- Много ль войск участие в выступлении примут? - спросил Иловайский почтительно: знал он, что очень сильны у Щербатова придворные связи и что известен он самой Екатерине как служака смельш и отменно жестокий - потому и направили его на Дон с немалыми полномочиями.
Щербатов ответил:
- Решительные действия начнем пятнадцатого февраля. К семнадцатому будем уже недалеко от Есауловской, двадцатого захватим ее. Наступление будет развернуто единовременно с севера и с юга. На мятежников двинутся три гренадерских полка в полном составе: Шлиссельбургский, Ростовский, Каргоцольский, два батальона егерского полка, батальон Воронежского, четыре полевые батареи, эскадрон гусар и под командой генерал-майора Мартынова тысяча "дюжих" казаков, бежавших или изгнанных мятежниками из своих станиц. По сведениям полковника Сербинова, в Есауловской находятся ныне лишь шесть сотен бунтовщических с шестью орудиями. Следственно, превосходство в силах будет у нас по крайней мере десятикратное.
Щербатов взял щепотку табаку из золотой табакерки, понюхал и самоуверенно продолжал:
- Из полученного мной письма от графа Салтыкова ведомо мне, что государыня-императрица придает сему делу весьма большую важность и надеется на то, что приму я все меры к скорейшему своевольных укрощению, дам строжайший отпор злодеяниям и буянству, прекращу брожение умов и вольных мыслей на Дону. Буду опираться на "дюжих" казаков… и на помощь вашего превосходительства, - любезно добавил он. - Вместе с сим государыне благоугодно, чтобы представил я обстоятельное донесение о настроениях казачества, как благонадежного, так и мятежного, с указанием точных причин беспорядков, принявших столь широкое распространение. Ведь, ясное дело, бунт трех полков явился лишь поводом, а не причиной сильных волнений, почти весь Дон охвативших. Вот почему я и попросил вас, ваше превосходительство, назначить на сегодня допрос вожаков восстания.
- Правильно изволили рассудить, ваша светлость, - угодливо согласился Иловайский. - Даже и я в догадках теряюсь. Поэтому и приказал содержать в караульном помещении урядника Дерябина и захваченных в его хате хорунжего Денисова и казака Карпова. Собирался сам допрос им чинить, а тут вы изволили прибыть.
Щербатов проницательно взглянул на Иловайского: понял он, что какая-то другая цель имелась у хитроумного атамана.
Несколько дней назад Алексей Иванович узнал о желании князя, чтобы он, атаман, не принимал участия в походе на Есауловскую и остался в Черкасске якобы для предупреждения могущих возникнуть в городе беспорядков, а на самом деле потому, что не хотел Щербатов ни с кем делить лавры победы, в которой он не сомневался. И вот вчера Иловайский, еще не зная, что наступление на восставших будет осуществляться столь большими силами, приказал доставить к себе Дерябина, Денисова и Карпова: полагал он, что вожаков следует держать заложниками на случай, если счастье повернется в сторону восставших и они начнут успешно продвигаться к Черкасску. Даже сейчас Иловайский считал, что положение может измениться в невыгодную сторону, если к есауловцам подоспеют большие подкрепления из других станиц.
Вошел ординарец и доложил, что следственная комиссия собралась и арестованные уже приведены.
XXIX. Допрос
Двойственный, противоречивый был характер у Щербатова. Любил он посмеяться, пошутить, увлекался женщинами, мог показать себя, если был расчет, добрым и даже отменно великодушным, но всегда - объяснялся ли он в любви, пылал ли к кому-нибудь ненавистью - жестковатый, холодный взгляд его темно-голубых глаз не изменялся, а удлиненное, с правильными чертами лицо выражало равнодушие. И лишь тогда, когда беседовал он с высшими по чину, лицо его принимало приветливое выражение.
Щербатов небрежно поздоровался с сидевшими в зале заседаний за длинным столом полковником Сербиновым, двумя офицерами Каргопольского гренадерского полка - членами военного суда - и свысока кивнул согнувшемуся почтительно секретарю, военному аудитору. Слева от князя Щербатова, но немного сзади уселся Иловайский, а справа - Сербинов.
