С конца 80-х годов писатель снова обращается к современной тематике и создает романы "Без догмата" (1889- 1890) и "Семья Поланецких" (публиковался в 1893- 1894 годах). Популярность романов Сенкевича лишь со временем позволила ему упрочить свое материальное положение, хотя книгоиздатели (не только в Польше) наживали на их публикации немалые деньги. Личная жизнь писателя складывается несчастливо. Еще в период его работы над трилогией, в 1885 году, умирает Мария Сенкевич. В 1893 году писатель вновь женится на юной Марии Володкович. Молодая пара венчается в Кракове, обряд совершает ксендз-кардинал, новобрачные едут в Италию, и сразу же происходит разрыв. Через два с лишним года римская курия соглашается признать брак недействительным. Все эти годы писатель много путешествует, лечится на заграничных курортах, бывает в европейских столицах, совершает поездки в Италию, Грецию, Испанию, в Египет и на остров Занзибар. Газеты в 1891- 1892 годах печатают его "Письма из Африки".
Социально-бытовые романы Сенкевича менее увлекательны, нежели исторические. Выше других оценивался критикой роман "Без догмата". К этому, надо признать, были все основания. Сенкевич в этом произведении коснулся серьезного, отраженного рядом европейских литератур явления: того кризиса сознания, одним из симптомов которого в XIX веке считалось появление "умных ненужностей", молодых людей, пораженных болезнями воли. (В этой связи неоднократно говорилось, например, о родстве между "бездогматовцем" Сенкевича и типом "лишнего человека" в русской литературе.) М. Горький писал, что Сенкевич изобразил крах индивидуализма как мировоззрения, а герой его, отмеченный печатью вырождения, стоит в одном ряду с созданиями предшественников (Мюссе) и современников писателя (Бурже, Пшибышевский). "Мы видим,- писал Горький в статье "Разрушение личности",- что "исповедь сына века" бесчисленно и однообразно повторяется в целом ряде книг и каждый новый характер этого ряда становится все беднее духовной красотой и мыслью, все более растрепан, оборван, жалок. Грелу Бурже - дерзок, в его подлости есть логика, но он именно "ученик"; герой Мюссе мыслил шире, красивее, энергичнее, чем Грелу. Человек "без догмата" у Сенкевича еще слабее силами, еще одностороннее Грелу, но как выигрывает Леон Плошовский, будучи сопоставлен с Фальком Пшибышевского, этой небольшой библиотекой модных, наскоро и невнимательно прочитанных книг!"
К началу 90-х годов польский реалистический роман имел на своем счету замечательные достижения. Элиза Ожешко создала самое широкое из своих полотен - роман "Над Неманом". Болеслав Прус опубликовал "Куклу" - одно из вершинных достижений польского реализма. Автор "Без догмата", обратившись к современности, нашел свой круг проблем, свою повествовательную манеру.
Детальностью и завершенностью психологического анализа, мастерским воспроизведением движений души в целом богатстве оттенков роман существенно обогатил польскую литературу. Сенкевич сам говорил, что хочет воссоздать "кусочек души сложной и больной, но подлинной", изобразить человеческую натуру "глубже, чем она обычно берется, особенно в польских романах". Дневник героя должен был (и Сенкевич считал, что этого отчасти добился) "производить впечатление не литературного произведения, но чего-то совершенно реального, что действительно имело место". Такая форма повествования соответствовала характеру героя, зараженного скептицизмом, склонного к самоанализу, способного судить и осудить себя, способного определить (но не вылечить) болезни своей души. Плошовский находит в себе "человека усталого, который лишен жизненной силы". Собственную склонность к рефлексии он определяет как вещь губительную: "Анализ - это нечто схожее с ощипыванием цветка. Он чаще всего портит красоту жизни, а вместе с нею и счастье, то единственное, что имеет смысл".
История упущенного счастья, любви, вспыхнувшей поздно и ставшей мучением, была не нова в литературе. Сенкевич попытался, однако, по-своему определить причины, в силу которых приходят на свет люди из племени "бездогматовцев". ("Имя мое - легион",- говорит его Плошовский.) Читатель увидит, что главной в ряду отмеченных писателем причин была принадлежность героя к миру тех, кто может жить не трудясь, потребляя созданное другими. Поклонник красоты, склонный к эстетизму и созерцательности, Плошовский сам не является натурой творческой и становится скорее разрушителем прекрасного.
