- Не плачь, Таня, радость моя желанная, ведь вскоре возвернемся.
Меланья Карповна проводила их до калитки и опять заперла ее на железный засов.
…Спустя неделю приехал Тихон Карпович. Когда сестра рассказала ему обо всем, он долго мрачно молчал, поглаживая в раздумье длинную бороду. Потом искоса взглянул на побледневшую дочь, молвил:
- Правду говоря, ежели бы знал я, что так дело обернется, ни за что не дал бы своего слова Колобову. Ну, а ныне менять свое слово мне непристойно. Собирайся, поедем к себе в станицу. Дом, правда, не совсем еще отстроен, будем жить пока на хуторе.
Суровый и злой расхаживал Алексей Иванович по своему кабинету, раздумывая: "Будь трижды проклят тот день, когда согласился я стать войсковым атаманом! Что дало мне это? Власть? Да, я честолюбив, это так. Но власть, и даже большую, я мог иметь и в Питере. А что здесь? Ну, атаман я. Но казаки в малом доверии у государыни, да и неизвестно, что далее на Дону станется. Волнения вспыхивают то среди пришлых крестьян, то среди самих казаков. От них может пламя буйственное возгореться".
Алексей Иванович с досадой плюнул в медную песочницу, подошел к часам - был уже полдень - и вспомнил, что сегодня приедет к нему Суворов. "Вот и тут куда как мне не повезло! Вместе с Суворовым воевал, дружбу держали, а он вновь в опалу попал: командовал корпусом, а ныне отъезжает Владимирскую дивизию принимать. Ну и упрямец же он! К примеру, просил его оставить полк Хорошилова до осени в Ейском укреплении, чтоб и этот казачишка Денисов еще там застрял, - так нет, наотрез отказал, говорит: "Я своих прежде данных приказов николи не отменяю…""
И все же, хотя и не очень охотно, пришел Иловайский к выводу: "По правде, нет равных Суворову по уму, таланту воинскому и по прямоте характера. В его голове всегда золотые мысли".
Доложили, что прибыл Суворов. Атаман поспешил ему навстречу, обнял, приветствовал радушно:
- Александр Васильевич, рад видеть тебя…
- Счел своим долгом навестить перед отъездом, - ответил Су воров.
Затянутый в мундир, Суворов шел легкой, быстрой, слегка подпрыгивающей походкой, так что Иловайский едва поспевал за ним. "Ну что это за генерал? - думал он. - Генералу надлежит быть высоким, полным, сановитым, медлительным в движениях. И неудивительно, что у себя в Кобринском имении любит он с мальчишками в айданы да в городки играть, да петь на клиросе церковном".
Как человек светский, Алексей Иванович решил не высказывать никаких соболезнований Суворову по поводу его нового назначения с понижением по службе. Но Суворов сам сказал:
- Итак, Алексей Иванович, задвигают меня в дивизионные генералы.
- Не беда, Александр Васильевич! Едва ли удастся избежать войны с Турцией, а тогда ваша звезда, - показал Иловайский на звезду на мундире Суворова, - вновь вспыхнет!
- Отменно учтив и находчив ты, Алексей Иванович, - умная, проницательная улыбка осветила лицо Суворова. - Недельки через полторы уже объезжаю, - рассеянно добавил он. Кинув взгляд кругом, промолвил: - Как я ни убеждал тебя, а книжного шкафа ты так и не завел. А ведь книги - добрые друзья и советчики наши.
Иловайский смутился:
- Да все некогда было, Александр Васильевич! Книг-то у меня, признаться, не так много, но все же будет чем заполнить шкаф. Завтра же прикажу изготовить.
Рассматривая лежавшую на столе атамана войсковую печать с изображением оленя, пронзенного стрелой, Суворов сказал:
- Вот и в меня враг посылает стрелы. - А потом добавил в раздумье: - Не слишком ли скорбным является сие для печати воинской? А впрочем, в изображении том и подписи под ним - "Елень пронзен стрелой", - мнится мне, есть смысл глубокий. Гордый, неустрашимый олень знаменует собой не только казаков, но и всех воинов российских: даже если их ядовитыми стрелами пронзят, все же будут стоять они твердо, насмерть, защищая отечество.
