Двое, отделившись, умедлили скок, пока не замерли шагах в двадцати. Прохлаждаясь взад-вперед, старательно разглядывали.
- Ты кто будешь, человек? - крикнул один, молодой, резвый и звонкий.
- Проезжий. Тамкой кличут, Туткой величат.
- А имени мамка не дала, кличками обходишься? - рассмеялся другой, постарше, поплотнее и горлом поглуше.
- Да и вы не больно с отчеством торопитесь.
- Но и не прячемся. - Распалённо давил на глотку молодарь. - Я вот Ванька Камышник. А то Ортюха Болдырев. Из стана батьки Мещеряка. Слыхал, чай?
- Про Камышника али Мещеряка? - подтрунил Степан.
- Но-но, хм-хм… - ерепенился казачок.
- То-то. Мещеряка как не знать!
- А вот чейный ты будешь? - требовательно уставился Камышник. - Я как сужу: коль не наш, так чужой. Коль не сокол, так воробей.
- Ну, ты скор, - озлился слегка Степан. - А сам-то про Богдана Барабошу слыхал?
- Так это, как же, того… Который с Семейкой Кольцом на суём пошел что ль? - сбивчиво зачастила "зелень", удивленно волдырясь в седле.
- Во-во. Так вот он со ста тридцатью казаками тремя поприщами ниже - у Самары-реки. Между прочим, путь к вашему батьке держит. На сцепку. - Добавил Бердыш значительно, при этом глядел сугубо на старшого.
- Э-ге-ге, постой. А что же без Семейки? - середович Ортюха перенял главенство.
- Батька Кольцов с остальным людом перешел на государскую службу. Сторожить там будут… э… - Оплошно сорвалось у Бердыша, на ходу прикусившего язык.
- Вот те на! - И елейно, без заминки. - Что за засеку сторожить. Чай, не городок?
- Живы будем, услышим, небось. А пока обожди спрошать. Сам толком не ведаю.
- Вот вить как оно повернётся. - Крякнул лукавый Болдырев. - Случаем, не они ль шуганули акбердиевский народец? Мы троих видали: тикали, как суслики.
- А кто ж еще? Да как шуганули?! Корысти - на сто возов.
- Погодь-погодь, вы никак весь куп разорили? - помрачнел старый казак.
- Догадлив.
- Эх, мать вашу, стервецы! Мы от Кош-Яика полторы недели им на пятки давили. Потом потеряли, и вот токо на след напали… а вы…
- А ты, Ортюха, не печалься. Вся добыча, весь ясырь - в ваш же кош. На суём к вам Барабоша идет, побрататься жаждет.
- Вот ведь, однако, провал возьми, как только не повернётся. - Снова крякнул Болдырев, крутанул рыжие, с проседью, усищи. - А ты-то, добр человек, куда лыжи востришь? На ночь-то глядючи?
- А у меня поручение особное.
- Особное, говоришь? - опять заподозрил Камышник. - А не мешало бы проверить, можа ты бегляк из Барбошина стана. Ну-ка, вертай лошака. Надобно досмотреть.
- Оставь, Ваньша. Буде он в попрысках, так и скакал бы торопко, нас не ждал лясы точить. - Рассудил Болдырев.
- Могу к тому ж кое-кому и напуск дать, - сердито вставил Степан: его разбередила досада на юнца.
- Да ты… - запетушился тот тетивою в стременах: тянулся выглядеть длиннее.
- Цыц, сказано! - рявкнул старик. Ванька осёкся, потупился, уменьшась на полторы головы. - А что, прости за любопытство, город-то поминал? - переспросил Болдырев.
Э, хитрый кобелюка. Не сразу достаёт. Помалёху. Хитрун из хутора Тихоха. Знает, чёрт, назойливость - добру допытчику во вред. Только и скрывать уж без толку: казаку что запало, про то вынюхает сполна. Барабошины люди первые разнесут.
- Ну, про город, положим, ты сам сочинил, отец, - лениво обронил Бердыш. - Вот и пускай живет твоя придумка: Самара-град.
- Вона что. Ну, буду дальше сочинять: эт при впаденье в Волгу, надо полагать. Добре. Давно ждали чего-то такого. Уместно. Там недалече башенка издавна была сторожевая. Площадка вельми сходная. - Одобрительно кивал головой Ортюха.
