X
Выборы! Выборы! Головка пани Марии Яжинской занята только ими; ни о чем другом она не думает, не говорит, не мечтает.
- Вы, пани, великий политик,- говорит ей сосед-шляхтич, припадая губами к ее маленьким ручкам, а "великий политик" краснеет, как вишня, и отвечает с пленительной улыбкой:
- О, мы агитируем как только можем!
- Пан Юзеф будет депутатом! - с уверенностью говорит шляхтич, а "великий политик" отвечает:
- Я бы очень хотела этого, и не только ради Юзя, но (тут "великий политик" совсем неполитично краснеет как рак) ведь это общественное дело.
- Настоящий Бисмарк! Как бог свят! - восклицает шляхтич и снова целует маленькие ручки, после чего они начинают совещаться о методах агитации.
Шляхтич берет на себя Нижнюю Кривду и Убогово (Большая Кривда для них потеряна, так как принадлежит папу Шульбергу), а пани Мария намерена заняться прежде всего Гпетовом. У нее уже головка разламывается от множества забот. Но она не теряет времени. Каждый день ее можно видеть на улице, когда она обходит хаты. Одной рукой она поднимает платье, а другой держит зонтик, а из-под платья выглядывают маленькие ножки, которые бодро топочут, преследуя великие политические цели. Пани Мария заходит в хаты, говоря по дороге всем, кого видит за работой: "Бог в помощь". Она навещает больных, привлекает на свою сторону людей, помогает, где может. Несомненно, она бы делала это и без политики, потому что у нее доброе сердце, но ради политики - тем более. Чего бы она только не сделала ради этой политики? Она только не смеет признаться мужу, но ей страшно хочется поехать на крестьянский сход, и она даже придумала речь, какую следовало бы произнести на этом сходе. Что это за речь! Что за речь! Правда, она вряд ли осмелилась бы ее произнести, но если бы осмелилась, ну-ну! Зато, когда до Гнетова дошло известие, что власти разогнали сход, "великий политик" разревелся с досады в своей комнате, разорвал платок и весь день ходил с красными глазами. Напрасно муж просил ее не "безумствовать" до такой степени. На следующий день агитация в Гнетове велась с еще большей горячностью. Теперь пани Мария ни пред чем не отступает. В один день она успевает побывать в двадцати хатах и везде так громко бранит немцев, что мужу приходится ее останавливать. Но опасности тут нет никакой. Люди встречают ее с радостью, улыбаются ей и целуют руки, потому что она такая красивая, такая розовая, что у всякого, кто ее видит, на душе светлей. Доходит черед и до Бартековой хаты. Лыска ее не пускает, но Магда сгоряча стукает его поленом но голове.
- Ох, ясная пани! Золото мое, красавица, ягодка моя! - восклицает баба и припадает к ее руке.
Бартек согласно уговору с женой бросается пани в ноги, маленький Франек сначала целует ей руку, потом запускает палец в рот и погружается в восторженное созерцание.
- Я надеюсь,- говорит, поздоровавшись, молодая пани,- я надеюсь, Бартек, что ты будешь голосовать за моего мужа, а не за пана Шульберга.
- Зоренька моя,- восклицает Магда,- да кто же здесь станет голосовать за Шульберга, чтоб его паралич разбил! - Тут она целует у панн руку. - Не гневайтесь, моя ясная панн, но как станешь говорить о немцах, язык свой не удержишь.
- Муж мне сказал, что заплатит Юсту.
- Благослови его бог! А ты что стоишь, как пень? - обращается Магда к мужу. - Он, пани, у меня неразговорчивый.
- Так будете голосовать за моего мужа? - спрашивает пани.- Да? Вы поляки, мы поляки - будем поддерживать друг друга.
- Да я ему голову оторву, если он не будет за пана голосовать,- говорит Магда. - Ну, что ты стоишь, как пень? Уж очень он у меня неразговорчивый. Да ну, пошевеливайся!
Бартек снова целует у пани ручку, по упорно молчит и мрачнеет, как ночь. В мыслях у пего ландрат.
