Раздался глухой удар, потом стон и стук головы об пол, второй удар и более слабый стон, потом третий удар, четвертый, пятый, шестой... На пол ручьем хлынула кровь, огонь в очаге погас. Репиха содрогнулась всем телом, потом вытянулась и так застыла.
Вскоре после этого кровавое зарево разлилось по небу, разорвав мрак: горели господские постройки.
ЭПИЛОГ
А теперь я скажу вам кое-что на ушко, милые читательницы. Репу не взяли бы в солдаты. Условия, написанного в корчме, было недостаточно. По, видите ли, мужики в таких делах мало смыслят, а интеллигенция благодаря своей нейтральности - тоже не многим больше, и следовательно... следовательно, Золзикевич, который все это понимал, мог твердо рассчитывать, что дело, наверное, затянется и страх бросит женщину в его объятия.
И этот великий человек не просчитался. Вы спросите, что с ним случилось? Да что же с ним могло случиться? Репа, после того как он поджег господские постройки, хотел отомстить и писарю, но на крик: "Пожар!" - проснулась вся деревня, и Золзикевич был спасен.
Таким образом, он и поныне занимает должность писаря в Бараньей Голове, но надеется, что в скором времени будет избран в судьи. Он как раз прочитал роман "Варвара Убрик" и надеется также и на то, что в самом недалеком будущем панна Ядвига пожмет ему руку под столом.
Оправдаются ли его надежды - покажет будущее.
1876
КОМЕДИЯ ОШИБОК
Картинки американской жизни
Случай, о котором я хочу рассказать, произошел, как говорят, на самом деле в одном американском городке. На западе это было или на востоке, я так и не узнал,- да, в сущности, это все равно. Возможно также, что какой-нибудь американский или немецкий новеллист уже до меня использовал этот сюжет; но я полагаю, что моим читателям это так же безразлично, как и вопрос, где именно было дело.
Лет пять-шесть тому назад в округе Марипоза были открыты нефтяные источники. Слухи об огромных барышах, которые приносят такие разработки в Неваде и других штатах, побудили нескольких предпринимателей сразу же организовать товарищество для эксплуатации новооткрытых источников. Навезли сюда всякие машины, насосы, краны, лестницы, бочки и бочонки, буры и чаны, построили дома для рабочих, назвали этот участок "Страк-Ойл" и через некоторое время в пустынной и безлюдной местности, где еще год назад единственными обитателями были койоты, вырос поселок - несколько десятков домиков, в которых жило несколько сот рабочих.
Прошло два года, поселок Страк-Ойл стал уже именоваться Страк-Ойл-Сити. И в самом деле, это был настоящий сити, в полном смысле слова. Примите во внимание, что к тому времени здесь имелись уже портной, сапожник, столяр, кузнец, мясник и врач-француз - правда, у себя на родине этот француз занимался ремеслом брадобрея, но как-никак был человек ученый и притом безвредный, а для американского доктора это уже очень много.
Доктор, как это часто бывает в маленьких американских городках, одновременно был аптекарем и почтарем и, таким образом, подвизался сразу на трех поприщах. Аптекарь он был такой же безвредный, как врач, так как в его аптеке можно было получить только два лекарства: сахарный сироп и леруа. Тихий и добродушный старичок говаривал своим пациентам:
- Вы можете принимать мои лекарства совершенно спокойно. У меня правило: раньше, чем дать больному лекарство, я для проверки принимаю такую же дозу. Сами понимаете, если оно не повредит мне, здоровому, так, значит, и для больного оно неопасно. Верно?
- Верно,- соглашались успокоенные обыватели. Им почему-то не приходило в голову, что врач обязан не только не вредить, но помогать больным.
Мистер Дасонвилль - так звали доктора - в особенности верил в чудодейственные свойства леруа. Не раз он на собраниях, сняв шапку, обращался к своим согражданам с такой речью:
- Леди и джентльмены, убедитесь своими глазами, как действует леруа! Мне пошел восьмой десяток, я уже сорок лет ежедневно употребляю это средство - и вот смотрите: у меня пи единого седого волоса на голове!
