- Ты - есть?! - радостно колыхнулся мальчик. - Ты - есть! Я вижу тебя! Это так хорошо, что ты есть! - прошептал он и потянулся к Вор-Куму. - Ты - тайна мансийского леса… Хочешь, я стану дружить с тобой? Хочешь?
Горячим пламенем полыхнули глаза Вор-Кума, вспыхнули, но не разгорелись, затлели и медленно погасли. Словно из-под пепла проступил травяно-желтый цвет, мигнул и яростно разгорелся зеленый огонь. А может, то показалось?
- Ты… - не успел обернуться мальчик. Рука отца легла на его плечи так неожиданно, что Мирон вздрогнул.
- Я тоже любил купаться в луне, - густым сонным голосом сказал отец. - Но сестра солнца холодна и лжива - она ледяным когтем режет ночь, то смотрит рысьим глазом. От луны всегда непонятные тени. И мутны сны.
В ту ночь уже не смог уснуть Мирон таким, каким он засыпал раньше. Сон убегал от него на длинных, косых, как дождь, ногах. В мальчика непрошено, само собою вошло ощущение безбрежности, необъятности земли, неба и леса. И рядом в душе прорастали смятение, и испуг, и сладкая томительность, и горечь бессилия, и желание понять все сразу. Пугает всегда неведомое, неувиденное, то, что неуловимо. А он теперь узнал, он увидел, что в лесу сам по себе живет Вор-Кум, и узрел сердцем, что тот одинок, но уже никогда не придет к людям. Леший - эта тайна леса. Прирученный, кем он станет? Наверное, он потеряет все то, что делает его Вор-Кумом? Может быть, Вор-Кум не идет к людям оттого, что боится? Боится, что люди сотворят из него чучело, как подсадную утку, и завладеют лесом.
- Нет, пусть он живет таким, какой есть! - решил мальчик, и пришло успокоение. Он потянулся и как камень упал в сон.
2
В тот день они с отцом ушли в урман. В солнечный листопадный полдень у омута Черемуховой реки отец отыскал свежий лосиный след. Матерый сохатый шел по урману медленно, припадая на заднюю левую ногу.
- Крепкий зверь, - сообщил отец, разглядывая след. - Медведь его маленько ободрал. - И он прикоснулся к можжевельнику, обагренному лосиной кровью.
Бежали они день, и бежали они ночь и к утру настигли лесного великана. Рухнул сохатый, рядом со стрелой отца, под левой лопаткой лося, покачивалась стрела Мирона в легком ястребином оперении.
- Однако ты его, сын, добыл! - Мирон уловил в голосе отца зависть и гордость. - Видишь, твоя стрела пронзила сердце зверя, а моя лишь догоняла твою. Возьми, - отец выдернул неглубоко погрузившуюся стрелу и протянул сыну, - окрась ее кровью и береги, это Стрела Первого Зверя, Первой Добычи!
- Надо раздеть его! - по-взрослому сказал мальчик-охотник и вынул нож.
- Твое сердце и твоя голова! Запомни, только охотник поедает сердце и голову добычи. - Отец вскрыл брюхо и достал дымящуюся парную печень. - На! Макни в кровь.
Он - охотник! Его, Мирона, стрела поразила могучего зверя! У него острый глаз и крепкая рука! Он, Мирон, - охотник племени мансь.
- Принеси жертву Духам Охоты! - повелел отец. - Пусть не оскудеет тайга, не покинет тебя фарт - удача!
Пригоршней зачерпнул Мирон загустевшую кровь и вылил в огонь. Бросил в пламя кусок сердца и клок шерсти - огонь распахнулся и прогудел добро и густо.
- Духи Охоты приняли жертву, - тихо сказал отец. - Закрепи жертву своим родовым знаком - тамгой, - и отец протянул Мирону остро заточенный топор.
- Я видел, как ты ставил тамгу… - опустил голову мальчик. - Но я не умею…
- Смотри! - Отец подошел к лиственнице, взмахнув топором, сделал легкий гладкий затес. Он повернулся к Мирону спиной, и сын не мог увидеть, что проступает из теплой тверди лиственницы. - Смотри! - приказал отец.
