Борков перевел взгляд на Данилова, моргнул. В глазах тусклой тенью проплыло подобие радости, дрогнули губы - наверное, хотел что-то сказать, но уже не мог…
Тяжелая это была картина - умирающий товарищ…
Аркадий вышел на улицу потрясенный. Железными тисками сдавило сердце. А по-мертвецки желтое лицо Андрея с сухими черными губами неотступно стояло перед глазами… Смерть. Аркадий видел ее и раньше. На позициях в войну не раз на его глазах падали сраженные пулей солдаты, корчились в судорогах раненые, за самим по пятам шла смерть. Но то была война. А вот так, дома, в тиши горницы, никто еще из родных и близких у Аркадия не умирал.
- Вы, товарищ Данилов, сейчас к себе?
Аркадий поднял голову. Это, кажется, Милославский спросил. А почему он с нами идет? Ведь он живет у Боркова…
Милославский же понял по-своему молчание Данилова, поспешил пояснить:
- Я в том смысле, товарищ Данилов, что зря вы распускаете товарищей. Проводили бы вас.
По дороге к Боркову Милославский краем уха случайно уловил разговор кого-то с Даниловым о бане. Значит, прежде чем уйти, Данилов, наверное, помоется в бане. Но у кого? На обратном пути он все время шел рядом с Катуновыми. Видимо, к ним и пойдет мыться. Упускать этого случая нельзя. И Милославский кинулся к Ширпаку.
Но Милославский ошибся. Данилов пошел в баню не к Катуновым, а к Андрею Полушину. Мыться они пришли к Андрею вдвоем с Иваном Лариным. Данилов молчал. Перед глазами все еще был Борков.
Ужинали втроем. Мать Андрея ушла проверять, готова ли баня. Во время ужина заговорили.
- Вот, Андрей, установим Советскую власть, тогда мы с тобой наберем много книг, - поглядывая на этажерку, пообещал Данилов, - вот уж тогда почитаем!.. Я обязательно в институт поступлю. В учительский.
Вернулась мать, сказала, что немного погодя можно идти мыться.
Аркадий вылез из-за стола, присел на корточки перед этажеркой и стал перебирать книги. Это было его самым любимым занятием. Долго перелистывал, с головой ушел в них. Наконец очнулся, осмотрел отобранную им стопку.
- Вот эти, Андрей, возьмем с собой, почитаем ребятам.
- Каким ребятам? - раздался сзади незнакомый голос.
Аркадий быстро обернулся. На пороге стоял милиционер. С милиционером было двое понятых из заречных мужиков, незнакомых Аркадию. "Не хватало еще, чтобы так глупо попасться!" Мелькали секунды. Что делать? Наган в пиджаке, на вешалке около двери. Времени терять нельзя.
- Как фамилия? - спросил милиционер. Он был не местный, видимо, из Куликово, так показалось Данилову.
Аркадий мельком глянул на растерявшегося Андрея, на его мать, ответил без запинки:
- Ларин Петр.
Петр Ларин был далеким родственником Ивана, никакого отношения к организации не имел и поэтому назваться его именем было самым лучшим выходом.
- Это какого Ларина? - прищурился милиционер.
Данилов, как назло, забыл отца Петра - не то Федор, не то Филипп.
- Филиппа Ларина сын, - вставил за него бородатый понятой.
Аркадий глянул на бородача. Тот прятал в морщинах век искристую лукавинку.
- Обыскать! - приказал милиционер.
Аркадия начали обшаривать. Мысли обгоняли одна другую. Он искал выход. Тревожило еще и то, что с минуты на минуту должен появиться Иван Ларин.
Милиционер прошел к стопке книг, стал рассматривать их. Он и не подозревал, что в его руки попался сам Данилов. Второй понятой попросил у матери Андрея напиться. Она налила в стакан самогонки из стоявшей на столе бутылки. Но тот, покосившись на милиционера, отказался. Тогда она зачерпнула из кадки кружку воды и поставила на край стола. Понятой отошел от двери, протянул руку к кружке. Казалось, этого только и ждал Аркадий. Он метнулся к открытой двери, оттолкнул бородатого, рванул с вешалки свой пиджак, и выскочил во двор. А там - темь хоть глаз коли. Вслед раздалось несколько выстрелов, но пули пролетали высоко над головой.