Суворов поставил печать на прежнее место. Помолчав, добавил тихо, убежденно, с такой искренностью, что понял Иловайский - слова те шли из самой глубины сердца Суворова:
- Воинство российское - гордость народная. Я воин, солдат - и горжусь сим званием. Мои успехи имели целью благоденствие России. Самолюбие не управляло мною, и я забывал себя, когда дело шло о пользе государственной… Вот и на днях, узнав о новом назначении своем, сначала, признаться, огорчился, но, пораздумав, решил: ведь и командуя Владимирской дивизией смогу найти достойное приложение своим силам и способностям. Лишь бы не лишили меня возможности готовить войска так, как предусмотрено моим "Суздальским учреждением", а не по правилам бессмысленной пруссаческой муштры.
В размеренном, приглушенном голосе Суворова была такая сила и уверенность в своей правоте, что даже черствоватый, себялюбивый Иловайский был сильно взволнован и подумал: "Нет, он не упрямец, и не из тех, кто влюблен в свою славу! Чудаковат, правда, но цели у него благородные".
Суворов, желая, видимо, перевести разговор на другую тему, спросил атамана:
- Ну как дела твои? Нелегко это - управлять войском, знаю. Ведь кроме предписаний Военной коллегии должен ты неукоснительно выполнять завет великого пииты нашего Державина, - и, вскочив с кресла, молодым, порывистым движением Суворов подал руку:
Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять.
- Стараюсь так и поступать по мере сил своих скромных, - улыбнулся Иловайский, - хоть мелочной опекой нас прямо-таки душат, а в той опеке непрестанно сказывается недоверие высочайшего двора к нам, казачеству.
XII. Дементий Иванов, он же Пугачев
Спустя несколько дней после визита Суворова Иловайский решил навестить его. Хотя и осуждал он Александра Васильевича за чудачества, но все же был по-своему привязан к нему еще с тех пор, когда вместе воевали они в Семилетнюю и первую, при Екатерине, турецкую войну.
По приезде атамана в крепость комендант ее, генерал-поручик Верзилин, тоже боевой товарищ Иловайского, спросил озабоченно:
- Как думаешь, следует ли внять просьбе пресловутого Дементия Иванова? Ссылаясь на свои ранения в прошлых войнах и плохое здоровье, он ходатайствует освободить его от службы в гарнизонном провиантском складе. Удовлетворить желание Дементия для меня затруднительно, - добавил Верзилин. - Он на редкость ревностен к службе. К тому же, когда он работает, легче присматривать за ним… Это дело и тебя касаемо - ведь все, что относится к службе казаков, должно предприниматься с твоего ведома и согласия, да и за судьбу оного Дементия ты ответствуешь наравне со мной перед государыней.
Дементия вызвали в дом коменданта. Иловайский и Суворов хорошо знали в лицо Емельяна Пугачева. Атаман даже участвовал, совместно с отрядом полковника Михельсона, в пленении Пугачева, за что и был потом взыскан милостями Екатерины.
Когда спокойной, мерной поступью вошел Дементий в кабинет коменданта, он живо напомнил им Емельяна: тот же острый, пытливый взгляд желтоватых ястребиных глаз; те же темно-каштановые волосы, подстриженные по-раскольничьи - в кружок - и еще нетронутые сединой; та же густая борода, отливающая рыжинкой и слегка посеребренная по краям; те же, казалось, даже оспинки на впалых скуластых щеках.
- Н-да, опасное, весьма опасное сходство! - шепнул Иловайский Суворову.
Но было в лице Дементия и то, что резко отличало его от подвижного, переменчивого выражения лица Емельяна, - это какая-то каменная неподвижность черт и сосредоточенность, мрачная настороженность во взоре.
- Урядник Донского казачьего войска Дементий Иванов явился! - отрапортовал он четко, по-военному.
- Поведай со всей откровенностью, - сказал Верзилин, - правда ли, что дают себя знать твои старые ранения и только посему хочешь ты оставить службу?
- Так точно, ваше превосходительство.
- А на что же жить-то будешь?
- Чеботарить стану. Я это дело хорошо знаю.