Леди и джентльмены могли бы, конечно, возразить, что у доктора не только седых волос, но и вообще ни единого волоса на голове нет, ибо череп его был гол, как колено. Но так как подобные замечания никак не послужили бы к чести и славе Страк-Ойл-Сити, то их никто не делал.
А Страк-Ойл-Сити между тем все рос и рос. Еще через два года сюда провели железнодорожную ветку. В городе уже были свои выборные должностные лица. Всеми любимый доктор, как представитель интеллигенции, был избран судьей, а сапожник, польский еврей, мистер Дэвис (бывший Давид),- шерифом, то есть начальником полиции, которая состояла из него одного. Выстроили школу, где начальствовала специально для этого выписанная учительница, старая дева весьма древнего возраста и с вечным флюсом. И, наконец, появилась первая гостиница под названием "Отель Соединенных Штатов".
Чрезвычайно оживилась в городе торговля, "бизнес". Нефть приносила большие барыши. Мистер Дэвис поставил перед своей мастерской стеклянную витрину вроде тех, какие украшают обувные магазины в Сан-Франциско. Это всеми было отмечено, и на очередном собрании жители Страк-Ойл-Сити публично выразили ему благодарность за "новое украшение города", на что мистер Дэвис отвечал со скромностью великого гражданина: "Благодарю! Благодарю!"
Где есть судья и шериф, там неизбежны судебные процессы. А где тяжба, там и бумагомарание, и, следовательно, требуется бумага. Поэтому на углу Первой улицы и улицы Койотов открылся писчебумажный магазин, где продавались также газеты и политические карикатуры, изображавшие президента Гранта в виде крестьянина, доящего корову (корова символизировала Соединенные Штаты). Шериф не считал нужным запрещать продажу таких изображений, ибо это не входило в обязанности полиции.
Культурный рост Страк-Ойл-Сити па этом не остановился. Американский город не может существовать без прессы; и вот прошел еще год - и в Страк-Ойл-Сити начала издаваться газета "Saturday Weekly Beview", то есть "Еженедельное субботнее обозрение", имевшая подписчиков ровно столько, сколько в городе насчитывалось жителей. Редактор этого "Обозрения" был одновременно его издателем и заведующим редакцией, сам его печатал и сам же и разносил. Выполнять последнюю обязанность ему было нетрудно, потому что он, кроме того, имел корову и каждое утро носил молоко по домам. Это, однако, ничуть не мешало ему писать политические передовицы, начинавшиеся примерно так:
"Если бы наш ничтожный президент послушался совета, который мы дали ему в предыдущем номере..." - и так далее, и так далее.
Как видите, в благословенном Страк-Ойл-Сити было все, что городу требуется, К тому же рабочие нефтепромыслов не такой грубый и необузданный народ, как золотоискатели, так что в городе было спокойно. Никто ни с кем не дрался, о линчеваниях и слуху не было, жизнь текла мирно, и один день был как две капли воды похож на другой. По утрам каждый занимался своим делом, вечерами обыватели жгли на улицах мусор и, если не было никаких собраний, ложились спать в счастливой уверенности, что завтра так же будут вечером сжигать мусор.
Единственной заботой и огорчением шерифа было то, что он никак не мог отучить жителей Страк-Ойл-Сити от стрельбы из карабинов по диким гусям, пролетавшим по вечерам над городом. Стрельба на городских улицах запрещена законом. "В какой-нибудь паршивой захолустной дыре - это еще куда ни шло,- говаривал шериф. - Но в таком большом городе, как наш, постоянные пиф-паф, пиф-паф - это же просто безобразие!"
Граждане слушали, кивали головами, поддакивали шерифу, но, когда к вечеру на розовеющем небе появлялись белые и серые вереницы гусей, летевших с гор к морю, все забывали о своих благих намерениях, хватали карабины и опять начиналась стрельба вовсю.