Другой причиной был полный отрыв героя от национальной почвы, равнодушие к проблемам народа, космополитические вкусы и образ жизни. Духовной связи с соотечественниками Плошовский не имеет и, пожалуй, даже не ощущает ее необходимости. В этой линии романа Сенкевич не расходится с теми современными ему писателями (Элиза Ожешко и другие), которые резко критиковали аристократический космополитизм и были когда-то идейными соратниками автора "Янко-музыканта". Но писатель, давно порвавший с позитивистскими идеалами молодости, хотел теперь предъявить счет учителям своего поколения, глашатаям культа положительных знаний, и шире - атеизму и материалистической философии вообще. (Приступая к работе над романом, Сенкевич выразил желанно перечитать Спенсера в Тэна, Милля и Дарвина, "всех позитивистов".) Идейный крах польского позитивизма был фактом, как фактом был и рост "упадочных" настроений, болезненного декадентства. Буржуазная философия действительно не могла уже ответить на больные вопросы времени. Это и смущает героя Сенкевича, который так характеризует мысль своего века: "Я восхищаюсь твоей трезвостью, преклоняюсь перед точностью твоих анализов, но при всем том ты сделала меня несчастным. Ты сама признаешь, что на в силах ответить на вопросы первостепенной для меня важности. Однако у тебя хватило силы подорвать мою веру, которая на эти вопросы давала мне ответ не только твердый, но и полный отрады и утешения". Философия и наука оказываются виновными в ослаблении авторитета традиционной морали, наделяющей человека "катехизисной простотой души". Такая вот "простота" дает религиозной Анеле, женщине, которую любит Плошовский, нравственную силу и превосходство в споре с "бездогматовцем".
Сенкевич-художник избежал, однако, в своем романе явных упрощений, назойливо-дидактических сюжетных решений. Его герой, которого любовь, властная и трагическая, полностью преображает, вытравив эгоизм и научив понимать, сочувствовать, сопереживать, в заключительных главах выглядит куда крупнее, трагичнее, самоотверженнее, чем его Анеля. (Именно эта линия книги, "славянское толкование любви к женщине", привлекла внимание Л. Н. Толстого, которому чрезвычайно понравился роман Сенкевича.) "Бездогматовец" не кается, не ищет утешения в том, чему не верит, и с мужественной трезвостью признает собственную обреченность, невозможность счастья своего и возлюбленной: "Приговор нам уже вынесен. Надо быть слепым, чтобы не видеть, что какая-то сила, мощная, как целый мир, разделяет нас. Кто она и как называется - я не знаю. Я знаю только, что, став на колени и колотя головой о пол, моля и плача, я, может, и сдвинул бы горы, но ее не умолпл". Из жизни, после смерти любимой, он уходит по своей воле - и, в сущности, нераскаянным скептиком.
В следующем своем романе Сенкевич меняет аспект повествования: психологический анализ уступает место широкоплановому изображению образа жизни той среды, к которой принадлежал и которую знал писатель. Его "Семья Полапецкпх" имела с предыдущим романом определенные сюжетные связи и явилась, можно сказать, второй частью дилогии. Но преобладали в пой персонажи совершенно иного типа и склада, нежели в "Без догмата".
Прежде всего это относится к главному герою, Станиславу Поланецкому. Это как бы "анти-Плошовский", человек разумный и положительный, способный идти в ногу с эпохой торжества буржуазии, зарабатывать деньги и в достатке содержать семейство. По Сенкевичу, это новый человек, "работник" (конечно, не в смысле старых позитивистских лозунгов), а в сущности - это рыцарь заурядного приобретательства, которое даже и не окутывается фразами о служении национальному делу. Проницательный и надежный делец, он совершает спекуляции, которые не имеют морального оправдания. Стремления его не возвышаются над столь скромной житейской целью, как выкуп имения жены (что должно означать возвращение "здоровой" части шляхты к выполнению патриотической миссии: сельское хозяйство, служение земле). Ограниченность житейских целей этого героя может быть великолепным примером того "снижения идеалов" в литературе, о котором говорила польская демократическая критика конца прошлого века.