- Ну, коли так, бывайте здравы, - попрощался Степан: "И будьте-забудьте".
- Долгая лета, долгая лета, - отвечал старик, подавая знак ждущим. Казаки порысили к станичному дедушке.
Дабы не острить внимания на своей особе, Бердыш тронул поводья и пошёл-пошёл, слабенько добавляя скорости… Значит, Акбердия обидели станичники. То недобро: так трудно с ним замирились. Ну, даст бог, скорее дурной вести проклятый улус миную, рассуждал он, кроя версту за верстой. К счастью, встреч с ногаями бог не дал. С наступлением зимы кочевники старались убраться на юга…
В Астрахани
Весь студеньский оконечник 1585 года лютая стужа мурыжила астраханцев. Потом нежданная оттепель, и вот уже солнце сияет, искриво дразнясь в подгноинах луж.
Без малого две недели жил Степан Бердыш в тереме князя Фёдора Лобанова-Ростовского, астраханского воеводы. На днях ждали приезда самого Уруса, нынешнего ногайского правителя. В канун переговоров следовало утвердить линию русского посла Ивана Хлопова. Оно-то долго и не удавалось, ввиду хвори посла. Две недели в кашле и лихорадке. Простыл в начале зимы, после охоты.
Бездействие угнетало Степана. Дни просиживал, томясь, в выделенной князем светлице. Или бесцельно бродил по городу.
В зяблое время население прирастало к печкам. Одиночные вылазки на выгул мало способствовали настрою. В раздумьях о возложенном и выполненном он частенько ставил себе в вину осложнения последних месяцев. Клял за неудачную переманку Барабошевых лихоимцев. За кровавую потеху, ими ж учинённую над ногайским посёлком. Но не мог сыскать уязвимого звена, подорвавшего начальные задумки.
А, тщательно всё взвесив, даже понимаешь, что, в сущности, тебе, скорее, повезло. Сколько раз мог сгинуть?! Хоть и во время поездки в стан Кольцова. Однако ведь живёхонек, да ещё привёл к самарской засеке шальное казачье пополнение. Пускай, перейдя на службу, сотня Кольцова и воротилась на Барабошину поляну и даже временами наведывалась в отдалённый угол реки Сок - на Семейкин луг. Главное, сотня состояла на царской службе. И в случае чего поддержит стрельцов.
Когда Бердыш старался унять мысли, воз времени катил куда ленивей. К счастью, Иван Хлопов пошёл на поправку столь же резко, как слёг. Предпоследним днём уходящего студеня в гостиной боярина Лобанова сошлись пятеро: сам князь, его верный держальник Фалалей Колотов, Степан Бердыш, Иван Хлопов и Фёдор Елчанинов, тот самый военный голова, что проделал работу по разметке черты самарского орешка. Рассевшись вкруг стола, сперва потолковали о пустяках, о ценах на меха, отдали должное редкой красоте дочери Елчанинова Надежды. Наконец осторожно подступились к предстоящей встрече с Урусом.
- Худы, скажу вам, дела, други мои! - загоревал Хлопов, отмахиваясь от сенной девушки с кринкою топлёного молока вперемежь с мёдом. - Станичники так нашалили, что опасение гложет, как бы самому мне Урус в отмест зла какого не состряпал. Задаст, чую, стружку!
- Да уж, расстарались, - поддакнул Елчанинов, царапая сребряное зарукавье. - Третьего дня гостил я у купца Деменши Пляскина. Так что за диво зрел! Ну, ежель сразу… Тридесять скакунов статных, пригожих. Слов нет, право. Я его: откель невидаль? Дементий, плут, глаза щурит, хихикает: почаще, грит, на рынок ходи. Там, грит, даже сенных девах из татарвы оттяпал. И впрямь, гляжу: из сеней зырят красотки этаки смачные. Глаза, как луны ущербные. Так вот, грит, казаки ноне такого товара навозят, что очеса трещат от пёстрости: тут те и кони, и ковры, и рясны, и людишки… Вот. А, главное, чуете, более всего того добра у ногаев отбито. У ногаев! Воры, они, как делают?.. До Астрахани товар доставят задёшево, скопом и шустро продадут, а уж тут казачью поживу раскупают бойко. Кто ведь за цену купит, а за две, коль не три, в Бухару иль Коканд сбагрит. И так за всё. А ты, воевода, точно в невести. Тут вон лихо како.
