- Не верещи, сверчок запечный!.. Не буди во мне беса. Я сам за себя поговорю, ежели буду угоден новому господину. Покупайте, барин, ошибки не будет: стану верно служить. Только кормите да одевайте и вдоволь спать давайте, гору сверну. И не осуждайте меня… Сами знаете: богатому не спится - воров боится. А у меня, у русского мужика, только и богачества - сон да еда. Не обижайте, а я уж к вашим услугам - весь тут!.. - так сказал кузнец Афоня и умолк. Стоял мужик, словно вкопанный в землю, глядел себе под ноги и, наверное, думал: "Чего горевать? добра не видать, а к худу мне не привыкать, чей бы я ни был".
- Прошу извинения, - сказал Шубин, обращаясь к приказчику. - Мне кузнец не надобен. Я пошел искать девушку, чтобы она была няня, прислуга и кухарка… А что касается этого человека, я не советовал бы вам и вашему помещику продавать его первому встречному. Такой богатырь очень пригодится на строительстве Исаакиевской церкви. Там кузнечной работы немало. Обратитесь к архитектору Ринальди. Возьмет, ей-богу, возьмет. Да такой мужчина и для других дел пригодится: художники с него могут за основу иконы писать, ваятели статуи лепить… Пойдем, Вера, дальше, туда, где женский пол продается.
И они не спеша пошли дальше возле крашеного забора. В тот бойкий торговый день крепостных людей продавалось немало. Тут же в этом не совсем обычном ряду "стряпались" купчие бумаги на продаваемых людей. Тут были и слезы, и рыдания поступивших в продажу, и насмешливые издевательские выкрики приказчиков, торгующих подневольными людьми. Проходя мимо них все дальше и дальше, супруги Шубины видели и слышали, как приказчики нахваливали сбываемый "товар".
Женщина средних лет сидела на берестяном коробе и, видимо, привыкшая переходить из рук в руки, отвечала на расспросы покупавшего ее хозяйчика:
- Нет, господин хороший, я деревенщина простая. Полы мыть, стены скоблить, стирать, убирать - это могу. А другому у меня никакого талану ни на чего нет. А ежели бог не дал от роду талану, так не пришьешь его к сарафану. И в деньгах не разбираюсь, счета не знаю, и на безмене и на весах вешать не умею. И где бы я ни жила, где бы ни работала, в руках сила есть, а в голове один шум…
После непродолжительного скитания по рынку Федот Иванович и Вера Филипповна, как показалось им, присмотрели подходящую для них девушку. На вид ей было лет двадцать. Она стояла, подперев руки в бока, и, не обращая внимания на прохожих, с нескрываемым интересом считала галок, облепивших кресты ближней церкви. Когда Шубины завели о ней разговор с приказчиком, она перевела на них свой прищуренный взгляд и сказала, словно бы подумав вслух:
- Поди-ка моя судьбинушка подошла горемычная?.. Дай боже добрым людям достаться.
- Как звать тебя? - спросила Вера Филипповна девушку в тот момент, когда Шубин справлялся о цене на нее у барского приказчика.
- Меня-то Енией звать… - ответила девушка и, стыдливо отведя глаза в сторону, пояснила: - Своему барину прислуживала, тот Енькой кликал.
- Значит, не Ения, а Евгения. Хорошее имя.
- Ну, может быть, по-господски и Евгения…
- Не по-господски, а по-человечески, так и попом в метрике записана, - ответил за нее приказчик.
- Дальняя ли будешь? - опять спросила Вера Филипповна, облюбовавшая эту девушку.
- Мы-то дальние, вологодские. Из деревни Бырыкова, дочь Ивана Быкова. А по барину мы головинские. У того в наших местах пятнадцать деревень. От народу тесновато стало, кое-кого в Питер на работы барин запродал. Меня в прислужницы было к себе взял…
- И почему же он тебя сбывает?
- Заслужила я, горемычная: у барина-то гости приезжие были, я и недоглядела, как гости-то под пьяну руку у него похитили десять серебряных ложек и немножко ножиков. Они украли, а мне побои - и вон со двора!..
