Солдаты вскочили и, для чего-то оправляя смятые, сбитые от лежания на земле кителя, тревожными, сухими глазами стали смотреть вперед, туда, где кипел и грохотал рукопашный бой.
- Вторая, вперед, бегом а-рр-ш! - крикнул чей-то знакомый голос, но Небольсин не узнал его и, выдергивая из ножен шашку, вместе со всеми побежал вперед.
Атака егерей была отбита. Пока подходили из резерва роты, ворвавшийся в сады батальон был смят и отброшен за мост. Несколько солдат, успевших залечь за камни, еще отстреливались из-за своих прикрытий, но расстроенные, смятые роты уже откатились на набежавшие сзади резервы. Бой затих. Сады снова замолчали, и только отдельные выстрелы да черневшие по берегу убитые напоминали о горячей схватке. Зато наверху сильнее трещали залпы. Куринцы, занявшие проходы и хребет горы, продольным, залповым огнем и частой картечью громили аул, и дважды бросавшиеся в шашки чеченцы, не дойдя до русских, были разметены. Пулло передвинул свой штаб вперед и, сидя на барабане, диктовал приказ всем трем группам, окружившим аул.
- Ровно в двенадцать часов пополудни всем батареям вверенного мне отряда открыть сильнейший огонь по аулу и через тридцать минут канонады, то есть в половине первого, по сигнальной ракете, данной мною, одновременно атаковать с трех сторон аул и…
- Кажется, парламентеры едут, - не отнимая от глаз подзорной трубы, проговорил Голицын.
Со стороны аула ехали трое конных. Один из них держал огромный зеленый значок с вытканным в углу полумесяцем. Другой размахивал белым шарфом и что-то кричал, но крика его нельзя было разобрать. Кто-то встал и, подняв над головою фуражку, пошел через мост навстречу выезжавшим из садов всадникам.
- Кто это? - опросил Пулло.
- Егерский офицер. Смелый малый, - передавая трубку полковнику, сказал Голицын, но адъютант, разглядевший офицера, подсказал:
- Поручик Небольсин, второй роты егерского полка.
Выстрелы смолкли, и даже наверху, на хребте, затихла орудийная стрельба.
Офицер подошел к конным, и через минуту все четверо перешли мост, откуда конные, минуя залегшие роты, направились к ожидавшему их Пулло.
- Почему вы напали на нас? Разве у нас с русскими война? - приподнимая папаху, опросил пожилой чеченец, обращаясь к Голицыну, принимая его но яркой гвардейской форме за начальника отряда.
Переводчик, мирный темиргоевский чеченец, перевел его слова. Двое других, не слезая с коней, держали в поводу лошадь говорившего.
- Разбойничьи шайки дерзнули посягнуть на жизнь русских воинов и за это аулы, укрывающие преступников, будут преданы огню и мечу! - ответил Пулло, с любопытством разглядывая чеченцев. Переводчик, видимо с трудом понимая его слова, стал что-то длинно и суматошно говорить, но чеченец остановил его и коротко сказал:
- Мы не абреки. Наш аул трудится мирно, и все, что вы видите вокруг, - он повел рукою по сторонам, указывая на обширные сады и возделанные нивы, - все это сделано нашими руками. Если в большом ауле и есть несколько бездельников, то почему мы все должны отвечать за них?
- Русская кровь, пролитая ими, вопиет о мщении, - выслушав переводчика, холодно сказал Пулло и посмотрел на князя Голицына, молча наклонившего голову. Чеченец нахмурился.
- Мы согласны выдать аманатов.
Пулло покачал головой. Чеченцы переглянулись и что-то тихо сказали друг другу.
- В ауле много женщин, детей и стариков. Разве они повинны в чем-нибудь?
- По приказанию его высокопревосходительства генерала Ермолова выход из аула разрешен только жителю сего аула - чеченцу Бекбулату Хаджиеву из Грозненского менового двора, со всей его семьей.
- А остальные? - выслушав переводчика, коротко спросил чеченец.
- Подвергнутся экзекуции, - так же коротко ответил Пулло.
Наступило молчание. Адъютант отряда протянул чеченцу пропуск для Бекбулата, но делегат, словно не видя протянутой руки офицера, снова сказал:
- В таком случае пропустите наши семьи в горы.
- Нет! Генерал Ермолов приказал наказать мятежников, и аул Дады-Юрт будет разрушен. Разговоры излишни, - сказал Пулло и отошел к группе штабных офицеров, слушавших их.
- Хорошо! Вы увидите, как умирают чеченцы, - просто сказал парламентер и, легко вскочив в седло, иноходью поехал обратно к аулу.
Когда конные переехали мост, Пулло повернулся к адъютанту и продолжал диктовать приказ:
- "…атаковать с трех сторон Дады-Юрт и по взятии разрушить и сжечь его до основания. Пленных не брать, окромя уцелевших от огня скота, детей и женщин. - Полковник Пулло".