На затесе обозначился легкий, едва уловимый силуэт лосиной ноги. Короткие, точные прикосновения топора не причиняли боли дереву, хотя проступило немного сока и смолы. Нога утолщалась, посредине выпирала коленом и заканчивалась внизу острым расщепленным копытом. Над рисунком ноги, слева, отец высек знак - две перекрещивающиеся линии с перекладинкой наверху, что прикрывала крестовину, как шапка. Справа - две прямые затески, слева, внизу, тоже две, только они лежали поперек ствола, а верхние - вдоль, а справа еще одна косая заметина.
- Теперь каждый охотник поймет: Картин с сыном, с двумя собаками по первому снегу, по черной тропе завалил лося, - сказал отец, отбрасывая топор.
О! Как прекрасно время под рукой отца! Оно останется в нем навсегда, и не только в памяти - останется частью души.
Отец, увидев след куницы, неторопливо рассматривал его, прицокивал удивленно языком и, подзывая сына, разводил руками.
- Сын, погляди, - просил совета отец. - Что-то не пойму - то ли соболь такой прошел, то ли куница-желтодушка.
Остро ощупывал Мирон след, принюхивался, оглядывался по сторонам и солидно отвечал:
- Куница прошла, тетюм!
- Наверно, куница! - соглашался отец. - Куда она ушла? - задумчиво, словно советуясь, обращался он к Мирону.
И снова взгляд мальчика остро ощупывал след, бежал впереди следа и как бы печатался в нем самом.
- В сосняк, вон на ту гриву, скользнула, - обретал уверенность Мирон. - Там нынче белка пасется.
Отец теплел, молча улыбался про себя и шел впереди сына, а тот торопился за ним, и подводил его отец к зверю так, что ни зверь, ни птица не могли услышать и увидеть их. Без окрика, покойно, без длинных слов открывал ему отец потаенную жизнь зверя и трав, птицы и рыбы. В тайге нельзя кричать, нельзя оскорблять ее криком. Они были одним, вот что открылось Мирону - вода, травы, деревья, птицы, звери и рыбы. Одним! Ель, сосна, кедр нарождали орех, на орех слетались птицы - много птицы, на орех сбегались белки и бурундучки - много зверька, за белкой идет соболь, куница и кидус. Чем больше ореха, чем больше шишки, тем больше птицы и больше зверя. Нет шишки - лес немой, лес глухой, лес холодный. Свалишь дерево - кого-то ты оставишь без пищи и крова, оголишь землю, а голая земля - что человек без судьбы. Отец все умеет, все знает, все видит и слышит, и Мирон с удивлением замечал, что отец в урмане стал совсем другим - какой бывает река в глубоком месте. Он укрупнился, раздался в плечах и в то же время стал тоньше, как натянутая струна, он то шорох, то шепот, то сливается невидимо с деревом, и он уже дерево, то крадется волком по следу лося, то сам он вдруг - лось, что бьется с волком.
А ночью у жарко дышащей нодьи, на мягкой пихтовой постели, отец вслушивается в затихающие голоса, угадывает птицу и зверька или всплеск рыбы. Лес открывался перед мальчиком, приближался к нему, но все больше и больше оборачивался священным. Священными оказались не только кедр и береза, священными были и сосна, и пихта, и лиственница, осина и черемуха. Дерево встречало человека и провожало в неземной мир. Оно встречало рождение человека в вись-кяле - маленьком доме, берестяная люлька - апа - покачивала его, пока он ползал и был слабее птенца, оно спасало его юртой - избой из вековых лиственниц, оно берегло его в охотничьей лесовней юрте - вор-кял. И дерево провожало его, когда угасала жизнь. Деревья - друзья, деревья - пища, деревья - красота, деревья - вчера и сегодня, деревья - завтра, много зим наперед.
Жаром дышит нодья, тепло и сухо под пологом, мягко раскинулся пихтовый стланник. Отец раскуривает трубку, мальчик смотрит в огонь, собаки потягиваются, и, зевая, укладываются с другой стороны костра, и дремлют, чутко вздрагивая телом и поводя ушами.
- Отец! - тихо позвал Мирон. - Мы много дней лесуем в урмане. Много добыли белки, добыли соболя и колонка. И Вор-Кум не помешал нам… Я видел… - горячо и убежденно заговорил мальчик. - Я видел, отец, как он прятался в дупло. Почему он нам не помешал лесовать?
