- Разумеется, моя фабрика тоже перешла на неполную рабочую неделю. Но, господа, мои расходы идут своим чередом. Затраты на уголь, смазочные масла и другое остались теми же.
- Не лицемерьте! Ведь жалованье рабочим вы сократили, пожалуй, на треть, а то и наполовину?
- Ну, в общем-то…
- В Гамбурге паника, там все обесценено, абсолютно все, кроме серебра и золота…
- Чтоб провалиться этим немцам с их трусостью и жадностью.
- Не ройте яму другому…
- Шрёдера, сударь, я знаю прекрасно. Его фирма одна из самых богатых и старых в Гамбурге. На днях он воззвал к своему лондонскому брату Джону о помощи. Джон телеграфировал: если двух миллионов марок банкнотами будет достаточно, то он готов послать на эту сумму серебра. Христиан тотчас ответил: три миллиона или вовсе ничего. Такую сумму Джон послать не мог, и Христиан Матиас Шрёдер взлетел на воздух…
На Энгельса многие посматривали заинтересованно. Было известно, что молодой купец-немец получает французские, американские, прусские газеты и потому обычно осведомлен о событиях в мире гораздо раньше и лучше, чем все деловые люди Манчестера. К нему хотели бы подойти, с ним охотно поговорили бы, но у него был вид человека куда-то сосредоточенно устремленного, и никто не решался его остановить.
Вдруг Энгельс неожиданно столкнулся лицом к лицу с самим Джоном Поттером, мэром Манчестера. Это был очень толстый сорокашестилетний господин, рыжий, краснолицый, большой весельчак и бабник, "боров", как его звали в городе. Ни обойти, ни сделать вид, что не узнал, тут, конечно, невозможно, пришлось раскланяться.
- Господин Энгельс! - таким тоном, словно это встреча на охоте или на бегах, воскликнул Поттер. - Какие новости вы нам принесли? Что происходит в этом сумасшедшем мире?
- Новости? - во весь рот улыбнулся Энгельс. - Новостей много, сэр, но все они сегодня отступают на задний план перед новостями, что мы узнаём здесь, в этом зале. За этими новостями я сам сюда и пришел.
Несколько знакомых и незнакомых биржевиков приблизились к Энгельсу и мэру. Образовалась группа, которая постепенно росла.
- Здесь новость отличная! - с преувеличенным энтузиазмом завзятого весельчака ударил в жирные ладони Поттер. - Цена на хлопок поднялась до семи с четвертью пенсов за фунт. Значит, самое худшее миновало!
Это было неожиданностью. Еще вчера цена на хлопок держалась около шести с половиной пенсов, и все говорили о том, что она должна упасть еще ниже. Конечно, и сейчас положение большинства фабрикантов крайне тяжелое, некоторых - отчаянное, восемь или десять мелких текстильных фирм на днях уже лопнули. Но, по расчетам Энгельса, кризис в этой отрасли промышленности лишь тогда станет по-настоящему силен и страшен, когда цена на хлопок опустится до шести пенсов.
- Да, да! - возбужденно колыхал свои телеса Поттер. - Как мэр города я с радостью и гордостью отмечаю, что многие вновь поднимаются на ноги. Я сам видел, что Мендл держит весь свой большой товарный склад освещенным до десяти часов вечера - нагрянули купцы из Индии, из Леванта и покупают огромные партии хлопка, пряжи, тканей…
- Тем самым подготавливая в Индии и Леванте резервный кризис, - со спокойной улыбкой сказал Энгельс.
- Типун вам на язык! - с неожиданным для такой туши проворством махнул рукой Поттер.
- Увы, господа, дела обстоят именно так, - улыбаясь, как при раздаче рождественских подарков детям, сказал Энгельс. - Конечно, в развитии кризиса могут быть и даже вероятны послабления, но они будут носить временный характер. Ведь нет уже никакой новой Австралии или Калифорнии, которые могли бы спасти. Поверьте, уедут индийские купцы с товарами, купленными здесь за бесценок, и Мендл, которому все вы сейчас так завидуете, снова окажется на мели. А цена на хлопок очень скоро опять упадет.
- Вы Кассандра, Энгельс! - воскликнул кто-то.
Энгельс рассмеялся. И смех его, такой звонкий, беззаботный, веселый, прозвучал столь неожиданно и странно в этом мрачном зале, среди охваченных страхом и отчаянием людей, что все обернулись, а некоторые даже подошли взглянуть на человека, который так смеется здесь в такое время.
- Вы сказали, сэр, - обратился к Энгельсу высокий господин с пышными бакенбардами, - что мы все завидуем Мендл у. Да, это так. Но разве вы сами ему не завидуете? Разве ваша фирма в отличие от всех нас не несет в эти дни никакого ущерба?
- Позвольте, господин Трост, - вмешался владелец трех крупных шелкопрядильных фабрик желтолицый горбун Джон Понди. - Задавать такие вопросы не корректно. В конце концов, это коммерческая тайна…
- Ах, какие теперь, к черту, тайны! - вспылил Трост. - У меня находится в пути на кораблях тридцать пять тысяч мешков кофе, и каждый мешок, прибыв в Англию, станет дешевле на фунт стерлингов. Значит, господин Понди, я теряю на этой операции тридцать пять тысяч фунтов. А это четверть всего состояния нашей семьи. Вот вам моя тайна, съешьте ее!
Казалось, Трост готов был с кулаками ринуться на горбуна, но тот негодующей походкой отошел в сторону. Пожалев о сцене, которая могла бы быть очень занимательной, Энгельс сказал:
- Разумеется, и наша фирма несет ущерб, господин Трост, так что все мы сейчас, как в судный день, находимся в одинаковом положении.
- Но почему вы так беззаботны и веселы, черт возьми, почему у вас такое радостное настроение? - не унимался кофейный торговец.
Энгельс видел, что его настроение злит не одного Тро-ста, а всех, но это-то ему и нравилось, ему хотелось еще подлить масла в огонь, и он сказал:
- Вероятно, потому, господин Трост, что наша фирма пока все-таки понесла гораздо меньший ущерб, чем вы. Я лично потерял лишь триста фунтов; после выплаты дивидендов при благоприятном исходе эта сумма может упасть даже до ста восьмидесяти фунтов.
- На вашем месте я бы и в этом случае не радовался. Разве сто восемьдесят фунтов валяются на дороге? - мрачно пробубнил Трост.
- Я думаю, - Энгельс оценивающим взглядом прицелился в Троста, - что вас может ввергнуть в безграничное уныние утрата даже одного пенса.
- Пенс - это тоже деньги! - вызывающе выпалил Трост. - И я знаю, как из пенсов делать фунты.
- Да, конечно, вы знаете, - охотно согласился Энгельс и отвернулся от Троста. - Надо иметь в виду, господа, что сейчас стоят морозы и дуют восточные ветры, из-за чего ни один корабль не может прибыть в Англию. Если это продлится еще одну-две недели, то цены на все продукты наверняка повысятся.
- Вы в этом уверены? - тревожно спросил кто-то.
- Абсолютно! - беззаботным тоном подтвердил Энгельс. - Как и в том, что при первом же западном ветре, который пригонит огромный флот, цены еще более стремительно полетят вниз, безжалостно разрушая все попытки взвинтить их.
- Значит, нам надо молить бога о восточном ветре? - спросил Трост.
- Все предприниматели Манчестера, кроме вас, сударь, - Энгельс легко повернулся на каблуках к вопрошавшему, - уже давно забыли все другие молитвы.
Трост что-то хотел ответить, но в это время, довольно бесцеремонно оттолкнув его, в самую середину столпившихся фабрикантов и кузнецов ворвался небольшого роста тщедушный человечек и перепуганно затараторил:
- Вы слышали, господа? Вы слышали?.. Вчера в Фейлсуэрте рабочие повесили чучело своего фабриканта Лидла!..
- Кто вам сказал? - перебил тщедушного вестника Поттер.
- Да сам Лидл! Он здесь, вон стоит!
Все посмотрели в сторону, куда указывал человечек. Шагах в пятнадцати в окружении нескольких биржевиков стоял сухопарый элегантный джентльмен и что-то рассказывал, его слушали внимательнейшим образом.
- Вот человек и прославился, - тоном отчаянного завистника сказал Энгельс.
- Как можно над этим шутить! - возмутился тщедушный. - Вчера они повесили чучело Лидла. А вы уверены, что завтра они не захотят продолжить эту ужасную игру? Вы уверены, что завтра они не повесят чучело Пальмерстона, а послезавтра?!
- Я уверен в том, - Энгельс сверху вниз добродушно посмотрел на человечка, - что долго пробавляться чучелами рабочие не станут.
- Что?! - у тщедушного задрожала челюсть. - Вы допускаете мысль… - дальше он говорить не мог.
- Вполне допускаю, - Энгельс кивнул головой. - Но утешением тут может служить другая мысль: если правильна пословица "кому суждено быть повешенным, тот не утонет", то правильно будет сказать и наоборот: кому суждено утонуть, того не повесят. Так как многим из присутствующих сейчас в этом зале предстоит утонуть в волнах кризиса…
- Оставьте, господин Энгельс!
- Но разве это не правда? Разве уже не утонули около двадцати фабрикантов в нашей шелковой промышленности? Разве не пошли на дно Беннок, Туэнтимен и Ригг? А за границей! Шрёдер - в Гамбурге, Хаймендаль, Линде, Трапненберг - в моем родном Вуппертале. В Вене обанкротились сто пять фирм. В Америке картина еще выразительней… Ясно, что этим людям уже никак не грозит опасность быть повешенными. Кто же вешает утопленников!
- Ах, лучше бы вас не слушать! - в сердцах воскликнул до сих пор молчавший Джемс Тернер, очень богатый шестидесятилетний фабрикант, член парламента. - Я хочу узнать у господина мэра, правда ли, что в последнее время в нашем городе были случаи грабежей и даже - страшно сказать - убийств.
Поттер ответил не сразу, видимо, ему не очень-то хотелось говорить на эту тему, но потом, приняв во внимание, что находится все-таки в своем кругу, он выдавил из себя:
- Да, господа, такие случаи имели место. Более того, я не хочу от вас скрывать, что число их день ото дня растет…
- Странно, если бы дело обстояло иначе, - сказал Энгельс. - Ведь безработных становится все больше. Сперва они лишь бродят по улицам и нищенствуют, но потом им приходит в голову вполне естественная в их положении мысль: а не позаимствовать ли у братьев во Христе - купцов и фабрикантов, когда они встретятся в темном переулке, некую толику их накоплений?
В это время в дверях зала появился Ричард Кук, один из совладельцев огромной текстильной фабрики на Оксфорд-род. Он окинул взглядом публику и, почему-то остановив свой выбор на группе, в которой стоял Энгельс, подошел к ней.
- Господа! - с вызовом бросил Кук, и от него пахнуло вином.
"Прийти на биржу в подпитии? И в такое время? - подумал Энгельс. - Этого с английскими деловыми людьми, вероятно, не случалось еще от века".
- Господа! - повторил Кук. - Мы распродаем своих охотничьих лошадей и собак. Гончих уже продали, остались сеттеры. Кто купит? Уступим по дешевке…
- Сударь! Что вы говорите!.. - развел руками Поттер.
- Не верите? Мой брат Дэвид уже рассчитал всех слуг и покинул свой дворец, чтобы отдать его внаем. Кому нужен дворец? Вы мне не верите? Берите дворец! Жалеть не придется…
- Я лично верю вам вполне, - сказал Энгельс и, полуобернувшись к Тернеру, вполголоса добавил. - Вот вам еще один из тех, кому уже не грозит быть повешенным.
Оборачиваясь, Энгельс заметил человека, показавшегося ему знакомым. Он вспомнил, что этот человек в течение всего разговора был здесь, неподалеку, но Энгельс почему-то так ни разу и не вгляделся в него. Сейчас же, едва бросив еще один, мимолетный, но внимательный взгляд, он сразу понял, кто это: да шпик же, карауливший его утром! Значит, он слышал весь разговор, все доводы и все предсказания Энгельса!.. Ну и что? Если ты не побоялся высказать все это в присутствии члена парламента и мэра, то что тебе жалкий шпик! Плевать на него.
По залу прошло какое-то быстрое, тревожное движение, послышались приглушенный говор, вскрики, несдержанные проклятия.
- Что такое? В чем дело?
- Господа! - дрожащим, словно предсмертным голосом произнес кто-то рядом. - Цена фунта хлопка сорта мидлинг упала до семи пенсов…
Краснолицый Поттер побледнел и стал от этого сразу каким-то неузнаваемым.
- Черт подери! Неужели вы были правы, Энгельс? - бросил он и куда-то ринул свою тушу - видимо, туда, где можно проверить полученное известие.
Вслед за мэром рассеялись и остальные. Шпика нигде не было видно. Энгельс снова решил пройтись по залу и понаблюдать.
- Семь пенсов, семь пенсов… Что же теперь будет?..
- Французские фабриканты обращаются со своими рабочими так бесцеремонно, будто никогда не бывало революции.
- Сэр, чья бы корова мычала…
- Десять и три четверти пенса, сударь вы мой, - это хорошая цена за фунт пряжи. Больше я дать не могу.
- Позвольте, но я продавал за четырнадцать и даже четырнадцать с половиной.
- Это было вчера.
- Ну давайте одиннадцать с четвертью, и по рукам.
- Такую цену давали утром, а сейчас уже близится полдень. И, надеюсь, вы слышали, сколько теперь стоит фунт мидлинга. Мидлинга!
- Хорошо. Ваша взяла.
- Десять и три четверти?
- Да, да, чтоб вам провалиться…
- Еще месяца три - и пляска, мой милый, начнется вовсю..
- Человек, бывший в Ливерпуле в понедельник, уверял меня, что на тамошней бирже лица вытянуты в три раза больше, чем здесь.
- Скоро все английские бизнесмены станут похожи на лошадей.
- На загнанных кляч, с вашего разрешения…
- Старина Брей, в отличие от многих, еще сохранил чувство собственного достоинства и потому вовсе не предлагает своего товара, видя, что никто ничего не может продать.
- Подумаешь, какой гордец! Брей, Грей, Дрен - все сейчас сравнялись…
- И никто не продает фабрикантам пряжу иначе как за наличные или под верное обеспечение. Наличные - и только! Деньги на бочку - и все! А где их взять?..
- Плохо, почти безнадежно, несмотря на двукратную большую субвенцию…
- И все-таки я утверждаю, что кризисы - это выдумка социалистов.
- Пардон, но факты!
- Это просто случайное стечение неблагоприятных обстоятельств…
- Но вы же сами на этом горите!
- Случайно! Совершенно случайно!..
Прорезая суетящуюся толпу то в одном, то в другом направлении, высокий, спокойный, улыбающийся Энгельс внимательно вслушивался в разнообразно-однообразный панический говор, всматривался в знакомо-незнакомые потерянные лица.
Давно пора было в контору. Когда Энгельс уже направился к выходу, его нагнал Понди, видимо поджидавший удобного момента.
- Извините, сэр, - сказал он, слегка касаясь руками остановившегося Энгельса. - То, что вы говорили нам, ужасно, но, видимо, вы человек сведущий. Могли бы вы ответить мне на два вопроса?
- Если это в моих силах, господин Понди.
Понди благодарно кивнул.
- Во-первых, я хотел бы узнать вот о чем. Мы купили семь тысяч кип шелка. Шелк еще на кораблях в море. Когда корабли прибудут, то, видимо, кое-какую сумму придется оплакать, - горбун сделал жалкую попытку улыбнуться. - Как вы думаете, велика ли может быть эта сумма?
Фирма Джона Понди колоссально разрослась за последние пять лет. Об изощренности способов выжимания соков из рабочих на его фабриках рассказывали легенды. В особенно бесчеловечных условиях работали у него дети. Самодовольный и беспощадный паук, он сейчас с таким трепетом смотрел в глаза собеседнику, словно именно от этого беззаботного немца зависела величина предстоящего урона.
Энгельс, во всех подробностях знавший экономическую конъюнктуру дня, довольно быстро подсчитал, что на семи тысячах кип шелка Понди потеряет около трехсот тысяч фунтов стерлингов. Не больше, к сожалению.