Андрей табуретом высадил в горнице окно и выскочил. Бородатый понятой стоял в сторонке и ухмылялся.
Выстрелы в ограде Полушина, гулко разнесшиеся в ночной тишине по селу, предупредили всех подпольщиков о начале облавы. Кое-где послышалась еще пальба. К утру все подпольщики скрылись в лесу.
4
Одноглазый волк, которого встретил Данилов весной на опушке бора, уже несколько дней крутился около Усть-Мосихи. Никогда раньше с наступлением лета ему не приходилось промышлять себе добычу в пригонах, всегда можно было зарезать барашка или теленка где-нибудь в колке или на пустошах в степи. А нынче в поле не стало скота. Мужики держат его дома, взаперти. Весну и половину лета серый прокормился лисами и зайцами, во множестве расплодившимися за последние годы. Но что такое лиса или заяц в сравнении с молодым барашком! Ему ли, матерому волку, бывшему вожаку стаи, не знать!
В этот вечер его особенно потянуло к селу. Долго стоял он на опушке колка, как серое каменное изваяние, принюхиваясь ко множеству запахов. Пахло горьким дымом, гнилью, навозом, чем-то кислым. Много-много запахов распространяло человеческое жилье. Но среди них один особенно приятно щекотал подвижные ноздри зверя. Это был запах овечьего хлева. Он-то и манил уже многие дни одноглазого.
Село долго гомонило, никак не могло заснуть. Но волк был терпелив. Он стоял и ждал. Звезды над селом уже далеко переместились вправо, стали ярче. А он все ждал. Наконец все реже стали тявкать собаки, постепенно замолкли человеческие голоса. Серый оторвался от своего места. Шел он медленно, осторожно. Ни одна былинка не хрустнула под его ногами. Часто останавливался и надолго замирал.
Еще недавно, будучи изгнанным из стаи, старый калеченый волк жил сытной жизнью. С наступлением лета он безнаказанно гонял овечьи стада, лакомился молодыми барашками. Как ни подстерегали его пастухи, как ни гонялись за ним лохматые злые псы, он всегда находил уловки и умудрялся перехитрить их. Оставлял в дураках и людей и собак, а сам уходил куда-нибудь в кустарниковые заросли или полынные вековечные пустоши. Здесь потом он лежал по нескольку дней, переваривая добычу. Но нынче весной он почувствовал немощь. Почти все лето пробавлялся кое-чем, не рискуя приблизиться к людям. Вот и сейчас с небывалой осторожностью подбирался он к жилью. Было тихо. Он подкрадывался к крайнему около пруда двору. Уже слышал, как беспокойно топчутся за летней изгородью почуявшие его овцы, еще острее защекотал ноздри запах овечьей мочи. Но он не торопился. Осторожность, приобретенная годами, цепко держала его. Подбирался медленно, распластавшись животом на земле. Наконец вот она, изгородь. Перепуганные овцы сгрудились в дальнем углу загона. И тут рядом взахлеб залаяла проснувшаяся собака, загремела цепь. Одноглазый вздрогнул. Но слишком заманчивы и беспомощны были овцы. И одноглазый, пренебрегая опасностью, метнулся через изгородь, и… в то же время под напором перепуганных овец изгородь хрястнула, овцы шарахнулись во внутренний двор. Два огромных прыжка - упавшая у изгороди овца жалобно вскрикнула и замолчала. И тут же рядом, с другой стороны, очутился огромный разъяренный пес с натянутой цепью…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Еще с вечера стали съезжаться крестьяне на базар. По дворам разместились подводы, сочно хрумкали зеленое душистое сено лошади. В селе было многолюдно и непривычно шумно. К закату солнца на базарной площади рядами стояли с задранными вверх оглоблями брички, рошпанки, рыдваны, телеги - здесь, под открытым небом, располагались те, кому некуда было заехать на постой. На связанные вверху оглобли натягивали дерюги. Появились костры, по селу запахло дымом, по-полевому ароматной похлебкой. Кое-где затянули песни. Всю ночь гудело село и только перед самой зарей на часок-другой сомкнуло глаза.