- Скажи, Дементий, - спросил вкрадчиво комендант, - а у тебя не бывают казаки из тех, кто шаток в мыслях своих, кто о новых волнениях злодейских помышляет?
- Такие у меня никогда не бывали и не бывают, - твердо ответил Дементий.
- А если вновь война приключится, что делать станешь? - задал вопрос Суворов.
Что-то дрогнуло на бесстрастном лице Дементия, но голос его остался спокойным.
- Хотел бы еще послужить… Да знаю, не возьмут меня на службу, - глухо сказал он.
- Ну, иди. Мы твое прошение рассмотрим, сообщим на днях…
Когда Дементий вышел, Верзилин промолвил с тяжелым вздохом:
- Кремень-казак!.. От этакого чертушки ничего не добьешься. Ну как, удовлетворим его просьбу?
- Полагаю, что надо, - развел руками Иловайский. - Отказать - значит еще более ожесточить его. К тому же проживает он в самой крепости, хозяйство у него, домик свой, двое детишек - навряд ли на дурости какие пойдет… по крайней мере, ныне. Но приглядывать за ним надо наистрожайше!
Комендант взглянул вопросительно на Суворова. Александр Васильевич рассказал ему под строгим секретом все, что услышал от Позднеева, поведал и о том, что Монбрюн проявляет интерес к Пугачеву.
Суворов решительно сказал:
- Я согласен с мнением Алексея Ивановича. Зачем озлоблять Дементия без нужды?
Уже темнело, когда Дементий подошел к своему домику вблизи крепостной стены, обращенной к Дону. С реки веяло прохладой, в небе зажглись первые звезды.
Жена Дементия, Дарьюшка, степенная и почти такая же неразговорчивая, как и ее муж, снимала с веревки высохшее белье.
- Ну как, зачем тебя вызывали?
Суровое лицо Дементия смягчилось, он ласково сказал:
- Это по моему прошению… Должно, освободят меня от склада.
- Вот и хорошо, - облегченно вздохнула жена. - Проживем и так неплохо: ты будешь чеботарить, а я, как и прежде, офицерское белье стирать. - И добавила: - Там тебя Петр Севастьянович дожидает. Тоже беспокоился, зачем вызывали.
Заслышав голос отца, на крыльцо выбежали дети: пятилетняя розовощекая Маша и, старше ее на год, смугловатый озорной Коля.
- Ты что же пряника-то не принес? - строго спросил Коля.
- Ну-ну, командир какой нашелся! - усмехнулся Дементий. - Завтра принесу, сегодня не до того было.
Дементий вошел в горницу, где ожидал его урядник Азовского казачьего полка Правоторов, с саженными плечами, с грубыми, точно наскоро вырубленными, чертами лица, но с добрым и умным взглядом светло-серых глаз. Он был одностаничником Дементия. С детства дружили, потом сражались с наемными войсками Фридриха, с турками…
Отвечая на вопрос, Дементий рассказал старому другу о беседе в комендантском доме.
- Значит, ты с генералами дружбу завел? - пошутил Правоторов. - А вот насчет войны что спросил тебя Суворов, видать, дело важное. Неужто опять начнется, как думаешь?
- Про то и генералам едва ли ведомо, - ответил хмуро Дементий.
- Знаешь, гутарят, что неспокойно во многих станицах. А вдруг другая война грянет - против панов? Дюже лютуют они, особливо после войны, что поднял брат твой Емельян, да будет ему царствие небесное, - перекрестился Правоторов по-раскольничьи, двумя пальцами. - Да и у нас на Дону Екатерина последние вольности казачьи рушит…
Петр Севастьянович вынул из кармана чекменя смятую бумагу - листок "Московских ведомостей".
- Лавочник мне колбасу в нее завернул. Вот послушай!
И, запинаясь, медленно водя толстым волосатым пальцем по строкам, он прочитал:
- "В 7-й части, на Арбате, в Кривоколенном переулке, в доме под № 12, в приходе святой Троицы, продается человек 18 лет, который отменно хорошо бреет и кровь пускает из руки и из ноги, такожде пьявки припускает. Цена тому человеку - 300 рублей. Там же продается жеребец вороной, бежит отменно красиво и быстро, нрава тихого и скромного, цена - 300 рублей".