- Ввести арестованного Костина, - скучающе приказал Щербатов.
Ординарец щелкнул каблуками и исчез за дверью.
Конвойные с саблями наголо ввели Сергуньку. Круглое лицо его казалось простодушным, на губах застыла глуповатая улыбка.
- Подойди к столу, - приказал Щербатов.
Сергунька, сделал несколько шагов вперед, неуклюже, почему-то на цыпочках, и отвесил низкий, в пояс, поклон, нелепо прижав к груди растопыренные пальцы закованных в кандалы рук.
- Здравия желаю, ваша светлость… и ваше превосходительство господин войсковой атаман, - поклонился он в сторону Иловайскогв.
"Что за шут гороховый? - мелькнула мысль у Щербатова. - А может, помешался с перепугу?"
- Откуда я ведом тебе? - спросил он.
- Помилуйте, ваша светлость, - льстиво ответил Сергунька, - вид у вас важный, начальственный… звезда на груди… сели в главное кресло с высокой спинкой… да и мы о вас наслышаны.
Пэдумал Щербатов: "Да нет, этот парень не глуп".
- Так, стало быть, обо мне и в мятежном гнезде знают, в станице Есауловской, откуда ты в Черкасск прибыл?
- От вас, ваша светлость, видно, ничто не скроется.
- А с какою целью ты приехал сюда?
- Да прям-таки невтерпеж, до дурноты было видеть мне шатанья, своевольства, бесчинства мятежные. Еще и меня замешают в свои дела негодные, подумал, а ведь я, как ни на есть, подхорунжий, а это прапорщику в российской армии соответствует.
- Значит, лишь поэтому ты в Черкасск подался? А где остановился здесь?
- Только что приехал тогда, ваша светлость, нигде не успел остановиться; не слезая с коня, направился в постоялый двор, что в конце Криничной улицы, а там меня невесть почему обезоружили, в полон взяли, - обиженно пожаловался Сергунька.
- А ты с урядником Дерябиным знакомства не вел?
- Дерябин? Николи не слыхивал!
- А с хорунжим Денисовым и казаком Федором Карповым?
- Ну, их-то знаю - одностаничники, в одном полку служили… А только как возвратился я на Дон, подальше от них держался.
- А почему?
- Уж больно заносятся они: Денисов своей ученостью, а Федька - голосом, отменно песни поет! Федька у меня всех девок станичных отбил, к себе переманил, - расплылось в широкой улыбке лицо Сергуньки. - Даром что старше меня на десяток лет.
- А почему ты все смеешься?
- Таким уродился, таким и помру. Полагать надо, матушка смеялась, когда меня на свет производила…
"Прикидывается дурачком, - подумал Иловайский. - Знаю, близок он к Денисову. А впрочем, какое мое дело? Потом все разъяснится, и кары ему не миновать. А пока есть смысл и его сохранить заложником!."
- Ты, видно, веселый парень…
- В уныние николи не впадаю, ваша светлость. Сыт крупицей, пьян водицей, саблей бреюсь, не огнем, так дымом греюсь.
- Хитры вы, казаки, разобраться в вас трудно.
- Трудно? Так уж повелось на свете белом: легко лишь с девками болтать, а во всем прочем без труда - никуда: не вытащишь и окунька из пруда.
- За словом ты в карман не лазишь.
- Слово - дело великое, иной раз пуще стрелы татарской разит.
- А скажи, какого ты мнения о волнениях мятежных на Дону?
- Смутьянам и своевольникам не потатчик я. Древние обычаи рушат, против достойных, степенных людей да против воли царской идут. "Дюжие" казаки от них обиды неслыханные претерпевают.
- А ты согласен переселиться на Кубань?
- Кто, я? Да хоть сегодня, ваша светлость. Мне что? Бобыль я, а вкусную рыбку да хлеба скибку и на Кубани найтить можно…
- Врет, как блины печет! - восхищенно прошептал себе под нос старичок аудитор.
- Разрешите мне задать вопрос, ваше сиятельство? - скрипучим голосом сказал Сербинов. И, получив согласие Щербатова, обратился к Сергуньке: - Нам известно, что ты - друг Денисова, одних мятежных мыслей с ним.