- Оно да, лихо, - удручённо покачал головой князь, мелкокустая макушка смешно особилась над длинной и густой бородой. - И мне давно оно ведомо. Правда, что б уж та-ак! - От чувств избытка голова тряхнулась вниз. - Наши купчины сарацинские харемы заводят! Да! Уж точно, чует сердце, Урус нам такую всенощну споёт, что вой от неё до Москвы и дальше прокатится.
- То-то и оно. Не придумаю, как быть, что отвечать, - развел руками посол.
- Как-как? Известно как: отметать всё, как молвки и злой извет, заглазный и преднамеренный, - проронил Колотов.
- Отметать - чё проще! Только веры словам давно не стало. До дна избыла, что у нас, что у них, - отмахнулся Хлопов.
- Грамота! - вклинился Бердыш и пояснил: - Я говорю, что, если веские бумаги Урусу представить?
- Грамота, оно, да - не слово, а всё и не железо, - раздумчиво кивал Колотов.
- Погодь-погодь, - встрепенулся Хлопов, застукал пальцами по дереву. - Обожди-ка, Стеня, растолкуй: какая, что за грамота?
- Есть-есть такая. Боярин, у тебя она. Помнишь, присяга там казаков Кольцова царю. Ну, которую я вручил тебе по прибытии. Стрешневым заверенная. - Бердыш глядел на князя.
- Хм, я уж ладился услать её через Казань с доверенными в Москву, - заёрзал воевода. - Впрочем, и по весне успеется. Грамота важная. Неча скрывать, важная. Умно придумал. Только б Урус в мелкости не вдарился: раз казаки на службу перешли, так куды б деться силе такой? Ведь Урусовы соглядатаи, чай, зорко следят: кто и зачем в Астрахань заходит. А за эти полгода к нам больше чем полста не входило казаков чужих. Тут зяблики Урусовы нюхать и учнут: куда, мол, пропали кольцовские сотни? Так, глядишь, и до грядущей крепости дознаются.
- А отчего б Урусу не сказать, что казаки равными частями осели в малых дозорах на заметах, что по Волге раскиданы? - пришло на ум Елчанинову.
- То верно и складно. Но те сто, семейкины, - с ними всё понятно. Главное, чтоб о городке до времени не прознали. Коль сруб увидят, не беда. С заставами ногаи давно свыклись. Зло в ином: дела Матюши и Барабоши. Ведь чёртовы тати поразорили все улусы северные. Гонят ногаев с исконных обиталищ. А полон и корысти к нам на продажу везут… - воевода оснастил концовку гулким ругательством.
- Вот и я! - вздохнул посол, оприходуя кринку сметаны. - Крутой разговор пойдёт про воров.
- Мало б только грабили, они ж опорное гнездище срубили: Кош-Яик. Оттуда ногаев в наглую полощут. Кто такое потерпит? Да ещё со стороны татей неверных, ну это на их, татарский, взгляд? - поёжился воевода, литые плечи едва не располосовали кафтан. Унял зябь медовухой.
- Тут долго гадать, чай, неча, - Степан просунул под запояску ложку. - Ясно: все заковырки Уруса предвидеть - дело гиблое. А посол наш - человек умом резвый. Я чай, по ходу сам выдумает, когда и что сказать. А коль мы друг друга стращать будем, ему ж хуже - на разговор с князем наладиться. К месту и не к месту, везде подвохи да увёртки станут блазниться, - с этими словами Степан поднял кружку с мушкателью.
Остальные крякнули, по примеру обиходили приборы. Покалякав о том-о сём, обо всём и ни о чём, ближе к полночи разбрелись.
…Впервые за долгие недели Степан уснул, хоть малость довольный. Но тревога по-прежнему тучилась в сердце. Он понял, что Урус - муж в государственных делах ухищрённый и коварный. Засыпая, решил добиться от воеводы разрешения на выезд с Хлоповым к верховному ногаю, который, по донесеньям, покинув Сарайчик, правил к Астрахани.
Ледяным молотком неспешный сечень чеканил унылые дни, несшие снег и тоску. Наконец, 13-го с Корнюши донесли: Урус прибыл в составе немногочисленной свиты. Правда, в ближайшие дни под шатёр властителя слетелось немало послушных ему султанчиков. Прослышав о появлении долгожданного князюшки, Хлопов послал за Бердышом. Тот не заставил себя ждать.