Мистер Дэвис мог бы, разумеется, препровождать виновных к судье, а судья - брать с них штраф. Но не следует забывать, что эти правонарушители, когда заболевали, были пациентами доктора, а когда им нужно было починить или сшить обувь, являлись заказчиками шерифа. И, поскольку рука руку моет, рука руки не обидит.
Итак, Страк-Ойл-Сити наслаждался мирным благополучием. Но неожиданно счастливым дням наступил конец.
Бакалейщик воспылал смертельной ненавистью к бакалейщице, а она к нему.
Тут, пожалуй, придется вам объяснить, что в Америке называется бакалейной торговлей, или, по-ихнему, "гросерн". Это лавка, где продается решительно все: здесь вы можете купить муку, рис, шляпу, сигары, метлу, пуговицы, сардины, рубашку и брюки, сало, семена, ламповое стекло, топор, сухари, тарелки, бумажные воротнички, вяленую рыбу - словом, все, что требуется человеку. В Страк-Ойл-Сити сначала открылась только одна такая лавка. Хозяин ее, Ганс Каске, был флегматичный немец из Пруссии, мужчина лет тридцати пяти, лупоглазый, не тучный, но довольно-таки солидной комплекции. Он всегда ходил без сюртука и не выпускал изо рта трубку. По-английски умел говорить лишь то немногое, что ему нужно было для "бизнеса", а больше - ни в зуб. Торговлю свою он, впрочем, вел умело, и через год в Страк-Ойл-Сити уже поговаривали, что Ганс Каске "стоит" несколько тысяч долларов.
Но вдруг в городе появилась вторая "гросери".
И удивительное дело; хозяин первой был немец, и вторую открыла тоже немка!
Кунегунда и Эдуард, Эдуард и Кунегунда!
Между ними сразу же вспыхнула война. Началась она с того, что мисс Нейман (или, как она себя называла на американский лад, Ныомен) в первое же утро продала посетителям лепешки из муки, смешанной с содой и квасцами. Наибольший вред это причинило бы ей самой, восстановив против нее общественное мнение, если бы она не утверждала, ссылаясь на свидетелей, что муку для лепешек купила у Ганса Каске, так как свою не успела еще распаковать. Выходило, что Ганс Каске - завистник и негодяй, который хотел сразу же осрамить и погубить конкурентку.
Правда, легко было предвидеть, что две "гросери" будут конкурировать между собой, но никто не ожидал, что соперничество их хозяев перейдет в страшную взаимную ненависть. Ненависть эта скоро дошла до того, что Ганс жег мусор только тогда, когда ветер нес дым в лавку его конкурентки, а конкурентка в глаза и за глаза называла его "этот дачмэн", что Ганс рассматривал как величайшую обиду.
Вначале покупатели только посмеивались над обоими, тем более что ни Ганс, ни мисс Нейман не умели говорить по-английски.
Но, когда ея;едпевпо покупаешь в одной лавке и общаешься с ее хозяином или хозяйкой, трудно сохранить нейтралитет,- и постепенно в городе образовались две партии: гансистов и нейманистов. Представители противных партий уже начинали косо посматривать друг на друга, а это могло нарушить мир и благополучие в республике Страк-Ойл-Сити и в будущем вызвать грозные осложнения. Шериф, мистер Дэвис, как глубокомысленный и тонкий политик, всегда считал нужным искоренять зло в самом зародыше и потому старался помирить конкурентов. Не раз, остановившись среди улицы, он увещевал обоих на их родном языке:
- Ну, зачем вам ссориться? Разве же у одного сапожника вы покупаете башмаки? А у меня как раз сейчас есть такие, каких во всем Сан-Франциско не найдете!
- Что толку выхваливать свою обувь перед тем, кто скоро будет ходить босиком? - кисло вoзpaжaлa мисс Нейман.
Ганс отзывался флегматично, как всегда:
- Ко мне покупатели ходят не ради моих ног.
Надо вам сказать, что у мисс Нейман были очень красивые ножки, и колкие намеки Ганса наполняли ее сердце яростным возмущением.