- А вот мне это - никак неизвестно, - возразил Костин. - Правда, когда-то дружбу водил с ним, но за последний год как ножом отрезал.
У Сергуньки и впрямь положение было довольно выгодное: за последний год Павел для видимости держал его в отдалении от себя, поручая ему тайно лишь важные дела, требующие большой смелости: поездку в Черкасск, в Таврию, на север Дона… В восстании в самой станице Костин по настоянию Павла участия не принимал, против станичных богатеев не выступал.
- Ты знаешь, какие кары угрожают мятежникам? - зло спросил Сербинов.
- Без строгости с нашим братом нельзя, - ответил рассудительно Костин и добавил звонко: - Да только учил при нас офицеров генерал Суворов: "В людях разбираться надобно. При строгости и милость надлежит иметь, строгость без милости - сущее тиранство. Только трусы жестокосердны".
Имя Суворова прозвучало смелым вызовом в чинном зале, точно свежий ветерок ворвался в него.
Старичок аудитор от испуга выронил гусиное перо.
Щербатов беспокойно двинулся в кресле, приказал:
- Костин, отойди-ка к двери! - И шепотом спросил у Сербинова: - Какие улики у вас имеются?
- Никаких нет, ваша светлость, - печально развел тот руками. - Допрашивал я "дюжих" казаков из его станицы - Корытина, Милютина, Красова, но ничего касательно Костина они не сообщили. Однако же подозрителен он, весьма подозрителен! Надо бы придержать его под арестом, пока не закончится поход на Есауловскую. Разрешите сделать очную ставку его с Денисовым, Дерябиным и Карповым.
- Согласен, - кивнул Щербатов и, подозвав ординарца, распорядился: - Снимите с Костина кандалы!
Не верилось ему, что этот веселый крепыш, с озорным взглядом серых выпуклых глаз, радостно размахивающий занемевшими от кандалов руками, замешан в чем-нибудь серьезном.
- Приведите других арестованных, - приказал Щербатов.
Раздался звон цепей. Ввели скованных по рукам и ногам Павла, Федора и Дерябина - невысокого казака, худого, широкоплечего, с курчавой, уже седоватой бородой.
Дрогнуло жалостью сердце Сергуньки при взгляде на них, и все же он обрадовался: как-никак живы!
- Хорунжий Денисов! - вызвал Щербатов.
И когда Денисов, громыхая цепями, подошел к столу, окинул его внимательным взглядом.
Об этом вожаке мятежников он уже слышал от Иловайского. Подумал: "Черт возьми, называть его на "ты" неудобно, хотя он и злейший государственный преступник… Все же офицер, к тому же георгиевский кавалер. Хорошо грамотен, начитан… Быть может, вежливое обращение побудит его к откровенности?"
- Вы, хорунжий, обвиняетесь в весьма тяжких преступлениях, - сухо, бесстрастным тоном произнес Щербатов, - в нарушении воинского долга, в подстрекательстве к избиениям и грабительству, в бунтовщических деяниях, клонившихся к поднятию восстания в Черкасске. Однако же ваше чистосердечное признание может смягчить кару. Признаете ли вы себя виновным?
- Не признаю, - глухо, ко твердо ответил Павел. - За что казаков насильственно переселяют на Кубань? За то, что мы, донцы, поддерживая славу предков наших, доблестно сражались с турками? Почему прошение об отмене того переселения, направленное через Сухорукова, не было доложено государыне?
- Дерзостные слова говорите, хорунжий, - спокойно сказал Щербатов, но в глазах его мелькнул мстительный огонь. Он обратился к аудитору: - Ведите подробную запись допроса.
Аудитор испуганно покосился и еще быстрее забегал пером по бумаге.
А Павел продолжал горячо:
- Скажу и о том, что вы называете грабительством. Мы лишили имущества лишь тех, кои нажили его, держа в кабале голь казачью. И не себе забрали то имущество, а роздали старикам, старухам немощным, казакам увечным, вдовам с детишками. По старой заповеди донской творили: вдовой казачке хоть щепку подбрось. Грабитель - тот, кто в свою пользу обращает достояние чужое, к примеру те, - высоко взметнулся голос Павла, - кои присвояют себе плоды тяжкого подневольного труда крепостных. А все ж бывали были, что и баре волками выли.