Поначалу читатель по без интереса следит за отношениями героя с добродетельной и симпатичной Марыней Плавицкой. (Вероятно, "семейная мысль" романа привлекла к себе внимание Л. Н. Толстого, оценившего "Семью Поланецких" положительно.) История знакомства, разрыва и соединения в браке двух молодых людей переходит в историю их дальнейшей семейной жизни, в ходе которой герой грешит и раскаивается, усваивает твердые религиозные принципы, учится ценить самоотверженную женскую любовь. Лишь под конец событий, лишь осознав в дни опасной болезни жены непрочность своего благополучия, он отрешается от того отношения к женщине, которое писатель характеризует следующим образом: "Когда он пришел к полной уверенности, что она является его собственностью, он и не думал о ней больше, чем следует думать о собственности".
Невыразительность героя требовала, пожалуй, гагой манеры повествования. Подробный и детальный рассказ, уместный в исторических романах, когда речь шла о судьбах людей ярких и значительных, здесь, в обрисовке современника, измельчавшего и потускневшего, оказался не вполне подходящим. Не были сильной стороной романа и страницы, касавшиеся умственной жизни эпохи. Сенкевич подметил, например, оживление в тогдашнем обществе интереса к идеям польского мессианизма, по изложение их (старым профессором Васковским) было упрощенным и едва ли не карикатурным.
Сам автор "Семьи Поланецких" не относил роман к числу своих крупных удач. Демократическая критика утвердилась в своем мнении о Сенкевиче как о консерваторе. Ст. Бжозовский признал книгу "романом польской буржуазии". О буржуазности ее содержания говорил и А. П. Чехов, чей отзыв был сделан, впрочем, в частном письме и не предназначался для печати: "Цель романа: убаюкать буржуазию в ее золотых снах. Будь верен жене, молись с ней по молитвеннику, наживай деньги, люби спорт - и твое дело в шляпе и на том и на этом свете. Буржуазия очень любит так называемые "положительные" типы и романы с благополучными концами, так как они успокаивают ее на мысли, что можно и капитал наживать, и невинность соблюдать, быть зверем и в то же время счастливым".
Тем не менее и этот роман интересен сегодняшнему читателю. Познавательное значение его несомненно. Сенкевичем были подмечены явления, которые не привлекали внимания других современных авторов. Во многом он дополнил созданный литературой портрет шляхетского современника. Бесспорно наличие в книге ярких страниц, интересно задуманных образов и сюжетных линий, которые в другой художественной структуре могли бы зазвучать по-иному, гораздо сильнее. Живо изображено дворянское оскудение и вызванные им перемены в мыслях и нравах. Показана и сила, которую по-прежнему имеют в обществе превратные понятия, основанные на праздности и эгоизме, пренебрежение мыслью и духовной красотой - все, что в литературе XIX века часто связывалось с понятием "свет". Среда, которая живет по этим понятиям, пагубна для чистых, творческих натур. (Это иллюстрирует печальная история поэта Завидовского.) Уродливость дворянского воспитания, искореняющего здоровые начала, приучающего ко лжи и бездумному эгоизму, иллюстрируется несколькими женскими образами. Писатель с горечью отмечает, что устои, хранить которые, по его мнению, призваны польские женщины, находятся под угрозой: "Есть у нас женщины, которые бога и заповеди религии носят в сердце, а есть и такие, которые из нашей католической религии делают себе католический спорт,- такие громче всех болтают и растут, где их не сеяли". В мире "Семьи Поланецких" люди теряют подлинность. Царит притворство в его различных вариантах: будь то комедиантство старого Плавицкого, поза декадента Букацкого или стремление адвоката Машко капаться удачливее и богаче, чем на самом деле. Сенкевич, однако, к таким человеческим качествам и поступкам, которые достойны обличения, сатиры, довольно часто относится со снисходительным благодушием. В романе ощущается подчас какая-то фальшивость интонации, лишающая произведение Сенкевича той художественной цельности, которая характерна для лучших его вещей.
Работа над "Поланецкими", романом солидным и объемистым, утомляла, как можно предполагать, самого автора. ("Я даже не в состоянии сказать, как я устал",- пишет Сенкевич, поставив в рукописи слово "конец".) Не исключено, что уже в эти дни ему мечталось возвращение к историческому роману. Проходит месяца четыре - и начинается работа над "Камо грядеши" (в оригинале латинское: "Quo vadis"). Она длится примерно год: написанное немедленно идет (с марта 1895 года по февраль 1896-го) на страницы варшавской, краковской, познанской газет. О том, как возник замысел романа, Сенкевич позднее рассказывал так:
"Это было следствие разных причин. У меня была многолетняя привычка перед сном перечитывать древних римских историков. Я делал это не только из любви к истории, которой всегда весьма интересовался; но также из-за латыни, которой я не хотел забывать. Эта привычка позволяла мне без труда читать латинских поэтов и прозаиков и вместе с тем будила все более горячую любовь к древнему миру.