По давно заведенной традиции на Ильин день в Усть-Мосихе собирались большие базары. Это был престольный праздник волостного села. На него съезжались крестьяне многих деревень: кто торгануть хлебушком, скотиной, а кто - купить ситчику или какого другого товару. Как на смотрины, вывозили девок в цветастых сарафанах. Девки, словно мухи около меда, толпились возле палатки с каруселью, грызли леденцы, лузгали семечки. Обычно шелаболихинские кустари привозили выделанные овчины, полушубки, плетеные ременные вожжи, шлеи; грамотинские чеботари - яловые сапоги, мягкие, промазанные дегтем обутки; куликовские мужики-бондари торговали кадками, лагунами, бочатами.
А нынче торг разгорался вяло. Пятый год война в стране - не до торговли. Хлебушек еще водится, а товаров у купчишек заметно поубавилось. Заметно! В центре базара раскинул палатку Никулин. Никто из других купцов не приехал на ярмарку с промышленными товарами. Поэтому Никулин бойко торговал ярким ситцем, сатином, скобяными изделиями и всякой всячиной. Четыре пары пимов вынес и старик Юдин.
Многие не привезли ничего: приехали купить что-нибудь по мелочи для хозяйства. А некоторые - просто погулять, присмотреться, чем живет мир. За большим нынче уже не гнались. Приехала из Тюменцева и Пелагея Большакова. Свекру дома сказала, что надо купить сукна на поддевку, а на самом деле просто хотелось повидать Антонова, пожить денька три у него…
Разноголосый гомон стоял над площадью.
- Бери. Я тебе говорю, бери. Жалеть не будешь, - встряхивая романовским опушенным полушубком, доказывал бородатому староверу молодой, но бойкий на слово шелаболихинец в стоптанных обутках на босу ногу. - Думаешь, ежели сейчас жарко, так и зимы не будет? Будет. Она, матушка, придет - потом пожалеешь. Сани готовь летом, а телегу - зимой…
Рядом двое мужиков в десятый раз били по рукам и снова расходились - один продавал, а другой никак не решался купить рослую годовалую телушку.
- Ведерница будет, истинный Бог, ведерница. У нее мать молоком нас залила.
- То-то ты такой и дохлый, видно, с молока, - скалил зубы прислушивающийся к их разговору парень.
А большинство мужиков почти ничего не покупало. Просто ходили и смотрели. Опасались покупать: время такое, беспокойное, никто не знает, что завтра может случиться. Наберешь, а потом и отдашь ни за что ни про что. Слухи-то разные идут по селам.
К полудню на базарной площади появились вооруженные подпольщики во главе с Даниловым. Площадь тревожно закружилась, словно стадо перед грозой. Мосихинцы стали протискиваться к середке - не иначе Данилов сейчас будет речь говорить. Приезжие настороженно крутили головами. Торг прекратился. Народ, вытягивая шеи, грудился к центру площади, где были Данилов, Иван Тищенко, Матвей Субачев, Иван Ильин, Андрей Полушин, Алексей Тищенко, братья Катуновы, Филька Кочетов и все остальные члены организации - целый отряд.
- Шо там таке?
- Кто его знает.
- Тише вы! Щас говорить будут.
- Базар, что ли, закрывают?
- Во порядки пошли: свое добро, нажитое горбом, продать не дают.
- Что ты городишь-то, не знамши. Насчет власти говорить будут.
- Тише.
Данилов взобрался на чью-то бричку, окинул взглядом тысячи повернутых к нему голов. Невысокий, лобастый, в яркой бордовой рубахе, он сразу притянул к себе взоры всей площади. Увидев Данилова, площадь начала быстро затихать.