Судьи сидели с перекошенными лицами. Трусоватый Сербинов, злобно ощерив зубы, потихоньку отодвинул свое кресло от стола: "А вдруг набросится или плюнет в лицо?" Побледневший аудитор, высунув от усердия кончик языка, быстро строчил пером.
Щербатов подумал с ненавистью: "Да ведь это же прямая пугачевщина!"
А голос Павла продолжал звучать страстно и гневно:
- Да, я приехал в Черкасск, чтоб поднять здесь восстание. А что же иное оставалось нам делать? Ждать, пока войска к нам придут и всех, кто о воле помышляет, покарают и изничтожат?..
- Ну, все понятно, - небрежно промолвил Щербатов. - Свидетелей вызывать не к чему, - сказал он Сербинову. - Он сам себе подписал смертный приговор. - И снова Денисову: - Скажите, хорунжий, еще одно: вон тот, Костин, одного с вами поля ягода, одних мыслей и деяний?
Павел обернулся. Жгущий точно пламенем взор его скрестился с печальным, потускневшим взором Сергуньки.
Резко повернувшись снова к Щербатову, Павел ответил пренебрежительно:
- Ну что ж, было время, дружили мы, потом начисто разошлись. Нет, не причастен он к нам! Ни рыба ни мясо… Скорей к богатеям льнет.
Павел сказал это так естественно, что Сергунька, ошарашенный, подумал: "Ах, Павлик, Павлик, в первый раз в жизни слышу, как лжу молвишь!"
- Пока все, хорунжий, - сказал Щербатов. - Ваше злонамеренное упрямство поведет к весьма пагубным для вас последствиям.
Павла отвели к двери, и Щербатов тихо обратился к атаману:
- Алексей Иванович, а не подсадить ли этого Костина в караулку к сим трем преступникам так недельки на две, не более? Ежели они его на тот свет отправят, жалеть, в сущности, не придется. А ежели они при нем языки развяжут и он нам о тех разговорах сообщит, может, польза будет.
- Вполне согласен с вами, ваша светлость, - поспешил ответить атаман.
- Урядник Дерябин! - вызвал Щербатов. - Подробно опрашивать тебя сейчас нет времени. Этим потом полковник займется, - кивнул он на Сербинова. - Ответь пока кратко: согласен ты с предерзостными словами хорунжего Денисова?
Дерябин вспомнил жену, детей, но, тряхнув головой, ответил решительно:
- Да что ж, все по правде он сказывал.
- Так-так, - протянул Щербатов холодно. - Ну, отойди… Карпов, твоя очередь!
Казалось, пол загудел под мощной поступью Федора. "Ну и великан! - подумал невольно князь. - какого бы королю прусскому продать в его знаменитую великанью роту. Знатно заплатил бы… Нет, просто-таки жаль такого богатыря жизни лишить".
- Ты грамотен, Карпов?
- Никак нет, не обучен, ваша светлость, - ответил Федор таким громовым голосом, что свеча на столе перед Щербатовым внезапно качнулась и упала, а седенький аудитор подпрыгнул в кресле.
- Так вот, Карпов, жаль мне тебя, сердечно жаль… Человек ты, видимо, простой, неученый… сбили тебя с толку лиходеи-смутьяны… Покайся чистосердечно во всем, пожалуй, и отпустим тебе великую вину твою. Что зря упорствовать? Тебе ведь жить еще да жить лет до ста, а то и поболе!
- Хотя б и до тысячи прожил, а вины за собой признать не могу. Правду истинную сказал вам Денисов, всю правду! - громом прогрохотал голос Федора, наполняя собой большую комнату.
Щербатов не выдержал, вскочил, бешено крикнул:
- Увести всех!
Конвойные захлопнули тяжелую, с железными полосами дверь. Загрохотал наружный засов, со скрежетом повернулся ключ в огромном замке.