- Так точно-с! Правду говорит, правду, - подтвердил приказчик. - Обратно отсылать ее в Вологодчину, сами судите, - далеко. Барин решил пустить в продажу. Пожалте!.. Девка первый сорт.
- Еня, детей любишь, водилась с ними? - спросила Вера Филипповна.
- А как же их не любить, если малые да не капризные. Водилась…
- А обед сварить можешь?
- Было бы из чего, сварю…
- Нам нужно, чтобы и за всем хозяйством присмотр был, забота, порядок.
- Как же, барыня. Так оно и быть должно. Дом без призору - яма!..
- И чтоб хозяев своих ни в чем не обманывала.
- А это зачем же? Лучше ногой споткнусь, а слову, ради обмана, запнуться не дам. Избави бог… Ежели с нами по-людски, так и мы не по-скотски…
- Ваше слово, господа покупатели, - не особенно настойчиво спрашивал Шубина приказчик, - как хотите, а мне велено дешевле не брать, четверть тысячи рублев, и делу конец. Придача вся с ней. В коробе коклюшки и нитки для плетения кружев; кости-лодыжки для игры в стречки; иконка богоматери, две пары новых лаптей и полусапожки, фартуки-передники, кофтенки и прочий грошовый скарб…
- Ну, что ж, Вера, возьмем? - спросил Шубин жену.
- Если она согласна, - ответила Вера Филипповна, жалостливо разглядывая девицу.
- Мое ли дело, барыня, выбирать себе господ? Смешно, право. Гожусь - берите. Об одном прошу: подвернется женишок, не помешайте замуж выйти… На откуп или в отработку на разные сроки…
- Препятствий не будет, - ответил ей на это Шубин и добавил в тоне, присущем рыночным завсегдатаям: - Хоть я и не дворянин, а своему слову полный господин. Я могу через некоторое время дать вольную. А пока поживи, послужи у нас, будь помощницей Вере Филипповне.
- Спасибо, барин, на добром слове…
Сторговались. Продавец достал из кармана серый лист бумаги, медную чернильницу, перо, завернутое в тряпочку, и тут же на порожнем ящике, усевшись на луговину, без единой точки и запятой настрочил на гербовом листе купчую грамоту:
"Продана мною управляющим девка Евгения Быкова принадлежавшая господину Головину что поместье свое имеет за Вологдой двадцати лет и трех месяцев от роду за двести пятьдесят ассигнациями оная девка Евгения опричь его милости Федота Шубина никому не продана не заложена в приданое ни за кем не отдана а ежели кто за девку будет вступаться то сие заверением своим удостоверяю никому кроме господина Головина и его сродников она не принадлежала что подписом своим свидетельствую за управляющего старший прикащик Микола Окунев означенную девку за ту сумму господин Шубин приобрел в собственность…"
- Тут, пониже, ваша роспись должна быть. Пожалте, распишитесь…
Сторговались, расписались. Супруги Шубины пошли домой на Васильевский остров, за ними, с берестяной коробушкой на спине бодро шагала Евгения Быкова, приобретенная за двести пятьдесят рублей ассигнациями. И чувствовала она, что новые ее хозяева люди добропорядочные, что от таких людей обид ей не должно быть…
Глава тридцатая
В эти годы на большой московской дороге, верстах в семи от Петербурга, у старой почтовой станции, строился Чесменский дворец. Название "Чесменский" дворцу было присвоено в честь победоносного сражения, происшедшего в Эгейском море в 1770 году. Тогда, как известно, турецкий флот был загнан в Чесменскую бухту и ночью сожжен русскими. Алексею Орлову, командовавшему русским флотом, за эту операцию был присвоен титул графа Чесменского.
Для тронного зала Чесменского дворца архитектор предусмотрел заказать пятьдесят восемь барельефов великих князей, царей и императоров российских. Заказ на барельефы поступил Федоту Шубину.
- Моделями для барельефов могут служить вот эти медали, - сказал Шубину архитектор дворца Юрий Матвеевич Фельтен и выложил перед скульптором пригоршню мелких кругляков с изображениями великих князей и царей российских.