* * *
Наконец наступает день выборов. Пан Яжинский уверен в победе. В Гнетово съезжаются соседи. Они уже вернулись из города, уже проголосовали и теперь ждут в Гнетове известий, которые должен привезти ксендз. Потом будет званый обед, а вечером Яжинские поедут в Познань и затем в Берлин. Некоторые деревни избирательного округа голосовали еще вчера. Сегодня будут известны результаты. Настроение у всех превосходное. Молодая пани слегка возбуждена, но полна надежд. Она улыбается и принимает гостей с таким радушием, что все, как один, признают: пан Яжинский нашел в Царстве Польском настоящее сокровище. Правда, ото сокровище не может спокойно усидеть на месте, перебегает от одного гостя к другому и заставляет каждого по сто раз повторять, что "Юзе будет избран". Но, право, она не честолюбива и не из тщеславия хочет стать женой депутата: ее юной головке пригрезилось, что ей с мужем действительно предстоит исполнить важную миссию. Сердечко у нее бьется совсем как под венцом, и радость озаряет красивое личико. Ловко лавируя между гостями, она подходит к мужу, тянет его за рукав и шепчет ему па ухо, как ребенок, который хочет подразнить: "Господин депутат!" Он улыбается, и оба невыразимо счастливы. Обоим хочется как следует расцеловаться, но при гостях неловко. Все поминутно поглядывают в окно, так как дело действительно серьезное. Умерший депутат был поляк, и немцы впервые в этом округе выставляют своего кандидата. По-видимому, победоносная война придала им храбрости, и именно поэтому собравшимся в гнетовской усадьбе так важно, чтоб был выбран их кандидат. Еще до обеда гремят патриотические речи. Молодая пани к ним не привыкла, поэтому они ее особенно волнуют. Минутами ее охватывает беспокойство: а что, если при подсчете голосов устроят какое-нибудь мошенничество? Но ведь в комитете заседают не только немцы? Старшие гости объясняют пани, как производится подсчет голосов. Она слышала это уже сотни раз, но хочет услышать еще. Ах, ведь сейчас решается, будет иметь население в парламенте защитника или врага! Это скоро станет известно, даже очень скоро, так как на дороге вдруг подымается облако пыли. "Ксендз едет! Ксендз едет!" - повторяют присутствующие. Пани бледнеет. Все заметно взволнованы. Несмотря на уверенность в победе, последняя минута заставляет сильнее биться сердца. Но нет, это не ксендз, это приказчик приехал верхом из города. Может быть, он что-нибудь знает? Вот он привязывает лошадь и быстро идет к дому. Гости с хозяйкой во главе выбегают на крыльцо.
- Есть известия! Есть? Выбран наш пан? Что? Да поди сюда! Ты наверное знаешь? Результаты объявлены?
Вопросы сыплются градом, мужик бросает шапку в воздух.
- Наш пан выбран!
Пани опускается на скамейку и прижимает руку к трепещущей груди.
- Виват! Виват! - кричат соседи. - Виват!
Из кухни высыпает прислуга.
- Виват! Немцы побиты! Да здравствует депутат! И пани депутатша!
- А ксендз? - спрашивает кто-то.
- Сейчас приедет,- отвечает приказчик,- последние голоса подсчитывают...
- Подавайте обед! - кричит пан депутат.
-- Виват! - повторяют соседи.
Все возвращаются в залу. Теперь гости уже спокойно поздравляют пана и пани, только сама пани не может сдержать свою радость и на глазах у всех бросается мужу на шею. Однако никто не видит в этом ничего предосудительного, напротив, все растроганы.
- Ну, живем еще! - говорит сосед из Убогова.
Между тем у крыльца раздается стук экипажа, и в залу входит ксендз, а за ним старый Мацей из Гнетова.
- Ждем, ждем вас! - кричат собравшиеся. - Ну, каким большинством?
Ксендз с минуту молчит и вдруг словно в лицо этой всеобщей радости бросает резко и коротко два слова:
- Избран... Шульберг.
Минута изумления, град тревожных, торопливых вопросов, на которые ксендз снова отвечает:
- Избран Шульберг!
- Но как? Что случилось? Каким образом? Приказчик ведь говорил совсем другое. Что Hie случилось?
В эту минуту пан Яжинский выводит из залы бедную пани Марию, которая кусает платок, чтоб не разрыдаться или не упасть в обморок.
- Какое несчастье! Вот несчастье! - повторяют гости.
Вдруг с другого конца деревни доносится какой-то неясный гомон, как будто возгласы радости. Это гнетовские немцы торжествуют свою победу.
Супруги Яжипские снова возвращаются в залу. Слышно, как молодой пан в дверях говорит пани: "II faut faire bonne mine". Но молодая пани уже не плачет, глаза у нее сухи, только лицо пылает.
- Расскажите же, как все это случилось? - спокойно спрашивает хозяин.
- Да как же, милостивый пан, этому было не случиться,- говорит старый Мацей,- если здешние гнетовские мужики голосовали за Шульберга.
- Кто же?
- Как? Здешние?
- А то как же! Я сам видел, да и все видели, как Бартек Словик голосовал за Шульберга...
- Бартек Словик? - переспрашивает панн.
- А то как же! Теперь-то его все ругают, баба его ругает, а мужик катается по земле, плачет. Но я сам видел, как он голосовал...
- Такого из деревни надо гнать! - говорит сосед из Убогова.
- Да ведь все, милостивый пан,- говорит Мацей,- все, кто был на войне, голосовали, как он. Говорят, будто им приказали...
- Злоупотребление! Форменное злоупотребление! Неправильные выборы! Насилие! Мошенничество!- слышатся возмущенные голоса.
Невеселый обед был в тот день в гнетовской усадьбе.
Вечером пан и пани уехали, но уже не в Берлин, а в Дрезден.
Между тем Бартек сидел в своей хате, несчастный, проклинаемый и отверженный всеми,- даже для собственной жены он был теперь чужим, и она за целый день не сказала ему ни слова.
* * *
Осенью бог дал урожай, и пан Юст, получивший землю Бартека, радовался выгодному дельцу.
Спустя несколько дней по дороге из Гнетова шли три человека: мужик, баба и ребенок. Мужик согнулся и был больше похож на старика нищего, чем па здорового мужчину. Шли они в город, потому что в Гнетове не могли найти работу. Лил дождь. Баба выла в голос с тоски по своей хате и родной деревне. Мужик молчал. Дорога была пустынна: ни телеги, ни человека, только крест простирал над ней свои промокшие от дождя руки. Дождь шел все сильнее. Смеркалось.
Бартек, Магда и Франек шли в город, так как герою Гравелотта и Седана предстояло еще сидеть зимой в тюрьме по делу Беге.
Пан и пани Яжинские все еще гостили в Дрездене.
1882
САХЕМ
В городе Антилопе, расположенном у реки того же названия, в штате Техас, все от мала до велика спешили на цирковое представление. Оживление жителей было понятно, так как со времени основания города сюда впервые приехал цирк с танцовщицами, акробатами и музыкантами. Город возник недавно. Еще пятнадцать лет тому назад здесь не только не было ни одного дома, но и во всей ближайшей округе не было белых. На небольшом пространстве, образуемом разветвлением реки, как раз на том месте, где находится Антилопа, стояло индейское селение под названием Чиаватта. Это была столица племени Черных Змей; в свое время они так досаждали поселенцам соседних немецких колоний: Берлина, Грюнденау и Гармонии, что жизнь колонистов стала невыносимой. Правда, индейцы только защищали свой "территориум", который правительство штата Техас закрепило за ними на вечные времена торжественнейшими трактатами; но какое дело было до этого колонистам Берлина, Грюнденау и Гармонии? Верно только одно, что они отбирали у племени Черных Змей землю, воду и воздух, а взамен несли цивилизацию; краснокожие же благодарили их на свой манер, то есть снимали с их голов скальпы. Такое положение не могло продолжаться долго. Однажды в лунную ночь четыреста поселенцев из Берлина, Грюнденау и Гармонии, призвав на помощь мексиканцев из Лa-Opa, напали на спящую Чиаватту. Успех правого дела был полный. Чиаватта была сожжена, а все ее жители, не исключая женщин и детей, поголовно вырезаны. Уцелели только небольшие отряды воинов, бывшие в это время на охоте. Из самого селения никому не удалось спастись, главным образом потому, что его кольцом охватили разветвления реки, которая, разлившись, как обычно весной, окружила поселок огромным водным пространством. Но именно такое местоположение Чиаватты, погубившее индейцев, пришлось по сердцу немцам. Отсюда трудно спасаться бегством, но зато здесь удобно защищаться. Учитывая это, колонисты из Берлина, Грюнденау и Гармонии стали перебираться туда, и вот в мгновение ока на месте дикой Чиаватты возникла цивилизованная Антилопа. Через пять лет она насчитывала уже две тысячи жителей.
На шестой год на противоположном берегу нашли, залежи ртути, эксплуатация которых удвоила число жителей. Еще через год на городской площади по суду Линча были повешены и остальные девятнадцать воинов из племени Черных Змей, схваченные в близлежащем лесу Мертвых,- и с тех пор уже ничто не препятствовало расцвету Антилопы. В городе выходили две газеты и один журнал. Железная дорога соединяла Антилопу с Рио-дель-Норте и Сан-Антонио; на Опунция-гассе высились три школы, в том числе одна высшая. На площади, где были повешены последние воины из племени Черных Змей, построили благотворительное заведение; пасторы каждое воскресенье проповедовали с церковных кафедр любовь к ближнему, уважение к чужой собственности и прочие необходимые в цивилизованном обществе добродетели, а один лектор, попавший сюда проездом, прочел даже как-то раз в Капитолии доклад "О правах наций".
Жители побогаче поговаривали о том, что нужно бы основать университет и что городу должно посодействовать в этом направлении правительство штата. Антилоповцам повезло. Торговля ртутью, апельсинами, ячменем и вином давала им превосходные доходы. Они были добродетельны, трудолюбивы, бережливы, несколько педантичны и толсты. Кто посетил бы в последнее время Антилопу, насчитывающую уже более десяти тысяч жителей, тот не узнал бы в богатых местных купцах тех беспощадных завоевателей, которые пятнадцать лет тому назад сожгли Чиаватту. Дни они проводили в лавках, мастерских и конторах, вечера просиживали в пивной "Под золотым солнцем" на улице Гремучих Змей. Слушая их немного медлительную и гортанную речь, возгласы: "Mahlzeit! Mahlzeit!" и эти флегматичные разговоры: "Nun ja, wissen Sie, Herr Miiller, ist das aber moglicli?", звон пивных кружек, шипение пива, плеск пролитой на пол пены, наблюдая их невозмутимость и самодовольство, глядя на филистерские, заплывшие жиром лица, на рыбьи глаза, можно было подумать, что находишься в какой-нибудь пивной в Берлине или в Мюнхене, но никак не на пепелище Чиаватты. Но в городе уже все было ganz gemutlich, и о сожженной Чиаватте никто не вспоминал. И вот в этот вечер люди спешили в цирк: во-первых, потому, что после трудового дня развлечение равно приятно, как и полезно; во-вторых, потому, что жители гордились его приездом. Всем известно, что цирк не приедет в первый попавшийся городишко, и прибытие труппы достопочтенного мистера Дина подтверждало в известной мере вес и значение Антилопы.
Однако была и третья, может быть и самая важная, причина всеобщего любопытства. Дело в том, что второй номер программы возвещал следующее: "Прогулку по проволоке, натянутой на высоте пятнадцати метров от земли, совершит в сопровождении музыки знаменитый гимнаст Красный Ястреб, сахем (вождь) Черных Змей, последний потомок царского рода и единственный оставшийся в живых из всего племени: 1) прогулка, 2) прыжки Антилопы, 3) танец и песнь Смерти". Где-где, а в Антилопе этот сахем мог возбудить величайший интерес. Достопочтенный мистер Дин рассказывал в пивной "Под золотым солнцем", что пятнадцать лет тому назад он нашел по пути в Санта-Фе на Плянос-де-Торнадо старого умирающего индейца с десятилетним мальчиком. Старик, правда, умер от ран и истощения, однако перед смертью успел рассказать, что этот мальчик - сын убитого сахема Черных Змей и наследник его титула.
Труппа приютила сироту, и со временем он стал ее первым акробатом. Впрочем, достопочтенный мистер Дин только здесь, "Под золотым солнцем", узнал, что некогда Антилопа была Чиаваттой и что знаменитый канатоходец будет подвизаться на могиле своего племени. Известие это привело директора в великолепное настроение, ибо теперь можно было наверняка рассчитывать на great attraction только бы суметь как можно лучше использовать эффект. Разумеется, добродетельные антилоповцы помчались в цирк, чтобы показать вывезенным из Германии женам и сыновьям, никогда в жизни не видевшим индейцев, последнего из племени Черных Змей и сказать при этом: "Смотрите-ка, вот таких, всех до единого, мы вырезали пятнадцать лет тому назад". "Ach, Herr Jeh!" - как приятно услышать возглас изумления из уст Амальхен и маленького Фрица. По всему городу только и слышалось: "Сахем! Сахем!"