По торжественному случаю Степан приоделся. Наряд совершенно переменил его, облагообразил. Под медвежьим полушубком - узкий кафтан из китайки с обилием петлиц. Перепоясался дорогим кушаком. Руки - в перчатках. Сразу видать начального человека, а то и царского жильца.
Когда он ехал на Супостате к дому Хлопова, народ невольно оглядывался. Смешливые девушки в шубках, завидев ладного ездока, захихикали, зашушукались. И напрасно. От уколов женских сабель - язычков и от женского зелья - их глаз Степан давно оградился. Строгостью и невозмутимостью. Вот и теперь спокойно проехал он мимо. Напрасно старались любушки вниманьем завладеть.
За спиною хлопнуло. От неожиданности оглянулся. Дверь. А на крылечке появилась ещё одна, в душегрее и цветастой ширинке. Встретив взгляд молодца, покраснела. Не то с морозцу, не то смутясь - не понять, потому как тут же слетела по ступеням, толкнула в спину ближайшую из кривляк, крикнула задорно:
- Гей! Почто зря студитесь? Пожалте в хату.
Но подруги не спешили: плечистый всадник врезал: "тпру". Правда, к общему разочарованию, не с тем, чтобы воротиться к красоткам. Просто приехал. Впереди сутулился поживший слуга Хлопова.
- Здоров ли, Мисаил? - приветствовал он старика, соскакивая.
- Благодарствую, барин, и тебе того ж, - беря Супостата под уздцы, с достоинством ответствовал дедушка, благолепный, похожий на архимандрита. Открыл калитку, первым вошёл во двор. Чуя и щадя старость, Супостат покорно брёл следом.
- А не знаешь ли, дед, что за краля в душегрее одной из дома бегает, студиться не боится? - спросил Степан так просто, для поддержания и в знак расположенья.
- Запало?! Запало! - с торжеством возопил старикан. - Оно, конечно. Ахти-охти, стары мои кости! Прохудились руки, то бы взял в прилуки! - глазки заблестели, да так маслянисто и в то же время своднически. - Эха, ми-лай! - Мисаил держась за поясницу, пошёл в припляс. - Так то ж перва красотка нашей слободы. - Хлопов жил в доме зажиточного ремесленника. - То ж Надюша Елчанинова. Наденька-Наденька - сдобнушка-оладьинька! Эгей-го-го! Экой ты, право!
Лакей разошёлся не на шутку. Степан искренне подивился ребячистости столь с виду баженого хрыча. И тут дедулин хребет прострелило. Страдальчески морщась, согнулся кочергой и, заохав, похромылял к дверям.
- Ох-ах! Жизня - мазня… Ох-ох! Не знал, стало быть, барин, ох? Так знай: перва красотка. Елчаниновы, они тако же, как и мой-ой-ой барин, у слободских гостюют. А ты, чай, сразу Надюшу приметил да от остальных-ых-ох-эх обособил?..
Тут старику полегчало и он заворковал что-то мало-вразумительное. Из чего Бердыш заключил, что хлопов холоп навеселе. Либо был таким с зыбки младенческой.
- Да нет, как раз ничего такого вроде не приметил, - не соврал Бердыш, но вспомнил чистый неприлипчивый взгляд девушки и добавил. - А глазки у неё, правда, приятностные. Как-то глыбко, что ль, глядят, хотя и прытко… Не знаю… А так девушка и девушка.
- Ну, это ты напрасличаешь, барин, - убеждённо заверил старый, провожая гостя в сени. - Ты, я так смекаю, не больно её разглядел. Свету мало. - Мисаил к чему-то указал пальцем на потолок.
Степан смерил деда в упор, с ног до головы, но ничего не сказал…
Хлопов занимал две комнаты в доме сырейщика Онуфрия Пляскина, родного брата того Деменши-купца, что прикупал у казачков ногаек, лошадей и прочий товарец…
Утвари у посла было так себе. Зато открытый рундук и стол ломились от бумаг: книги, свитки, письмена, гусиные перья.
Хлопов - у окна - с головой ушедший в какую-то рукопись. Весь в думах, не замечал, как в ярком свете дня, чадя, сирым месяцем с ночи желтеет светец.
- Иван, Иван, пора, - затормошил посла Бердыш. Тот округлил серые умные глаза, не разумея, чего хотят. И спохватился:
- Фу, ты, пропасть, да-да, пора! Ты готов?