Круто вскипел чай в котелке, плеснул и пригасил огонь. Отец поправил нодью и ответил:
- Ты помнишь Черного Ворона, что всю ночь кружился над костром?
- Да, отец!
- Ты помнишь, как долго мы не могли выйти к речушке Люль-Я, к Плохой реке?
- Да, отец!
- Кто свалил на тебя сухостоину в распадке? Помнишь?
- Да, отец. Помню.
- Ты помнишь, как собаки убежали за кем-то и пропадали всю ночь?
- Помню. Я боялся, что они не вернутся.
- Ты стрелял в глухаря. Пронзил его стрелой, а тот улетел. Все это Вор-Кум.
- А почему у него красные глаза? Как огонь? И отчего у него зеленые глаза? И злые?
- Смотри в огонь и увидишь, если сможешь… Смотри, а я расскажу тебе.
…Целыми днями Вор-Кум забавляется: то ручьем обернется, утят на себе покачает, то болотом раскинется, поймает в топь лопоухого лосенка и держит до тех пор, пока его гнус в кровь не искусает.
- Комару тоже, поди, жить надо! - хохочет Вор-Кум, открывает волосатую пасть и не понимает, что игры его дракой оборачиваются, шутка - слезами, не знает он предела игре и шутке. Совсем дикий, потому что без родителей возрос. Увидит зайца, превратится в черную лису - сломя голову бежит по лесу заяц. Увидит глухаря - расстелется, раскинется перед ним ягодником-брусничником, черничником или моховыми кочками в клюкве. Примется глухарь ягоду обирать, наглотается и захмелеет - падает грудью на кочки и хрипит:
- Худо… Тяж-ж-ко мне… Вор-Кум худо шутит…
Однажды увидел Вор-Кум Медведя - Хозяина Леса. Медведь уже три дня сидел потаенно в засаде на Сохатого, точно знал: здесь пройдет Лось на водопой. Неподвижиой кочкой затаился Хозяин Леса, в горле у него пересохло, язык окаменел, в голове звенело. Бурундучок подбирал под кедром орешки и задумался: "Куда подальше спрятать, чтобы поближе взять?" И решил он запрятать орешки под кочку, скребанул коготками, еще раз царапнул, кочка шевельнулась и прохрипела:
- Ты меня с другого бока почеши, дружок! - Бурундучишка даже орешки рассыпал, глазенками захлопал - страшно-то ка-а-а-к!
- Чесани-ка, малыш! - прохрипел Медведь.
Услышала Медведя суетливая птица Кедровка, перепорхнула на высокую лиственницу и на весь лес застрекотала:
- Смот-ри-те! Гля-ди-те! Медведь-то кочкой затаился у валежины! Не ступайте на эту тропу - раздерет Медведь в клочки. Смот-ри-те! Так гля-ди-те!.. - на разные голоса орала Кедровка.
- Ы-ы, у… у! Ёлноер, чтоб тебя подземный царь поглотил, - тихо прорычал Хозяин Леса.
А Вор-Кум, услышав Кедровку, обернулся Сохатым, подкрался сзади к Медведю, разогнался и ударил могучими рогами Хозяина Леса. Высоко подпрыгнул Медведь, шерсть на загривке встала дыбом. Жарко выдохнул он пересохшей пастью:
- Ай-ю… Ай-ю… Больно ведь кто-то дерется!
Медленно, тяжело обернулся Медведь и видит невиданное: выпучив налитые кровью глаза, раздувая ноздри, низко опустив рога, раскидывая копытами каменистую землю, могучий Сохатый изготовился для удара.
- Ты што? - прорычал Медведь. - Ты ш-тт-о… с ума сошел?! - рявкнул Медведь. - Это ты на кого рога поднимаешь? На Хозяина Леса ты поднимаешь?
- Я - Хозяин Леса! - проревел Вор-Кум голосом Сохатого, скребанул копытом.