- Как же так? - возмутилась обычно спокойная и молчаливая Дарьюшка. - Людьми торгуют, проклятые, словно бубликами! Ведь того и в Туретчине нет, - отец мой в плену был, сказывал, что лишь полоняниками там торгуют, а чтоб поселян продавать, того даже у нехристей обычая нет.
Казаки переглянулись, но ничего не ответили.
Правоторов стал опять читать:
- "За Москвою-рекою, близ Москворецкого моста, в доме под № 3, в приходе Софии Премудрой, продается кучер весьма толстый, кучерявый, 30 лет, с женою оного 23 лет. Цена обоим вместе 450 рублей, а порознь - по 250 рублей. Там же продаются дрожки беговые, кучерский армяк и шапка с павлиньими перьями, цена за все 100 рублей".
Дарьюшка вытерла концом платка набежавшие слезы:
- Вот ироды подлые - мужа и жену разлучают, в рабство продавая!.. Тьфу, и слушать больше не могу! Пойду детей спать укладывать, а потом вечерять вам соберу. - И она вышла из горницы.
Прерывающимся от гнева голосом Петр Севастьянович прочитал еще одно объявление:
- "На Плющихе, во 2-м квартале, в доме под № 17, в приходе Трех святителей, продается изрядно знающий свое дело парикмахер 23 лет, с женою 19 лет, умеющий читать и писать. Цена, тому парикмахеру - 500 рублей, жене - 250 рублей".
- Фу, нечисть какая! - отбросил Правоторов листок, точно ядовитую гадину. - К тому подлому делу - продаже крепостных - они даже святыни приплетают: и Троицу пресвятую, и Софию Премудрую, и некоих трех святителей. Да как же все это церковь терпит?!.
Дементий ударил кулаком по столу так, что пламя свечи высоко взметнулось.
- Вот, Петро, ежели б тебя так продавали, как парикмахера того, поди, надбавку тож сделали б за грамотейство твое… То-то было бы весело и почетно тебе от надбавки той! - И, помолчав немного, добавил с еле сдерживаемым гневом: - Да, измываются над людьми, как хотят!
Правоторов, смотря прямо в глаза Дементию и понизив, голос, спросил настойчиво, пытливо:
- А что, ежели опять потрясти барскую нечисть? - Да еще сильней, чем то сделал брат твой Емельян? Как поступишь, если сам народ с боем вновь начнет добывать себе волю? Неужто в домике своем схоронишься, около жены и малых детушек?.. Учти и то: широко ходит в народе молва, что не Емельяна казни лютой предали, а беглого каторжанина некоего, а Емельян жив остался, только укрывается он незнаемо где да выжидает, пока народ вновь с силами соберется, а тогда он опять, дескать, во главе станет.
Кровь бросилась в лицо Дементия. Он будто помолодел, оживился, глаза засверкали.
"Ну, чистый Емельян!.. Как две капли схож!" - подумал восхищенно Правоторов.
Дементий прошелся по горнице, стуча подковами сапог. Потом, немного успокоившись, обнял рукой за плечи Петра Севастьяновича и сказал прерывисто, глухо:
- Воля народная!.. Целые реки крови чистой пролилось за нее! И еще прольются моря-окияны той крови… Но не время ныне, Петро, подымать народ на дело святое. Сила пока что на их стороне… Вот ежели на Дону, среди казаков и крестьянства волнения большие поднялись бы, тогда, может, и приспел бы час. - И добавил горячо: - Мне жизнь не дорога, Петро. Надо будет, и я пойду со всеми. - Он расстегнул ворот рубахи, как будто, тот душил его, и сказал тихо, страстно: - Горит во мне кровь Емельяна!.. По ночам вижу его на плахе… и всех других вижу убитых, замученных, на каторгу сосланных…
Петр Севастьянович сидел молча, в тяжком раздумье, наконец промолвил:
- Видно, уж так, надобно погодить. А все ж, если и не доживем мы, верю твердо: будет отомщена кровь Емельяна и всех тех, кто за волю народную бились, себя не щадя!
XIII. Бессонная ночь
Зима сдалась в конце марта, снег потаял, но ранняя весна еще не пришла, наступило какое-то безвластие в погоде.