Всего сильнее привлекал меня из историков Тацит. Вчитываясь в его "Анналы", я неоднократно чувствовал искушение изобразить в художественном произведении два противостоящих друг другу мира, из которых один представлял собой правящую мощь, всесильную административную машину, второй же - исключительно силу духа". Далее Сенкевич говорит, что с художественной точки зрения сложившийся замысел увлек его прежде всего "теми великолепными формами, в которые умел облечь себя древний мир".
Действительно, в польской литературе эпохи разделов время упадка могущественной империи изображалось многими авторами: достаточно назвать драму Зыгмунта Красинского "Иридион". Добавим к этому, что Сенкевич работал над романом в годы, когда остро ощущался кризис общественного устройства, старой культуры, когда считанные годы оставались до революционных событий, которые оказали огромное влияние на судьбы польского народа. Это наложило свой отпечаток и на восприятие новой книги Сенкевича: в ней отыскивали параллели с современностью, толковали ее (отвлекаясь от конкретного исторического материала) как прославление стойкости борцов за новые революционные идеи. Ее охотно читали члены возникавших на польских землях социалистических организаций. Рецензия на "Камо грядеши", появившаяся в краковской социалистической газете, называлась... "Революционный роман".
Сенкевича, конечно, не стоит считать виновником подобных преувеличений, и таких толкований замысел романа не предусматривал. Писатель, верный своим консервативным взглядам, задумал "истинно христианскую эпопею" и полагал, что она станет произведением более важным, чем все им до сих пор написанное. Художественный результат, однако,- что признают едва ли не все исследователи и критики, в том числе и католического направления,- несколько разошелся с замыслом.
Дело в том, что, изображая античный мир, идущее к гибели язычество, Рим "огромный, жадный и хищный, а вместе с тем распущенный и прогнивший до мозга костей", Сенкевич опирался на многочисленные источники, штудировал многочисленных латинских авторов, изучал обширные научные труды и литературные произведения, посвященные императорскому Риму, короче - имел дело с реальной действительностью, получившей отражение в памятниках литературы и искусства. Для обрисовки же первых христиан писатель посчитал в общем достаточной легенду, христианскую мифологию, католическую агиографию - без отклонений от официальной интерпретации и со сравнительно скромными дополнениями.
Здесь уместно вспомнить, что богатство и разнообразие изучаемых автором источников были, по Сенкевичу, непременным условием создания исторического романа, оправданием его существования. В статье "Об историческом романе" (1889) он писал: "Возможно ли верно и правдиво воссоздать человека минувшего времени? Я не думаю подвергать сомнению значимость непосредственных наблюдений, а утверждаю лишь, что изучение прямых и точных свидетельств, которые оставили после себя прошлые века, может таковые полностью заменить, а иногда и превзойти". Разная степень оснащенности историческими данными сказалась, несомненно, на яркости изображения в "Камо грядеши" противостоящих друг другу миров. На одной стороне были пластически выразительные образы, тщательно обрисованный бытовой фон, на другой - кроме хорошо знакомой читателю проповеди - эмоциональная окрашенность, патетика, экзальтация или же идилличность. Языческая культура выглядит богаче и привлекательнее, чем втайне набирающее сторонников новое мировосприятие. Сенкевичу кажется, что вопрос о том, почему победило христианство, в развернутом ответе не нуждается. Он требует, чтобы ему верили на слово: раз за новую веру люди отдают жизнь - значит, в ней есть смысл. Пожалуй, одна лишь причина смены религии раскрыта в романе с достаточной художественностью: невозможность жить, как жили раньше, от последнего раба до высших лиц империи, в жестоком страхе, под постоянной угрозой смерти.
Причем в некоторых местах романа страх обитателей Рима - это боязнь не только императорского гнева, но и мести со стороны порабощенных. Когда апостол Павел убеждает знатного патриция в преимуществах новой веры, в речах его слышатся отзвуки современных созданию романа настроений: "У тебя тысячи слуг, но завтра эти слуги могут выпустить из тебя кровь... А вот я провозглашаю любовь и учение, которое приказывает властителям любить подданных, господам - рабов, рабам - служить из любви..."