Изумился Медведь, покрылся потом, никто еще не смел так разговаривать с Хозяином Леса, никто еще не смел переступать запретную черту Таежного Закона. Это ведь чудеса какие-то: собрался, понимаешь, из засады голод утолить, Сохатого завалить, а тот, гляди, сам на него нападает, да еще дерется как больно! Да так ведь может вся жизнь перевернуться наизнанку.
И не успел Сохатый разогнаться - с ревом прыгнул на него Хозяин Тайги и схватил в обнимку когтистыми лапами. Не успел Вор-Кум кедром обернуться, как Медведь ему бока до костей ободрал.
- Щох-щох! О, как обожгло меня! - рванулся из когтей Вор-Кум, обернулся черным вороном и, высыпая из себя перья, с трудом приподнялся, словно заполз на раскидистую ель. Не полезет Медведь на елку - густо свисают ее тяжелые лапы.
- У-у-ы-ы… - взревел Медведь. - Так это ты, Вор-Кум?! Это ты, Леший, звериный народ тревожишь? Смотри у меня, лесной оборотень! - пригрозил Хозяин Тайги и, рассерженный, голодный и грозный, спустился к реке и долго-долго пил воду.
Отдышался, отлежался на еловых лапах Вор-Кум, шерсть причесал, побегал, покачался на деревьях и увидел вдруг: с березы в безветренный день зеленый сочный лист почему-то обрывается.
- Что такое?! - удивился Вор-Кум и легким туманом подплыл к березе. И что он видит? Ай-е! Щох-щох! И видит он - под березой, раскинув руки и ноги, открыв лицо и распустив косы, спит женщина невиданной страхоты и дикости.
- Астюх! Дрожь пробежала по моему телу! - тихонько, словно туман, прошептал Вор-Кум. - За что же Великие Духи Земли так надругались над женщиной? - изумился Вор-Кум и не заметил, как обернулся желтогрудой куницей с глазами-мухоморами. Когда Вор-Кум случайно задумывался, то обязательно превращался в кого-то нечаянно.
Женщина сладко причмокивала во сне, словно лакомилась ягодой княженикой. Рот ее открыт и глубок, как пещера. Из ноздрей со свистом вырывается пар и дым и срывает лист упругий с молодой, такой гибкой березы. Женщина едва уловимо шевельнулась, стала выпуклой вся, неохватной и раскаленной, и через ее колыхнувшееся тело прогляделась трава, и яркая розовость разлилась у корней березы - то зацвел, распахнулся шиповник, дикая роза. И не успел Вор-Кум дотянуться до цветка, как с кедра на него то ли мягко спрыгнула, то ли тягуче стекла золотистая, как пламя, горячая и свирепая Рысь.
- Во-ор-рр-Кку-умм, - изгибаясь и прижимаясь к шелковистым нетронутым мхам, промурлыкала Рысь. - Ворр-Ку-ум, ты ждал меня? - И горячим языком облизнула усатую морду. - Ты долго ждал этой встречи?
- Это она! - вздрогнул Вор-Кум, и в его дремучее сердце, в нетронутое, в несогретое сердце вошла любовь. Что это такое, он не знал, но ему стало тесно и просторно, жутко и радостно, ему захотелось заплакать, хотя он и не знал, что такое слезы. - Кто ты? Откуда ты? - Из голубоватой дымки тумана на Рысь изумленно и восторженно смотрели глаза-мухоморы.
- Духи Подземного Царства послали меня в жены тебе, Вор-Кум! - Зашелестела густая, осока вокруг узкого, как глаз, болота. - Я стану верной женой, Вор-Кум, - в нежной истоме прошептала болотная кочка.
- Но кто ты сама? - прогремел Леший - Вор-Кум, завернувшись в обычную свою красно-бурую, желто-зеленую вздыбленную шкуру. - Ты - Женщина, Что Сбивает Дыханием Зеленый Лист? Ты - Женщина с Открытым Для Всех и Каждому Лицом? Болотная Кочка или Золотистая Рысь? - Гнулся и гудел лес под его криками, стонал урман, стонала тайга-конда. Недоверием, страданием, страхом, болью и любовью струился Вор-Кум в прозрачных реках, погружался в омуты и вырывался из них красноперым тайменем.