- Могут быть, но не все, - уклонился Шубин, небрежно и быстро перебирая звонкие медали.
- Почему?
- Несовершенны здесь образы.
- Дело ваше, - соглашаясь с Шубиным, проговорил архитектор. - Но тогда с каких же моделей вы будете высекать этих бородатых людей исторической древности?
- Я их вижу повседневно живыми, - пояснил Шубин. - А в русских сказаниях-старинах разве не виден образ этих людей? Разве я не слышал у себя в Денисовке от стариков про "ласкова князя Володимира":
Он по горенке по светлой похаживал,
А сапог о сапог поколачивал,
А русыми-то кудрями да размахивал…
А разве в народе нет песен и былин про других персон? Вот про того ли
Скопина князя Шуйского…
Правителя царства Московского,
Оберегателя мира крещеного…
Будто ясен сокол вылетывал,
Будто белый кречет выпархивал.
То выезжал воевода храбрый князь
Скопин Михайло Васильевич…
Когда дойдет черед высекать барельефы императоров и императриц, тогда другое дело. Их облик у многих в памяти сохранился. Образы же древнерусских князей и царей, зная их нравы и заслуги или пороки, с пользой можно домыслить…
Фельтен с ним согласился. Шубин для выполнения этого заказа ходил в люди искать натурщиков - хитрых, себе на уме мужиков, годных обличием своим служить украшением стен Чесменского дворца. Искал он их на Невской набережной, где в то время в тяжелый гранит одевались берега Невы. Иногда по часу и больше со всех сторон высматривал Федот Иванович дюжего бородача и думал: "А ведь умыть, причесать да одеть в латы, накинуть сверху мантию - ну чем он тогда не князь Симеон Гордый?"
Облюбовав подневольного человека, обремененного тяжким трудом, Шубин спрашивал его имя, фамилию, затем шел в контору строительства - и человека на несколько дней отпускали в его распоряжение.
Однажды, утомленный продолжительной работой над мраморными барельефами, Шубин вышел побродить по городу. Около Гостиного двора он заметил сапожника. Тот сидел на ящике и чинил обувь. Он был не стар и не молод. Русая борода, извиваясь, спускалась ему на грудь и прикрывала верхнюю часть сапожного фартука. Над светлыми быстрыми глазами свисали густые брови. Когда дело не клеилось, он хмурился и брови вплотную сходились на переносице. Длинные с проседью волосы почти закрывали круглое клеймо на лбу. На правой щеке у сапожника Шубин заметил второе клеймо - букву "в", на левой - "р", а все вместе означало - "вор". Около него на каменной глыбе сидел матрос. Сапожник прибивал подметку к его башмаку.
- Нельзя ли поскорей, я на корабль тороплюсь, к перекличке успеть надобно.
- Успеешь, служивый, успеешь, - отвечал сапожник. - А чтоб не тошно было ждать, я тебе сейчас за делом песенку спою. А ты слушай, разумей и скажи потом, про кого эта песня.
Шубин подошел ближе. Он заинтересовался внешностью уличного чеботаря и, глядя на его выразительную физиономию, подумал: "Какая чудная натура, вот кого надо лепить!"
Сапожник затянул песню, обнаружив приятный голос. Вокруг певца начали собираться прохожие. Через минуту он и матрос были окружены людской стеной. Шубина оттеснили. Через плечи и головы собравшихся он тянулся, чтобы видеть мастерового. А тот, поколачивая молотком по подошве, пел:
Приехал барин к кузнецу,
Силач он был немалый,
Любил он силою своей
Похвастаться бывало.
"А ну-ка, братец, под коня
Выкуй мне подковы,
Железо крепкое поставь,
За труд тебе - целковый".
Кузнец на барина взглянул, -
Барин тароватый.
"Давай-ка, барин, услужу,
Не по работе плата".
Кипит работа, и одна
Подкова уж готова,
Рукой подкову барин сжал -
Треснула подкова.
"Мне эта будет не годна,
Куй, кузнец, другую". -
"Ну что ж, давай еще скую,
Скую тебе стальную".
И эту барин в руки взял,
Напружинил жилы,
Но сталь упруга и крепка,
Сломать ее - нет силы.
"Вот эта будет хороша,
Куй по этой пробе,
Меня охотники там ждут
Давно в лесной трущобе.
Теперь я смело на коне
Отправлюсь на охоту.
А ну-ка, братец, получи
Целковый за работу…" -
"Ах, барин, рубль ваш недобер,
Хотя он и из новых".
Между пальцами, как стекло,
Сломал кузнец целковый.
Тут подал барин кузнецу
Вдобавок два целковых.
"Вот эти будут хороши,
Хотя и не из новых". -
"Ах, барин, хрупок ваш металл,
Скажу я вам по чести".
Кузнец и эти два рубля
Сломал, сложивши вместе…
Дальше в песне говорилось о том, что барину ничего не осталось делать, как покраснеть за свое бахвальство, восхититься силой кузнеца, подать ему червонец и сказать:
"На вот, пожалуйста, возьми
Деньгу другого сорта,
В жизни первый раз встречаю
Я такого черта!"
Хотя имя барина ни разу не было названо, Шубин представил себе по этой песне образ Петра Первого. Кстати, он тут же вспомнил рассказы денисовских старожилов о том, как Петр приезжал в Холмогоры, как был в гостях на Вавчуге у корабельного строителя Баженина и, выпивши, хвастаясь своей силой, хотел остановить колесо водяной пильной мельницы. Испуганный Баженин успел предупредить несчастье. Он послал людей спустить у мельницы воду. И когда Петр подошел к колесу, оно еле-еле вращалось. И слово царское было сдержано, и от опасности Петр избавился. Протрезвясь, Петр поблагодарил Баженина…
Между тем, пока Шубин вспоминал это, песня была допета до конца и подметка к башмаку прибита.
- Сколько за труд? - спросил матрос.
- Надо бы три копейки, но если отгадал, про кого я пел, ни гроша не возьму.
- Еще бы! - обрадовался матрос. - Не в песнях, так в сказках я слышал такое же про Петра.
- Молодец! - похвалил сапожник, сбрасывая себе под ноги мусор с фартука. - Не надо мне твоих грошей, носи счастливо, не отпорется. Да приверни в кабак, выпей за мое здоровье… Ну?! У кого работа есть? Чего встали? Я песнями не торгую, мне работенка нужна…
Толпа стала нехотя расходиться. Шубин осмотрел свои башмаки и подошел к сапожнику. Ему хотелось с ним познакомиться ближе и сделать с него барельеф.
- Мне бы вот чуточку каблук поправить, - обратился он к сапожнику.
- Добро пожаловать, разувайтесь, барин.
- Барин-то я барин, только мозоли с рук у меня не сходят, - ответил Федот.
- Барин с мозолями?! - удивился сапожник, глядя на Шубина, и, встретив добродушный взгляд, усмехаясь, добавил: - Это не часто бывает. А вы по какой части?
- Да вроде бы живописной, - охотно ответил Шубин, - я скульптор…
- Ох и не люблю я живописания. Худо, барин, когда по живым-то людям пишут. Глянь, как меня исписали, - сапожник показал Шубину клейменые щеки и лоб.
- Я это уже приметил. Где же тебя так разукрасили? И за что? - спросил Федот, подавая сапожнику башмак и присаживаясь на то место, где сидел матрос.
- В остроге, понятно, барин. А за что, сам посуди: у себя там, в Вологодчине, на Кубенском озере, рыбку половил, а озеро-то монастырское, так меня за это и отметили…
- Ну что ж, и в остроге, наверно, хорошие люди были?
- Да, барин, были. Получше, нежели на воле. Такие головастые - на все руки…
Сапожник сорвал клещами с каблука изношенную стоптанную набойку, посмотрел, на зуб взял и отложил в сторону:
- Где, барин, такой крепкий товар брали?
- У француза покупал.
- То-то я вижу: товар хороший, а работенка неважнецкая, так себе - одна видимость…
Пока сапожник прибивал к башмаку набойку, Федот расспросил его обо всем: об остроге, о заработке, о семье и о том, где он такую песню слышал.