Холодный дождь пригоршнями бросал в окна капли, стучал в стекла, так требовательно, что они дребезжали. Пронзительный ветер то налетал неровными порывами, то ослабевал, точно в изнеможении, то вдруг вновь подымался с удвоенной силой, яростно завывая в ночной трубе и сотрясая двери. И когда ослабевал его натиск, слышно было, как на дворе разливается шумными потоками вода.
Нетерпение мучило Позднеева. Он не находил себе места в своей комнате, не мог ни на чем сосредоточить мысли. Еще вчера послал он в Таганрог Алешу с письмом к Ирине, и вот, как назло, с утра начался этот ливневый ураган.
И хотя знал Позднеев, что в такую непогодь не сможет Алексей добраться до Ростова, но не выдержал: накинув просмоленный канифасовый плащ, вышел во двор. Тотчас же ветер и дождь с дикой злобой обрушились на него, ослепили его. Анатолий постоял с минуту ошеломленный, потом решительными шагами пересек двор, постучал в освещенное окно людской. Ему отворила дверь Поленька. Уже по ее опечаленному лицу Анатолий понял, что Алексей не вернулся. И все же спросил:
- Нет еще?
- Нет, - грустно ответила Поля.
- Как прибудет, хотя бы ночью, скажи, чтоб немедленно ко мне.
Анатолий возвратился в комнату, сбросил плащ, сел в кресло и глубоко задумался. Клубок его жизни запутывался все больше и больше, он сам видел это. Сегодня Суворов сказал ему: "Мое ходатайство взять тебя как штаб-офицера Военной коллегией вежливо отклонено. Только что получил извещение из Санкт-Петербурга. Видно, тучи над тобой еще не рассеялись. Придется тебе с полгода потерпеть здесь. Попытаюсь добиться скорейшего окончания твоей ссылки… если, конечно, ты не предпримешь опять необдуманных поступков". И Александр Васильевич, положив свою маленькую сухощавую ладонь на плечо Анатолия, глубоко заглянул ему в глаза.
А когда Анатолий дрогнувшим голосом признался, что он не может жить без Ирины и намерен всеми силами содействовать ее побегу от Крауфорда, Суворов помрачнел и ответил мягко, но решительно: "Это безмерно отягчит твою участь. Действия Крауфорда и Монбрюна, особливо последнего, немалые подозрения вызывают, но ведь пока никаких прямых улик против них не имеется. Тебе надобно остерегаться опрометчивых поступков, кои могут привести к пагубным последствиям". А потом, помолчав, сказал раздумчиво: "Правда, и в жизни, как и на войне, верх берет всегда тот, кто упорно бьется; даже тогда, когда все кажется потерянным, в минуты и дни тягчайшего поражения находит в себе силы стойко перенести его и не утрачивает упрямой воли к победе. Конечно, ежели ты полагаешь, что все твое счастье в Ирине, тебе надобно сражаться за то счастье, но действуй осмотрительно… Верзилину я рассказал все, что ты поведал мне о Монбрюне и Крауфорде. Ты останешься штаб-офицером при Верзилине, тебе будет легко служить при нем - он человек честный, хороший".
И, опять помолчав, добавил: "Сам должен понимать, Анатолий, что дело облегчилось бы, если б удалось вывести на чистую воду этих иностранцев. Верзилин сказал мне, что Монбрюн опять появился в Таганроге и будет руководить перенесением строительства военного флота в Херсон. Внушает немалое подозрение и полковник Лоскутов. Впрочем, обо всем этом тебе досконально расскажет Верзилин. На этих днях он пошлет тебя в командировку на таганрогские верфи".
"Ну, что делать? - мучительно раздумывал Анатолий. - Мой план был таков: устроить побег Ирины, увезти ее на хутор Крутькова - будущего тестя Павла Денисова. Но вот уже конец марта, и, видимо, из-за дождей Павел и Сергунька до сих пор не прибыли… От Ирины нет весточки. Что с ней? И вдруг Ирина раздумала покидать Крауфорда?.. Да нет, не может того статься", - решительно махнул рукой Анатолий, прогоняя ненавистное предположение.
И снова замелькали мысли: