Ладно, Арзы-джан, - согласился Хаким-ага после долгого раздумья. - Я доверяю Закиру-ага, он неплохой человек, хотя и прозевал овец своего хозяина моллы Ачилды. Ты во всём его слушайся, а уж он сумеет постоять за себя и за тебя.
Арзы тяжело вздохнул.
Ночью он только и думал о Янгыл. Душа его переполнялась отчаянием, сердце готово было разорваться на части. Она, его любимая, сейчас, в эти минуты, с Лупулла… Он молил аллаха, чтобы скорее приблизился рассвет, чтобы скорее выйти из дому, убежать с этого кургана и услышать спокойный плеск Амударьи! Наконец, на небосклоне засияла звезда Чолпан. Арзы встал, собрался, взвалил на плечи хурджун, распрощался с отцом, матерью и быстро отправился в путь.
V
Вечером того же дня он был на русском пароходе "Обручев". Закир-ага привёл его на палубу и, пока торговцы скупали у туркмен кошмы, шерсть и ковры, показал это "хитрое" по устройству судно. Арзы осмотрел каюты и паровую топку, где во время стоянки никого не было. А когда "Обручев" двинулся снова в сторону Чарджуя, юноша увидел всех, кто жил на этом "неуклюжем каюке".
Закир-ага подвёл Арзы к боцману и, как мог, объяснил ему, что это и ость тот парень, о котором он уже говорил. Боцман придирчиво оглядел юношу, особенна обращая внимание на плечи и мускулы рук. Вроде остался доволен и сказал: "Можно зачислить в команду временно, а там будет видно". Капитан, казалось" вовсе не придал значения появлению нового человека на корабле. Он постоянно находился у руля или же спорил с лоцманом по поводу речных глубин и мелей.
На палубе занимались всяк своим делом человек десять матросов. Тут же прохаживались казаки. Они отправлялись в рейсы в качестве охраны парохода и грузов. Плавать русским судам по Амударье в ту пору было небезопасно.
В памяти были ещё свежи недавние битвы, и о них чистенько велись рассказы. Много раз Арзы слышал, что урусов больше, чем солдат у Соломона мудрого, что они заняли Ташкент, Самарканд и другие города, но как им это удалось - не знал. Здесь, на пароходе, он узнал о падении Ташкента, о том, как кокандский полководец Алимкул дал сражение русским в окрестностях города, потерпел поражение и сам погиб в битве. Тогда эмир бухарский арестовал русское посольство и заявил царю, чтобы солдаты освободили город. Царь не согласился, и эмир двинул свои войска. Опять произошла жестокая битва, Огромное войско эмира было разбито, и русские войска взяли Ходжент, Джизак, Ура-Тюбе… Года через три они вошли в долину Зеравшана, заняли бывшую столицу Тимура - Самарканд и двинулись дальше, на Бухару. Тогда эмир, испугавшись, что потеряет свою власть, пошёл на перемирие и подписал договор, по которому бухарское ханство становилось фактически зависимым от России.
Одновременно русские наступали со стороны Каспия. В 1877 году был взят Кизыл-Арват. Через два года, приблизившись к Геок-Тёпе, войска генерала Лазарева, а затем генерала Ломакина, потерпели поражение и отошли к Каспию. И только через три года генерал Скобелев сумел овладеть этой крепостью и двинуться дальше. Последовательно, без боя и сопротивление были заняты Асхабад, Мерв, Байрам-Али. Русские вошли о Чарджуй и соединились с войсками ташкентского направления. Теперь их разделяла лишь многоводная Амударья. Вскоре для постоянного сношения Ташкента с Красноводском и из выгодных стратегических соображений решено было построить через Амударью железный мост.
В те годы осваивались русскими и речные просторы Амударьи, Начав путь в глубину Средней Азии от Арала, речники казённого пароходства, а точнее Амударьинской флотилии продвинулись к Хиве, а затем к Чарджую и дошли до Термеза. Дальше, в горах, начинались притоки Аму-Вахш, Кафирниган. По ним можно передвигаться только на каюках. Но и туда направили русские свою экспедицию, которая, помимо прочих обязанностей и дел, подтвердила, что судоходство по Аму больших судов возможно лишь до Термеза.
В трюме, на палубе, в каютах "Обручева" было столько разных товаров, что Арзы удивился: ведь в своём ауле кроме кошм, хурджунов и ковров он ничего не видел. А тут штабелями лежали выбеленные кожи, тюки материи, шёлкоткацкие станки "дункан", всевозможная посуда, деревянные и железные бочки, ящики с гвоздями и мотки проволоки…
Закир-ага завёл юношу в тесную каютку. На полу лежал скатанный матрац, в углу - металлический чайник-тунче и несколько пиал.
- Вот здесь будешь жить, Арзы-джан, - сказал Закир-ага. - А тут не так уж плохо, жить можно, если Аму наш каюк не разобьёт, - Закир-ага засмеялся, заметив, что при последних словах юноша испуганно огляделся. - Но ты не бойся, сынок. Хозяин кази или бай скорее твою жизнь разобьют, чем нас наша кормилица Аму. Ложись-ка теперь, отдыхай, сынок… Да скажи мне, что с тобой случилось под глазами у тебя синяки, лицо жёлтое, да и не ешь, не пьёшь ничего?
- Ничего не случилось, Закир-ага, - тяжело вздохнув, сказал Арзы. - Просто надоело коз пасти, вот и решил по-иному жить…
Ночью "Обручев" подошёл к пристани Керки, и боцман поднял амбалов. Полусонные, в темноте, вместе с матросами они тянули чальный канат. Пароход медленно шёл к берегу, наконец ткнулся носом в песок и словно застыл. Грузчики вернулись в каюту.
Среди ночи Закир-ага проснулся оттого, что услышал чей-то голос. Сначала он не мог понять слов, а затем догадался, что это его юный друг разговаривает во сне:
- Янгыл, не надо… Янгыл, уйди от них… Янгыл, Янгыл, Янгыл… - в исступлении произносил Арзы.
Закир-ага, видя, как тяжело Арзы даётся сон, толкнул юношу. Тот вскрикнул, перевернулся на другой бок, затих, но через некоторое время вновь стал звать Янгыл.
Утром, когда пили чай, Закир-ага спросил:
- Я слышал, Ишали-ага продал дочку?
- Откуда вы узнали, Закир-ага? - вздрогнув, спросил Арзы. - Вас же не было в Базар-Тёпе.
- Знаю, сынок, знаю… Болеешь ты из-за неё, тоже знаю. Бредишь ночью, имя её не сходит с твоих губ.
- Эх, Закир-ага, не видать мне теперь Янгыл. А жить без неё я не могу. Как ложусь спать, думаю - пусть аллах возьмёт мою душу, всё равно мне…
- Но, но, парень! - повысил голос Закир-ага. - Ты брось, такие слова говорить. - И, помолчав, добавил с завистью: - У русских совсем по-другому. Калыма за невесту не берут, наоборот, приданое с родителей невесты требуют. Да и не так строго насчёт обычаев. Русские девушки и за татар, и за туркмен могут замуж выйти. За это государство их не судит. А уж о любимом человеке и говорить нечего. Если русская полюбила, то тут хоть земля провались, а всё равно своего добьётся, чтобы её за любимого выдали замуж…
Сверху, с палубы, донёсся свисток боцмана, и грузчики поднялись наверх.
Над Керками алел рассвет. Глинобитные стены домов, башни крепости и тюрьмы, запылённые деревья - всё утопало в утреннем зареве. На берегу толпились десятка два-три горожан с вёдрами, чашами, бидонами. Боцман скомандовал, чтобы грузчики выкатили бочку с керосином.
Закир-ага, а за ним и Арзы, схватив багры, бросились к большой железной бочке. Несколько матросов налаживали трап. Грузчики поддели бочку баграми, и она тяжело подалась к трапу.
- Эй, хожоин! - радостно блеснув глазами, крикнул Закир-ага. - Зачем на землю керосин таскать? Пусть народ сюда идёт. Здесь, на пароходе продай.
- Молчать, стерва! - прогремел боцман. - Ишь, научились по-русски лопотать. Не твоего ума дело. Что тебе приказывают, то и исполняй!
Закир-ага недоумённо и обиженно пожал плечами и навалился на багор. Арзы нахмурился и подумал: "Да, выходит, баи и имущие везде одинаковые - и у нас, туркмен, и у русских".
Бочку скатили на берег. Толпа туркмен обступила её, ожидая приказчика. Наконец он спустился с палубы, позёвывая и потирая руки…
- А ну, подайся назад! - оповестил он своё появление бодрым окриком. Подпоясавшись грязным фартуком и засучив рукава, он снова крикнул: - Налетай, подешевело, расхватали, не берут! - Но первого, старика с большим цинковым ведром, оттолкнул от бочки. - Да куда же ты, мусульман, суёшь мне бухарские деньги? Ты что думаешь, твой эмир век будет сидеть на троне? Провалится он в тар-тарары и его деньгами хоть печку разжигай. Давай серебром, золотом, а ещё лучше натурой.
Керкинцы платили за керосин серебром, но больше - кустарными поделками, коврами и ковриками, всевозможными украшениями. Приказчик за каждую вещицу азартно торговался. Матросня и казаки, как могли, помогали ему, окрутить того или иного покупателя. Если на его голову начинали сыпаться проклятья горожан, он сбавлял тон.
- Ну, ладно, ладно, мусульман, вот тебе в придачу за твою ерундовину, - нагибался и доставал из ящика пригоршню гвоздей. - Возьми, дом себе тесовый построишь. Брёвен нет в следующий раз привезу.
К обеду торги закончились, но "Обручев" не спешил отправляться в путь. Ждали начальника керкинской тюрьмы - Касым-бека. Он приехал на дородном белом скакуне, наряженный в богатый халат и жёлтые, с серебряной отделкой, сапоги. На его голове красовался тельпек. Вслед за Касым-беком к берегу подъехала большеколесая арба с коврами. Приказчик теперь был тих и не торговался, он влез на арбу, пересчитал ковры и велел амбалам и казакам отнести всё это добро в каюту капитана. Капитан "Обручева" взял Касымбека под руку и стал расспрашивать о житье-бытье, здоровье, а затем повёл его к себе в каюту.
Как только бек сошёл с палубы и сел на коня, боцман дал команду отчаливать. Матросы и грузчики бросились к баграм и, упираясь ими в берег, оттолкнула; судно от причала. "Обручев" запыхтел, лениво завращал огромными колёсами и вырулил на фарватер.
Грузчики стояли у борта и смотрели на удаляющийся город.
- Этот Касым-бек - не только начальник тюрьмы, - с усмешкой сказал Закир-ага, - он, оказывается, к тому же и купец.
- Откуда у него столько ковров? - наивно удивился Арзы.
- Вах, сынок, кому, как не ему иметь богатство! Сколько у него в зиндане людей томится? И если оттуда хоть один вышел, то считай, что Касым-беку родственники узника всё своё добро отнесли.
- И много в зиндане люден?
- Много, сынок, очень много, - строго выговорил Закир-ага и добавил, - но не это меня удивляет. Оказывается, в этом мире люди делятся не на мусульман и христиан, а на богатых и бедных. Касым-бек, как видишь, дружит и торгует с капитаном этого парохода и не боится, что этот капитан - капыр. Для Касым-бека важно, что капитан богат, имеет много золота. А твоими друзьями становятся вот эти русские бедняки-матросы.
- Значит, русские тоже: есть богатые и есть бедные?
- А как же, Арзы-джан! Вон спроси матроса Ивана - много ли у него богатства, учатся ли его дети? А у капитана сын - в гимназии, у Касым-бека, говорят, двое сыновей в бухарской медресе. Богатые русские чиновники специально приближают к себе богатых мусульман, чтобы легче было с бедняков шкуру сдирать. Теперь такие времена - даже сам его высочество эмир бухарский с русским генерал-губернатором из одного казана плов едят…
- Вах, неужели эмир не боится оскверниться? Он же - святой сейид!
- Не только с русскими пьёт-ест, но и законы их перенимает. Вот, хотя бы в той же Бухаре. Раньше еврею после заката солнца вход в город был запрещён, теперь евреи и русские товары везут когда хотят. Раньше еврею нельзя было ездить на лошади, носить цветную одежду, подпоясывался он только верёвкой. Теперь бухарского еврея не отличишь от мусульманина. Сами мусульмане тоже постепенно подстраиваются к русским обычаям и законам. Некоторые узбеки в Новой Бухаре, говорят, одежду железнодорожных служащих одели. А ещё есть такой закон: если мусульманин живёт в городе, где распространяется русская власть, то он обязан подчиняться русским законам. Говорят, недавно в той же Бухаре один узбек зарезал свою жену. По мусульманскому обычаю муж со своей женой может сделать всё, что хочет, может даже убить. А русские схватили узбека, судили и отправили в Сибирь. Родственники обратились за помощью к эмиру, но тот даже не удостоил их ответом. Вот так, Арзы-джан. Поживёшь среди русских и не такое узнаешь и увидишь. Вольнодумцы у них ещё есть. На самого царя покушались, чуть бомбой не убили. Те совсем иного склада и говорят, что женщинам надо дать свободу. Женщина сама себе должна создать счастье…
- Это как понимать, Закир-ага?