В белую пену разбивается Вор-Кум на перекатах, а за ним гонится Виткась - Пожиратель Всего Живого, Пожиратель Рек и Засоритель Озер. Гонится за Вор-Кумом Виткась - Пожиратель и Сокрушитель Берегов, прячет реки в омуты, разрывает их на перекатах, изгибает реки в лук и кольца, раздирает на старицы и протоки. Настигает Лешего Виткась, чтобы навсегда изгнать из вод Вор-Кума, чтобы отнять у него воды урмана, потому что Виткась молод, из молодых, только что рожденных Духов Земли и он хочет захватить Мир, чтобы пожрать его. Все духи рождаются из Тьмы, набираются во Тьме силы и пытаются захватить весь Мир, но не затем, чтобы сделать его прекрасным и ясным, а лишь затем, чтобы править им.
- Ты стар, Вор-Кум! - кричит Виткась. - Ты из Древних Духов, Вор-Кум! Ты можешь только пугать зверей… Уходи! Не смей погружаться в реки и озера… Они мои… Мои-и!
Мутнели реки, валился лес, а Вор-Кум ничего не видит, он не слышит.
- Кто ты?! Ты - Женщина с Открытым Лицом, Золотистая Рысь или Жесткая Осока?! - кричит Вор-Кум, а на него тяжелой волной наваливается Виткась - молодой, еще не узнавший жизни, оттого свирепый и непримиримый Виткась.
- Не знаю, - прошептала грозовой дымной тучей Та, Что Должна Стать Женою. - Не знаю, Вор-Кум. На земле, в этом урмане, все непонятно и так сложно… И не знаю еще, Вор-Кум, кто я! Но рысью мне лучше, чем цветком, осокой легче, чем рябиной. Духи Подземного Царства учили меня тому, что на земле правит только сила. И я готовилась быть сильной. На земле нет места жалости, и я должна быть жестокой. На земле слабый должен подчиняться сильному - так учили меня Духи Подземного Царства. Они научили меня, когда-то слабую женщину, быть хитрой, страшной и беспощадной.
- На земле было все прекрасно, пока я оставался юным, - голос Вор-Кума слился с голосом гор, с голосами долин и ущелий, с воем волка и ревом рек. - А сейчас Виткась отобрал у меня реки, а Болотный Дух Комполэн - болота. Как же мне жить теперь? Я ведь только шумел, пугал, но не носил в себе зла. Когда из жизни изгоняют детские игры, то мир окоченевает в смертной и тягостной скуке порядка. Я это чувствую… О, как я это чувствую! Я, Вор-Кум, сам себе непонятность, но я знаю, что я часть души живого - летающего, ползающего, плавающего. Как же мне жить теперь?
- Драться! - резко ответила Та, Что Должна Стать Женою. - Драться до последнего дыхания. Только Сила, Зло и Боль заставляют подчиняться. И я помогу тебе! Я предназначена тебе властью и приговором Подземных Духов.
- Так она стала женою Лешего, Вор-Люльнэ - Лешачихой! - Отец поправил нодью, натянул полог, что отражал тепло к стволу кедра, под которым они спали. - Так она стала Вор-Люльнэ - Лесной Колдуньей. А безвредный раньше, веселый, озорной Вор-Кум попортился, - задумчиво сказал отец, - насовсем попортился, как дохлая рыба в тухлой воде. Взбесился, шатуном стал, свирепым, загасил в себе сердце. И стал зеленоглазым, оволчился. Старики говорят: "Когда занимаешься черными делами, то всегда теряешь прекрасные глаза с чистыми огнями таежных костров!"
В темной чаще, окутанной голубоватым снегом, родился негромкий шорох. Хрустнул сучок, и скрипуче простонала старая, больная ель. Из-под ее древнего шатра, из вечной зелени на Мирона смотрели красные глаза-мухоморы.
- Хочешь, я стану дружить с тобой, Вор-Кум? - позвал его мальчик.
Вор-Кум приветливо поднял мохнатую лапу. Но может, то ель махнула тяжелой веткой? Струился лунный свет. Ветер спал. Старая ель дремала. А Леший следов не оставляет. Но разве детские сны покидают нас в зрелости? Ведь детство не было сном, и не все там было сказкой. Там были и чудеса, и прозрение, и холод смертельной опасности, и нечаянные потери, и слезы бессилия, и торжество нелегкой победы.