Сергунька молча, со слезами на глазах обнял Павла, Федора, Дерябина. Потом окинул взором караулку. Она была тесновата. Толстенные каменные стены, два узких, похожих на бойницы, оконца с железной решеткой. Маленькая печка, около нее - куча дров. Вдоль стен - деревянные нары. Пол, выложенный плитами, застлан тонким слоем соломы. Табуреты у колченогого столика. На нем каравай хлеба, миска гречневой каши, от которой струйками тянется пар, другая миска - с кислым молоком, плошка, доверху наполненная солью, деревянные ложки и большой нож с деревянным лезвием.
- Да вы не так уж плохо живете! - изумился Сергунька. - В тюрьме куда как хуже…
Он подсел к Денисову, спросил:
- Ну, поведай, как вы в беду попали.
- Рассказывать-то нечего, - хмуро ответил Павел. - Приехали мы к Александру Петровичу, - кивнул он на Дерябина, - подождали часочек, пока возвернулся с хутора. Сидим, гутарим. В Черкасске из девяти десятков три уже разгромлены… Перехватывали наших казаки полка атаманского, где все на подбор "дюжие" по достатку. В хуторе Вершинине Александр Петрович склад оружия устроил - в Черкасске в последнее время обыски делали, запретили хранить ружья и пистоли. Александр Петрович сказал, что много шпыней бродит по городу, а я, к слову, поведал ему о встрече нашей намедни с кудлатым пьяницей. Он аж побледнел, говорит: "То Тихонов - один из главных сыскных псов у Сербинова…" Вдруг слышим: подъехали конные, окружили хату. "Сдавайтесь!" - кричат. Стали мы отстреливаться Через окна. Да что у нас было - по две пистоли у меня и у Феди. Держались до последней пули. Поколотили они нас и сюда доставили… Ну, а ты как попался? Почему не уехал в Есауловскую?
- А как же я мог вас оставить?! - возмутился Сергунька. - Ведь главное-то, за чем ехали сюда - выведать сроки наступления и число войск, - сталось неведомо. Одно только уныние привез бы я с собой.
- Правильно, правильно, Сергунька, - одобрил Федор. - С тобой мы здесь не соскучимся, а все ж жалковато, что и ты попал, как кур во щи… Ну, давайте подзакусим, други, а то живот подвело. - И он стал резать хлеб, ворча: - Ишь, даже нож деревянный, только крохами сорит.
Шесть дней в камеру носил обеды пожилой урядник атаманского полка Прозоров. Дерябин немного знал его: Прозоров - богатей, владелец большой мельницы в станице. Входя, он зло пробурчал:
- Жрите, смутьяны, бунтовщики богомерзкие! Уж совсем недолго осталось вам лопать-то! Сам буду проситься, чтоб дозволили мне казнить вас, треклятых! - И, окинув арестованных ненавидящим взглядом, уходил вразвалку, тяжелой походкой.
Но на седьмой день заключения - было это пятнадцатого февраля - обед и воду принес молодой безусый казачок… Ставя на стол солонку, он нечаянно опрокинул ее и начал поспешно собирать соль: рассыпать соль - примета плохая, к тому же кто бы ни были арестованные, все же они старше по возрасту, а молодежь казачья сызмальства приучалась относиться к старшим с почтением.
Дерябин ласково спросил:
- Сынок, а где же Прозоров-то?
Казачок смутился:
- Сегодня утром все в поход ушли… Осталась лишь наша сотня, из молодых, охраняем войскового атамана… - И быстро вышел, почуяв, что сболтнул лишнее.
Едва закрылась за ним дверь, Павел сказал решительно:
- Бежать надо, не то поздно будет. Когда войска возвернутся, тотчас же под суд отдадут нас и… - Он выразительно провел ладонью по шее.
- Конечно, бежать, - подхватил Сергунька. - Но как? Подкоп нельзя сделать, пол каменный, стены ничем не прошибешь, земля промерзла не менее чем на аршин, да и копать-то нечем. Одно остается: как только принесут нам обед, навалиться на тех, кто войдет, обезоружить и - во двор…
- Ну, а потом что? - горько усмехнулся Дерябин. - Ворота железные, на запоре. Забор высокий, утыкан гвоздями. На улице - стража Иловайского.
- А ежели через дом атамана прорваться? - предложил Федор.