- В остроге, барин, всего наслушаешься, всему обучишься. Посидел бы там с годик впроголодь, покормил бы вошек досыта да послушал, что поет народ про Степана Разина, удалого молодца, да про Пугача Емельку! Тех песен здесь не споешь, а споешь - в клетку сядешь. Их только в остроге и услышишь.
- Бывалый ты человек, я смотрю, а не придешь ли ко мне на дом поработать? - обратился к нему Шубин.
- Невыгодно, - ответил сапожник, не глядя на Шубина. - Здесь-то, на улице, я больше выколочу.
- А я тебе вдвойне заплачу.
- Что за работа у вас? Может, французская женская обутка для барыни, то я нипочем не возьмусь. Канитель одна.
Шубин пояснил тогда сапожнику, что он нужен ему как натурщик, для того, чтобы сделать мраморный портрет князя Мстислава Удалого. Сапожник был не из глупых, быстро сообразил, о чем идет речь, и согласился.
- А может, барин, из меня и Александр Невский получится? Заодно уж давай. Смелый мастер и из псаря может сделать царя…
- Александр Невский из тебя не получится, - усмехнулся Шубин. - Этот князь к лику святых причислен, а в твоем лике никакой святости. Разве Святополка Окаянного можно с тебя еще вылепить? - прикинул в уме скульптор.
- А я могу, барин, рожу скорчить и под Святополка. Платите хорошо да кормите досыта… Ну, вот и башмак вам готов… С барина только двугривенный…
Сапожник весело тряхнул головой, и буква "о" на его широком лбу обозначилась явственно, как кокарда…
В другой раз, для изображения Ивана Грозного, Шубин облюбовал одного старца на паперти Самсониевской церкви. Там было много нищих попрошаек, но из всех выделялся один высокий, сухощавый, с орлиным взором и слегка приплюснутым длинным носом. Волосы у него были по самые плечи, непричесанные, подвязанные узким ремешком. Говорил он звучным голосом, протяжно.
Федот положил ему на широкую шершавую ладонь медный увесистый пятак с вензелем Екатерины. Подачка показалась приличной, старец, воздев очи в потолок, стал размашисто креститься и благодарить… Шубин отошел в сторону и в профиль посмотрел на старца.
"Подойдет, - решил он, - как раз Иван Четвертый… Однако, видать, подлец и дармоед. Такого, пожалуй, не скоро уговоришь позировать. Божьим именем неплохо кормится и, судя по носу, до винного зелья охоч…"
За бутылку водки и рублевую ассигнацию, а больше всего из любопытства, старец пошел за Шубиным на два дня в натурщики к нему в мастерскую. Старец оказался разговорчивым попом-расстригой.
- За что же тебя, батюшка, сана лишили, за что же тебя по миру пустили? - любопытствуя, спрашивал Шубин случайного натурщика, стараясь быстрее уловить характерное выражение его лица.
- Да как сказать вам, добрый человек? Попишка я был доморощенный, однако часослов и псалтырь смолоду знал назубок. И вот прихожане отправили меня в Питер, в Невскую лавру, церковные науки превзойти. Заверительную грамоту в напутствие дали, дескать, я и не пьяница, и не прелюбодей, не клеветник, не убийца, в воровстве-мотовстве не замешан и пастырское дело без учения постиг. Все справедливо. Такой я и был у себя в приходе за Олонцом. А как Питера коснулся, нечистый будто вожжу мне под хвост сунул. И бражничать стал, и в прочих грехах увяз, а у одной вдовицы питерской шубу на лисьем меху взял и в кабак отнес. С шубы началось, а кончилось батогами на Конной площади… Может я, грешный, и не подхожу для царственного лика грозного царя?.. Может, другого поищете и обрящете?
- Нет, нет, - возразил Шубин, - грехи твои тут ни при чем, моего дела они не касаются. Сиди спокойно, чувствуй достойно, воображай себя грозным царем Иваном Васильевичем. Потом, когда понадобится, я, пожалуй, из тебя пророка Моисея сделаю. Есть такой заказец… Ну и как же потом жизнь твоя пошла, каким путем да каковы батоги на Конной площади?