал - видно, туберкулез обострялся. Внешне был спокоен.
А на душе… "Если начнут бить шомполами или плетьми, не выдержу, закричу. Лучше бы уж расстреляли сразу, без мук… Вот невезучий я". Андрей осмотрелся. В полутемной комнате земской управы, кроме Зырянова и Ширпака, сидел немец Карл. Он не смотрел на арестованного - подперев голову, отвернулся в темный угол. И только потом Борков заметил, что левый глаз у немца заплыл огромным синяком, нос лиловой грушей кособочился куда-то в сторону.
"Не иначе, как из наших ребят кто-нибудь, - не без злорадства подумал Андрей. - А меня взяли так. Хоть бы оглоблей разок звездануть… Только где уж мне оглоблей… на первом же взмахе задохнулся бы…"
- Ну! - грозно начал Зырянов. - Рассказывай, кто еще в вашей шайке?
Борков молчал.
- Половину вашей банды мы уже арестовали. В том числе и Данилов в наших руках. Кто еще помогал вам?
Борков молчал. Неужели Данилова арестовали?
- Ну? Твои дружки были куда разговорчивее. Данилов и тот выдал своих первых помощников: Тищенко и Субачева. Мы их тоже взяли. А они выдали тебя. Ну? Черед за тобой.
Борков молчал. Конечно, Зырянов врет: выдать его ни Данилов, ни кто другой из его группы не мог, потому что никакого отношения он к ним не имеет.
- Помни, только откровенным признанием ты можешь спасти себе жизнь.