- Товарищи! - громко начал он. - Вот уже год, как мы живем без Советской власти. За это время каждый из нас на собственной спине испытал все хваленые прелести диктатуры колчаковского правительства. Здесь, на этой площади, три месяца назад был повешен Кузьма Полушин. Повешен только за то, что не позволил держимордам и холуям Колчака грабить себя средь бела дня. Вспомните, сколько раз на этой площади свистели плети, сколько стонов и воплей слышали за минувший год эти тополя и плакучие ивы! Озверевшие палачи дошли до того, что стали стрелять по улицам в детей, стрелять в беззащитных женщин. Можно так дальше жить?
Толпа колыхнулась и единым дыхом гаркнула:
- Не-ет!..
- Терпенья уже нету-у!
- Говори, что делать?
Данилов поднял руку. Но мужики кричали. Напряглись волосатые лица, разинутые рты, вздернутые руки.
- За что людей истязают?
- Говори!
- Давай!
Данилов тоже накалялся. Голос отвердел. И он, как кувалдой, бил по раскаленной площади:
- Товарищи! Там, за Уралом, - наша Советская Россия, Красная Армия с кровопролитными боями рвется к нам. Мы не можем ждать. Довольно! Берите в руки топоры, вилы! Фронтовики! Откапывайте винтовки. Свою жизнь мы должны делать сами. Долой кровавого адмирала Колчака! Долой его прислужников!
- Верна-а!
- Житья не стало!
- Зверьем смотрят.
- А ты думал, по головке тебя гладить, ежели ты супротив власти…
- На кой черт нам такая власть!
- Верна-а! - надрывался веснушчатый парень с толстыми вывороченными губами.
- Давай круши!
- Тихо, гражданы!..
- Говори, што делать.
Данилов сверху смотрел на бушуюшую толпу, большие карие глаза сверкали. Толпа ревела. И он чувствовал себя наэлектризованным этой могучей грозой. Кто-то сзади Аркадия протодьяконовским басом гудел:
- Знамя! Знамя давай, как в семнадцатом годе!..
Знамя-то и не предусмотрели. Знамени не было.
- Рубаху! Скидай рубаху! - тянулся к Данилову бородатый нечесаный мужичина.
Аркадий догадался. Он рванул на груди рубаху, чьи-то руки подхватили ее, прикрепили к древку, и все двинулись к волостной управе. Здесь Данилов взбежал на крыльцо, и митинг продолжался.
- Товарищи, - сказал он. - Нам надо выбрать свою народную власть - Совет.
- Давай, голосуй.
- Прошу выдвигать кандидатов в члены Совета. Только давайте тише и по порядку. Кого выберем?
- Данилова, - в наступившей вдруг тишине выкрикнул кто-то из задних рядов.
И снова понеслось:
- Данилова!
- Вас, Аркадий Николаевич…
- Вы зачали, вы и дальше…
- Тищенко Ивана!
- Дочкина! - полетели фамилии.
Снова поднялся шум: выбирали Совет. Потом Данилов достал московскую газету и стал трясти ею над головой, призывая к порядку.
- Товарищи! Товарищи! - наконец докричался он. - Предлагаю заслушать воззвание Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совнаркома к трудящимся Сибири и взять его в основу нашей новой жизни.
- Давай! Читай!
- Бумага - она завсегда силу имеет.
- Только, товарищи, давайте потише. - Данилов свернул пополам газету. Начал - "Рабочие, крестьяне и все трудящиеся Сибири! Под могучим, непреодолимым напором Красной Армии падает временно восторжествовавшая на территории Сибири власть наемников русской и иностранной буржуазии, царского адмирала Колчака, и восстанавливается власть Советов… Час освобождения рабочих, крестьян Сибири приближается. И ныне, выполнив волю российского пролетариата и трудового крестьянства перед лицом всего сибирского населения, Всероссийский Центральный Комитет Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и Совет Народных Комиссаров постановляют…"- Мужики слушали, задрав кверху бороды, тяжело дыша. Данилов продолжал - "Первое. Бывший царский адмирал Колчак, самовольно наименовавший себя "верховным правителем", и его "совет министров" объявляются вне закона…"
- Правильно! Так их растак!
- Кобыле под хвост его вместе с министрами!
- "…Все ставленники и агенты Колчака подлежат немедленному аресту…"- продолжал Данилов.
- Правильно!