- Я-то да, а ты?
- Счас оденусь. Мисаил, запрягай таратайку… Тьфу, сани… - поморщился и улыбнулся собственной рассейности.
- Едем верхами. В санях рытвин и наносов не сосчитаешь.
- Лады. Эй, Мисаил, подбери коней мне и Степан Ермилычу.
- Со мной Супостат. Иного не надо, - отказался Бердыш.
- Исус с тобой! А что, коль к Телесуфу станем? Слыхал о таком? Нет? Хо! Урусов первый угодник, собака ханья. Ни в Христа, ни в Магомета, ни в дьявола, ни в шайтана не верует. У него не гостиный двор - змеекуток. Обчистит, скотина, мать родную. У своего царя лошадь с-под носу уведёт. А сличье подвернётся - зарежет. И концы - в омут. А ты - Супостата! Простота. Ну, бери, коли не жаль. Только не забудь с красавцем почеломкаться. На прощанье. И на том свете не свидитесь.
- Ну, пожалуй, ну… убедил, - хохотнул Степан и нежно хлопнул Супостата. - Пущай покамест у Мисаила на покорме бока наест. Только, слышь, Мисаил, ты его не умори, на молодух-то глядючи. Я те тогда не то что руки-ноги, а всё лысое черпало облуплю. Будут тебе зазнобы да прилуки…
Лакей ворчливо засипел.
Подворье на Корнюши
Хлопов, Бердыш, семеро стрельцов, а также пара писцов двигались на Корнюшь. Там обреталось десятка три отавов - "оседлых" кибиток. Ногайский правитель облюбовал это место для встреч с царскими послами, потому как от Астрахани близко, да не в русском подчиненьи.
По словам Хлопова, заправлял Корнюшью Телесуфа, разжившийся военный обозник, ещё раньше - конский барышник и кладовщик хана Исмаила, а теперь советник его сына Уруса. Самое подлое дело сполнял Телесуфа без затменья совести и сердца.
Для султанов возвели терме - просторные переносные кибитки. Самый крупный предназначался Урусу - "старшему брату" грызливых и чванистых мирз. Его разметали в середине посёлка.
На въезде в полевую ставку Уруса их встречала дюжина ногаев с седоусым Караши, служилым татарином, постоянным приставом к русским послам. Старик-пристав имел наружность несносную. В былые дни у него с корнем выдрали бородку и всё подбрадие являло багровый нетёсаный пень. Седые усищи татарина смешно и безвольно трепыхались на ветру. Поздоровавшись с Караши, Хлопов издали повёл расспросы. Справясь о здоровье владыки, поинтересовался его духорасположеньем. Но хитрый служилый пёс лебезиво лыбился, а толком не отвечал.
Посланников русского царя провели к большому шатру. Навстречу выскочил толстяк с говорящей внешностью. Лицо пупырчатое, обрюзгшее, непрерывно подрагивающее, мокро блестящее. Сальные, спутанные в кудлатый колтун, не тюркские волосы. Мясистый, утиный, безразмерный рот, обдающий редкой тухлятиной. Глазки - две сверкливых, вспученных гнилушки. Если и узкие, не от тюркского разреза - из-за одутловатых бурдючковых припухлостей. Гнилушки кололи, палили и щупали, выворачивая наничь. Но главное: черты горбоносой тыковки кого-то напоминали, напрягая и разбирая любопытство. Кого? Степан не мог сразу вспомнить. Но сразу понял: вот он, Телесуфа. Жирник радостно суетился вокруг Хлопова, слабо бормоча по-русски:
- Мои юрта - на ваш.
И что в нём страшного? Услужлив и скользок? Что скользок, то да. Поди ж ты, великая головёшка!
- Провал тебя сглотни и не подавись, - злобно прошипел Хлопов, щипнув Степана за локоть. - Заметь, он нам даже не поклонился. Эха… Бесчестье для царского посла иметь такое подворье. Каб ещё у османского султана, а то - тьфу, ногайский князёк. Ну, ничё, то ли ещё будет. А Караши тоже подлец.
- Что так? - неопытный в посольских делах Бердыш с ходу не схватывал.
- Ещё в Астрахани просил как человека: ослобони нас от сорома на подворье у Телесуфы стоять.
- А он что?