Обе враждующие партии и на городских собраниях начали поднимать вопрос о Гансе и мисс Нейман. Но в Америке тот, кто вздумает воевать с женщиной, никогда не может рассчитывать на защиту правосудия. Большинство граждан перешло на сторону мисс Нейман, и Ганс скоро увидел, что его торговля едва окупает расходы.
Впрочем, н у мисс Нейман дела шли не блестяще, так как все женщины города были на стороне Ганса, с тех пор как они подметили, что их мужья что-то уж слишком часто ходят за покупками к хорошенькой немке и подолгу засиживаются у нее в лавке.
Когда в обеих лавках не было покупателей, Ганс и мисс Нейман стояли друг против друга, обмениваясь злобными взглядами. Мисс Нейман напевала па мотив немецкой песенки "Мой милый Августин":
- Дачмэн, дачмэн, да-ачмэн!
А Ганс мерил ее взглядом с головы до ног с таким же выражением, с каким рассматривал убитого месяц назад койота. Потом, разражаясь сатанинским смехом, восклицал:
- О господи!
Ненависть этого флегматика дошла до того, что если он утром, выходя на порог, не видел мисс Нейман, он беспокойно топтался на месте, как человек, которому чего-то недостает.
Между ними давно дошло бы до столкновений, если бы Ганс не был уверен, что ни один представитель власти его не поддержит, тем более что мисс Нейман нашла себе защитника в лице редактора "Субботнего обозрения". В этом Ганс убедился, когда распустил слух, будто мисс Нейман носит фальшивый бюст. Собственно, в этом не было ничего неправдоподобного - в Америке это принято. Но в ближайшую субботу в "Обозрении" появилась громовая статья, в которой редактор распространялся о клеветнических замашках некоторых "дачмэнов" и в заключение, "как человек, хорошо осведомленный", торжественно заверял читателей, что бюст у некой оклеветанной дамы не фальшивый, а настоящий.
С того дня мистер Ганс пил по утрам кофе без молока, потому что не желал больше покупать молоко у редактора. Зато мисс Нейман стала брать молоко в двойном количестве. Кроме того, она заказала портному платье такого фасона, который помог ей окончательно убедить всех, что Ганс - недостойный клеветник.
Теперь Ганс чувствовал себя беззащитным против женской хитрости. А немка каждое утро, выходя на порог лавки, напевала все громче:
- Дачмэн, дачмэн, да-ачмэн!
"Чем бы таким ей насолить? - думал Ганс. - Есть у меня для крыс пшеница с мышьяком, так не отравить ли ее кур? Нет, нельзя, меня заставят за них заплатить!.. А, знаю, что делать!"
Вечером мисс Нейман, к своему крайнему изумлению, увидела, что Ганс сносит целыми охапками кустики дикого гелиотропа и укладывает их под решетчатыми окнами погреба. "Любопытно, что это он затевает? - сказала она себе. - Наверное, что-нибудь против меня!"
Между тем стемнело. Уложив зелень двумя рядами, так что посередине оставался свободный проход к окну погреба, Ганс вынес из дому какой-то предмет, прикрытый тряпкой, повернулся спиной к соседке и только тогда развернул этот таинственный предмет и прикрыл его листьями; после чего подошел к стене и стал что-то на ней писать.
Мисс Нейман сгорала от любопытства.
"Не иначе, как это он обо мне что-то пишет,- думала она. - Пусть только все уснут, тогда я пойду погляжу. Умру, а узнаю, что он там такое написал!"
Окончив таинственные приготовления, Гапс ушел к себе наверх и скоро погасил свет. Тогда мисс Нейман поспешно надела халатик и туфли на босу ногу и побежала через улицу. Дойдя до рядов гелиотропа, она двинулась прямо по проходу к погребу, чтобы прочитать надпись на стене.
Но вдруг у нее глаза полезли на лоб. Она откинулась назад и жалобно вскрикнула: "Ах! Ай!" Потом отчаянно завопила: "Помогите! Спасите!"
Наверху открыли окно.