- Давай их сюда!
- Давно следоваит…
- Ишь, паразиты!
- Ширпака арестовать. Он главный злодей.
- Он меня ни за что порол плетями, - в общем гвалте пискнул голос Юдина.
- Карла Орава тожеть туды же!
- Никулина! Никулина не забудьте!
- Правильно! Попил кровушки!
- Кривошеина - булгактера!
- А старосту! Старосту надоть не упустить.
- Тоже маклак на наших горбах.
- Арестовать всех их!
- Привести сюды, мы им покажем, где раки зимуют!
Иван Ильин тут же послал нескольких человек из подпольщиков арестовывать врагов революции. За подпольщиками ватагой потянулись любопытные. Но некоторые из них с полпути возвращались - не хочется и тут упускать события.
А Данилов продолжал читать:
- "Все законы, приказы, договоры, постановления и распоряжения Колчака и его совета министров, а равно и их уполномоченных отменяются… На всей территории освобожденной Сибири восстанавливаются органы Советского самоуправления трудящихся на основании Конституции РСФСР…"
- Верна!
- Согласны!
- Хлебнули горячего до слез…
- Теперя умнее будем…
- "Трудовое крестьянское хозяйство, - надрывал голос Данилов, - не должно подлежать никакой урезке… Недостаточное и беднейшее крестьянство (как и новоселы), а равно малоземельные горнозаводские крестьяне Алтайского округа должны быть дополнительно наделены землей из владений казны или бывших кабинетских земель…"
- Согласны!
- Земли хватит! Отдать кому надо.
- Пусть пользуются.
- Читай дальше.
- "…Задача сибирских рабочих, крестьян и всех трудящихся - встать под знамена Красной Армии и, усилив ряды бойцов за рабоче-крестьянское дело, могучим ударом окончательно сломить врага.
Да здравствует Советская Сибирь!
Да здравствует Советская Россия!
Да здравствует мировая революция!
Председатель ВЦИК - Калинин.
Председатель Совнаркома - В. Ульянов (Ленин), Секретарь ВЦИК - Аванесов".
- Ура-а! Ленину!! - закричал кто-то из подпольщиков.
И площадь взорвалась:
- Совнаркому - ура-а-а!!
Было что-то ребячье, азартное, веселое. Вверх летели шапки, картузы. Кто-то высоко подкинул сапог, из которого торчала портянка.
- Ур-ра-а-а!!
Данилов тоже улыбался, тоже махал руками и кричал "Ура!" Вдруг сзади на него навалился бородач, облапал и мокрыми губами чмокнул в щеку. Потом Данилова подхватили на руки и стали качать. Он в нижней рубахе, вылезшей из брюк, взлетал вверх. Из карманов сыпались патроны. Все смеялись, как дети, и кричали, восторженно, самозабвенно.
Наконец гвалт начал стихать. Данилова поставили на ноги. На крыльцо поднялся новый председатель Совета Петр Дочкин, заговорил о создании отряда.
- Как будем, товарищи, объявим мобилизацию или записывать добровольцев?
- Добровольцев!
- Силком тут не надо.
- Писать добровольцев, а ежели мало будет, тогда можно и мобилизовать годика два-три.
На том и порешили. Утвержденный командиром Иван Ильин начал запись добровольцев в отряд.
Площадь гомонила. Кое-кто из приезжих потихоньку начал убираться по домам.
Через час, расталкивая толпу, ввели арестованных Никулина и немца Карла. На обоих лица не было.
- Попались, голубчики!
- Это вам не кровь пить из мужика.
- Расстрелять их тут же.
- Хо, расстрелять! Пули еще тратить. Повесить.
На крыльцо управы снова поднялся Дочкин.
- Товарищи! Поймали только двух кровопивцев, остальные успели сбежать. Совет решил их до завтра посадить в каталажку, чтобы сегодня нам с ними не вожжаться. Судить будем завтра всенародно. А сейчас надо формировать отряд, потому как вот-вот могут нагрянуть каратели.
- Правильно.
- Валяй, Петро.
А в помещении управы сидели руководители восстания и обсуждали план ближайших действий.