- А очень просто, Арзы-джан. Вот, например, дочь Ишали-ага захотела бы выйти замуж только за тебя к непременно бы вышла. А если бы Ишали-ага стал препятствовать ей, то его бы назвали отсталым человеком и осмеяли на весь мир…
- Ох, Закир-ага, - обрадованно воскликнул Арзы, - неужели такое может быть?
- Может и будет, сынок, всё может быть…
Разговор на Арзы подействовал ободряюще. Ему вдруг показалось, что Янгыл ещё не совсем потеряна. Найдутся люди, помогут ему восстановить правду: пристыдят Ишали-ага, а Янгыл скажут: "Выбирай сама себе мужа!" Вот тогда Янгыл отвернётся от моллу Лупулла, улыбнётся и обнимет за плечи Арзы. Всё это было похоже на сказку, и Арзы понимал, что размечтался чрезмерно, но грёзы доставляли ему такое удовольствие, что он не мог думать о чём-то другом. Весь день он размышлял о Янгыл, и сердце его заливалось сладкой тревогой. "Она будет моей, она будет моей, будет, будет", - упрямо повторял он про себя. Без неё ему было слишком тоскливо на этом свете.
В Чарджуе "Обручев" встал на причал неподалёку от строящегося железного моста. Боцман предупредил грузчиков, чтобы далеко не отлучались - будет работа. Закир-ага и Арзы сошли на голый пустынный берег. Отсюда хорошо было видно, как строили люди мост. Три баржи стояли поперёк реки, с них опускали в воду с помощью лебёдки большие металлические столбы, и на всю окрестность разносились дружные команды, похожие на стон: "раз-два - взяли, раз-два - взяли!" Оба берега - чарджуйский и фарабский - были завалены всевозможными строительными материалами. На запасных путях стояли платформы с бутовым камнем, мраморовидным известняком, привезёнными из-Зиадинского карьера. Строительный материал завозился отовсюду. Камень для облицовки устоев везли из Самарканда, фашины - из Теджена, железные конструкции моста доставлялись Брянскими заводами, Никополь-Мариупольским заводом и обществом К. Рудзского и К в Варшаве, портландцемент поставляли общества Глухоозерских заводов… Грандиозность размаха строительства моста поражала воображение не только туркмен, но и видавших виды чиновников и специалистов-железнодорожников.
Во второй половине, дня матросы с "Обручева" подогнали к судну баркас. Боцман велел всем амбалам садиться в него и сел сам.
- Гони к Фарабу! - отрывисто скомандовал он. Матросы налегли на вёсла. За бортом запенилась коричневая речная вода. Арзы недоумевающе поглядывал на Закира-ага. Тот, осмелясь, спросил у боцмана:
- Господин начальник, куда пойдём? Моя Чарджуй базар мала-мала ходить надо…
- Сиди, сиди! Какой чёрт тебе базар!
До ночи они грузили в баркас тяжеленные, подмокшие мешки с солью. Везли их на чарджуйский берег, к "Обручеву", складывали в трюмы и отправлялись за солью снова. Последний рейс Арзы плохо помнил. В голове у него мутилось от усталости, ноги подкашивались. Он, покачиваясь, добрался до каюты, упал на подстилку и уснул. Когда проснулся, пароход полным ходом шёл по течению в благодатную Хиву.
VI
Своим чередом шла жизнь в Базар-Тёпе.
В первый свадебный день Янгыл отвезли в кеджебе в дом моллы Лупулла. Отшумел той, и она стала гелин - молодой замужней женщиной. С тупой, бессмысленной покорностью исполняла Янгыл обязанности супруги. Делала всё, что её заставляли, механически: без слёз и без улыбок. Холодной, ничего не выражающей маской сделалось её лицо. В первый же день замужества она почувствовала, что душа её будто раздвоилась. В присутствии мужа и его родственников Янгыл чувствовала себя рабыней, но стоило ей оказаться наедине с собой, как в её взгляде появлялась уверенность. Она чувствовала себя горной орлицей. Её воображение рисовало счастливую жизнь с Арзы. И это её поддерживало.
Иногда в гости к ней заходила подруга Джемал. Насколько помнят обе, они никогда не расставались в детстве и очень любили друг друга. И уж, конечно, одна другой доверяла свои самые сокровенные тайны. Джемал хорошо знала о любви Янгыл и Арзы. До замужества Янгыл частенько поверяла подружке свои девичьи тайны, зная, что Джемал умеет держать язык за зубами. В дни, когда Янгыл запретили выходить в поле и объявили о скорой свадьбе, Джемал несколько раз пыталась помочь Янгыл устроить встречу с любимым. Но ничего из этого не вышло - за Янгыл строго присматривали, и Джемал, от горечи и своего бессилия, поделилась своими заботами с матерью. Старая Мехри-эдже пришла в ужас, узнав, что будущая жена моллы Лупулла носит в своей голове постыдные мысли и мечтает о другом человеке. Мехри-эдже приказала дочери никому больше об этом не говорить, - ведь, сказанное может вызвать большой гнев родителей Янгыл и навлечь беду на них. Кроме того, Мехри-эдже потребовала от Джемал, чтобы та и носа своего не показывала в доме Янгыл…
Джемал ничего не оставалось делать, как послушаться своей матери, и она перестала бывать у подружки. Но когда состоялась свадьба и Янгыл зажила семейной жизнью, Джемал вновь зачастила к ней в гости. Разве можно было допустить, чтобы Янгыл - замужняя женщина - могла вновь заговорить о своём любимом, Арзы? И в то же время, как не сказать Янгыл новость, что Арзы совсем ушёл из Базар-Тёпе. Ведь это должно успокоить Янгыл! И Джемал рассказала всё, что знала об Арзы. Каково же было удивление Джемал, когда она услышала от Янгыл, что никогда она не забудет своего возлюбленного, вечно будет пом-ишь и думать только о нём, будет мечтать о встрече с ним. Безрассудное откровение замужней подружки настолько перепугало Джемал, что она решила впредь не переступать пороги её дома. К горю и страданиям Янгыл прибавилась ещё и тоска одиночества.
Хозяйство, где теперь жила с мужем Янгыл, состояло из двух домов и двух смежных дворов, разделённых дувалом. Посреди думала зиял проём с косой деревянной дверцей. Это вход со двора моллы Лупулла во двор его старшего брата Хамзы, который давно уже жил отдельно, с красавицей-женой Гызлархан-Шетте и не имел от неё ни одного ребёнка. Родители братьев жили с младшим сыном.
Утром Янгыл просыпалась от тычка в ногу. Это старуха - мать мужа, Огульбостан-эдже, оповещала, что пора доить коз, заквашивать молоко, разжигать тамдыр.
Впотьмах Янгыл выходила во двор и приступала к делу. Доила ли она коз, сбивала ли масло, - она неизменно слышала позади себя ворчливый голос свекрови: "Поживей, поживей, овечка! Дома-то тебя не научили как следует руками двигать. А здесь я тебя научу!" Янгыл вовсе не отвечала на ворчливость старухи. И та, вдоволь натешившись, уходила во двор к старшему сыну. Оттуда некоторое время тоже доносился её голос. Но Гызлархан-Шетте умела постоять за себя и всегда выходила победительницей.
Янгыл разжигала тамдыр, и в это время к ней подходила весёлая, улыбающаяся Гызлархан-Шетте.
- Слышала, как я эту старую ведьму отпугнула? - хвасталась она. - Нет, я не из тех, из кого можно сделать служанку. Я сама смотрю, кого бы в слуги найти. - Гызлархан-Шетте на время умолкала, внимательно разглядывая Янгыл, и произносила то, что повторяла изо дня в день: - А всё-таки, гелин, живот твой растёт. Каждый день растёт. То ли поправляется на сытном хлебе мужа, то ли беременна? - с завистью заканчивала она.
- Ой, бросьте вы, Гызлархан-Шетте, - смущённо защищалась Янгыл. - И не стыдно вам такое говорить.
- Ну, ну, не обижайся, - успокаивала её Гызлархан-Щетте. - Конечно, живот портит красоту женщины, но что поделаешь…