- Ваши потери на этой операции, сэр, - весело, твердо и честно глядя в глаза горбатому душегубу, соврал Энгельс, - составят не меньше четырехсот двадцати тысяч фунтов.
Как Понди ни крепился, но все же не мог совладать с собой. Он вздрогнул словно от удара.
"Что, каналья, не нравится?" - весело подумал Энгельс.
- Позвольте, позвольте, - горбун судорожно хватал ртом воздух, - на чем основаны ваши расчеты?
- Сэр, у меня нет времени излагать вам все свои соображения в подробностях. О чем вы хотели спросить еще?
Понди, казалось, забыл свой второй вопрос. Он был ошарашен, раздавлен. Но все же, помолчав несколько секунд, перевел дух и, видимо понимая, с каким редким собеседником разговаривает, спросил:
- Ну а как вы думаете, чем все это может кончиться?
- Что - это?
- Все! - Горбун махнул несоразмерно длинной рукой в сторону снующей, гудящей толпы.
- Все это, - медленно и внятно проговорил Энгельс, - может кончиться вторым всеевропейским изданием сорок восьмого года.
- Революцией? - шепотом переспросил Понди.
- А вы думали, скачками на ипподроме?
Энгельс резко, по-военному повернулся. В толпе, совсем близко, перед ним опять мелькнуло лицо шпика. Оставив обалдевшего и перепуганного горбуна на месте, Энгельс вышел из зала.
Вечером, окончив дела в конторе и зайдя в свою квартиру, что в центре города, чтобы переодеться. Энгельс направился в клуб "Меркурий". Это один из самых известных и богатых клубов деловых людей Манчестера. Его завсегдатаями были многие из завсегдатаев биржи. Следовало ожидать, что дневные встречи и разговоры вечером продолжатся. И здесь можно будет - а Энгельсу очень хотелось этого - еще и еще видеть панику и страх среди бизнесменов, еще и еще слышать их стенания, жалобы, вопли. Дело не в удовлетворении мстительного чувства по отношению к врагу, хотя, конечно, картиной переполоха среди богачей это справедливое чувство удовлетворялось, - главное состояло в том, чтобы возможно точнее и глубже знать степень деморализации в лагере противника, знать самому и сообщить об этом Марксу, который не располагал возможностью все это видеть так близко, подробно и многосторонне.
Войдя в клуб, Энгельс сразу понял, что сегодня здесь много пьяных: слишком громко говорили, слишком неуверенно двигались.
Как и утром на бирже, его сразу заметили.
- Господин Энгельс, - крикнул кто-то за ближним столиком, - окажите нам честь. Вот для вас место.
Сквозь табачный дым лица проступали не слишком отчетливо, но Энгельсу было безразлично, с кого начать осмотр этого паноптикума, и он занял предложенное место.
- Какие новости? - спросили его, как и утром на бирже.
- Сейчас, господа, мир живет тремя новостями, - смеющимся взглядом он обвел хмельные физиономии.
- Тремя? Какими же?
- Первая, - Энгельс загнул палец, - смерть Кавеньяка.
- Царство ему небесное! - икнул господин, сидевший справа. - Мог бы, конечно, еще и пожить, ведь ему было лет пятьдесят пять, не больше. Но, скажу честно, меня эта новость не занимает. Я озабочен тем, как бы самому в этом обстановке не дать дуба.
- Вторая новость, - Энгельс загнул еще один палец. - Наконец-то объявлено об идиотизме Фридриха Вильгельма Четвертого.
- Как? Сошел с ума? - удивился тот же сосед справа. - Я об этом не слышал.
- Что значит… наконец объявлено? - спросил толстяк, сидевший напротив.
- Об идиотизме отца нашего отечества мы, немцы, знали давно, однако это считалось почему-то государственной тайной номер один.
Все засмеялись.
- Вы, господин Энгельс, большой шутник, - пьяно покрутил головой толстяк. - Но лучше скажите нам, будет ли безумие вашего короля иметь какое-либо последствие для положения дел на нашей бирже.
- Думаю, что нет, не будет.