- Что такое? - послышался спокойный голос Ганса. - Что случилось?
- Проклятый дачмэн! - завизжала мисс Нейман. - Убил меня, убил! Завтра тебя за это вздернут! Спасите! Спасите!
- Сейчас сойду,- сказал Ганс.
И действительно, через минуту он появился внизу со свечой в руке. Посмотрел на мисс Нейман, которая стояла как пригвожденная к месту, и, подбоченясь, захохотал:
- Что я вижу? Мисс Нейман? Ха-ха-ха! Добрый вечер, мисс! Ха-ха-ха! Поставил капкан на скунсов, а поймал девицу! Зачем это вы, мисс, вздумали заглядывать в мой погреб? Я же нарочно написал на стене, чтобы никто не подходил близко. Ну, теперь можете кричать во все горло, пусть люди сбегутся! Пусть увидят все, что вы по ночам ходите к моему погребу подглядывать! Кричите, сколько сил хватит,- вы у меня постоите тут до самого утра. Доброй ночи, мисс, приятных снов!
Положение мисс Нейман было ужасно. Кричать? Нельзя, сбегутся люди, срам! Молчать? Стоять целую ночь пойманной в капкан и завтра стать посмешищем для всего города? Да и зажатая в капкан нога болит все сильнее.
В голове у нее помутилось, звезды сливались перед глазами, а среди них мигал месяц со зловещей физиономией Ганса... Мисс Нейман упала в обморок.
"Негг Je! - ахнул про себя Ганс. - Если она умрет, меня завтра линчуют без суда!"
Волосы у него встали дыбом от страха.
Делать было нечего. Ганс поспешно разыскал отмычку, чтобы открыть железный капкан. Но открыть его было нелегко - мешал халат мисс Нейман. Пришлось его немного приподнять, и... несмотря на всю ненависть и страх, Ганс не мог не взглянуть на прелестные, словно мраморные, ножки своего врага, освещенные луной.
Кажется, в нем заговорила жалость. Он торопливо открыл капкан, и, так как девушка все еще была без памяти, взял ее на руки и быстро понес к ней в дом. И пока нес, испытывал все то же чувство жалости.
Он вернулся к себе, по всю ночь не мог сомкнуть глаз.
Наутро мисс Нейман не появилась в дверях лавки, чтобы, как всегда, спеть свое любимое: "Дачмэн, дачмэн, да-ачмэн!" Может быть, ей было стыдно, а может быть, она обдумывала план мести.
Оказалось, что она замышляла месть. Вечером того же дня редактор "Сатердей уикли ревью" вызвал Ганса на кулачный бой и сразу же подбил ему глаз. Но доведенный до отчаяния Ганс задал ему такую трепку, что после недолгого и тщетного сопротивления редактор во весь рост растянулся на земле и закричал: "Довольно! Довольно!"
Неведомо как - не от Ганса - весь город узнал о ночном происшествии с мисс Нейман. А из сердца Ганса после драки с редактором испарилась жалость к противнице и осталась одна лишь вражда.
Он предчувствовал, что ненавистная рука нанесет ему какой-то внезапный удар. И удар не заставил себя долго ждать.
Лавочники часто вывешивают на улице перед лавкой объявления о различных полученных ими товарах, и эти объявления начинаются со слова "Notice". И еще надо вам знать, что в американских "гросери" обычно продают для ресторанов и баров лед, без которого ни один американец не станет пить ни пива, ни виски. И вот Ганс вдруг заметил, что у него совсем перестали брать лед. Огромный запас, привезенный им по железной дороге и сложенный в погреб, растаял, убытку было больше чем на десять долларов. В чем же дело? Почему так вышло? Ганс видел, что даже его сторонники каждый день покупали лед у мисс Нейман, и не мог понять, что бы это значило, тем более что он ни с кем из буфетчиков не ссорился.
Он решил выяснить дело.
- Отчего вы не берете у меня льду? - спросил он своим ломаным английским языком у бармена Питерса, когда тот проходил мимо лавки.