- Ну что? Сговорились? - спросил возвращавшихся чеченцев Небольсин, но пожилой сумрачно глянул на него и, прищурившись, не отвечая, отвернулся.
Конские крупы мелькнули на мосту и быстро понеслись вверх по дороге, шедшей в сады.
- Ложись, ваше благородие. Сейчас стрелять станут, - предостерегающе крикнули из цепи. - Озлились гололобые!
- Намяли, видно, холму!
- Тут, гляди, всем достанется, - неопределенно обронил крайний солдат, около которого прилег Небольсин. Солнце уже поднялось над головой, и отвесные, палящие лучи прожигали холст кителей.
"Близко полдня", - подумал поручик, и солдат, словно угадав его мысль, сказал:
- В крепости, поди, к обеду зорю бьют!
Другой голос, очень знакомый, только что предупреждавший об опасности, многозначительно подчеркнул:
- Ты гляди, чтоб тебя тут не накормили!
В цепи засмеялись.
- Чечены накормят! Мало не будет, они насытят. С ихова обеда кабы без головы не остаться.
Из-за плетней показались головы людей, жадно вглядывавшихся в подъезжавших чеченцев. Из садов, из оврага их окликали тревожные голоса. У самого аула прямо под ноги коня бросился пожилой босой чеченец, державший в руке дымящееся ружье. Его напряженный взгляд, дрожащие губы и срывающийся голос выдавали волнение.
- Ну что, Махмуд, уйдут русские?
Пожилой чеченец, ехавший первым, поднял на него сухие, озабоченные глаза и молча покачал головой. Босоногий отшатнулся. Его глаза округлились, лицо посерело.
- Почему? Что им нужно? - упавшим, срывающимся голосом спросил он.
- Они хотят перебить нас. Так приказал сардар Ярмол. - И иронически добавил: - Кроме семьи Бекбулата…
Из садов высыпали чеченцы. Над плетнями стояли люди. Слова делегата были так неожиданны и жестоки. Все молчали, не находя, что спросить. И только босоногий выкрикнул уже надсадно и с тоской:
- А наши семьи, а дети?
Взоры всех впились в суровое лицо делегата. Он вздохнул, тронул повод и, уже отъезжая, крикнул:
- Всех! Теперь нам осталось одно - умереть. - И, ударив коня плетью, помчался вверх к мечети, где его ждала взволнованная, тревожная толпа.
У мечети стояли люди. Это были жители верхнего аула. Возбужденные, озабоченные, встревоженные, они с надеждой и тревогой смотрели на подъезжавших всадников. Никому из них не хотелось умирать в этот прекрасный день, когда светило горячее солнце, зеленели и наливались сады и тучным желтеющим морем колыхались созревшие нивы.
Как только первая атака была отбита, богатеи решили сейчас же отправить к русским делегацию упросить начальство пощадить аул, и жители были уверены, что удастся сговориться о перемирии. Были приготовлены аманаты и подсчитано примерное количество скота, которым можно откупиться от наказания. И поэтому, несмотря на то, что аул был окружен со всех сторон, обстрелян артиллерией и атакован, жители были уверены в том, что русские, не желая больше проливать своей и чужой крови, удовлетворятся денежным выкупом, отбором аманатов, захватом скота и продовольствия.
Но быстрое возвращение посланных, их хмурые, суровые лица и зловещая неподвижность залегших под аулом русских цепей не предвещали ничего хорошего. Состояние тревожной тоски охватывало людей. Жены и дети, забившиеся в ямы и подвалы, связывали, делали беспомощными мужчин. Внезапное появление отряда отрезало путь отступления. И только теперь поняли они, что, окруженные, отрезанные от гор, почти безоружные, без артиллерии и резервов, они должны будут согласиться на все, решительно на все требования врага, вплоть до переселения на плоскость.
- Люди! Правоверные! Русский генерал не хочет даже разговора о мире. Да и не для того они пришли сюда. Никакие просьбы и разговоры не помогут. Они пришли уничтожить и сжечь аул.
Вздохи и стенания раздались отовсюду. Из-за плетней и каменных оград смотрели люди; голос чеченца, мощный и звонкий, разливался далеко, и даже женщины, прятавшиеся в саклях, слышали его. Плач и всхлипывания раздались сильней. Где-то совсем близко закричал ребенок, и его плач хлестнул о стены мечети. Чеченцы, насупившись, молчали. Страшная минута конца подошла к ним, и они это поняли только сейчас, после бесстрастных слов своего посланца.
- Да что же, есть ли у них бог, у этих нечестивых свиноедов? - всплеснув руками, спросил один из стариков, в волнении оглядывая других.
- Может быть, ты, Махмуд, не так объяснил генералу…
- За что жечь аул? - раздался чей-то молодой, тревожный голос.
- Пошлем снова… - неуверенно предложил кто-то.
Махмуд, не слезая с коня, безнадежно махнул рукой и, оглядывая тревожных, взволнованных, бормочущих людей, сказал:
- Ничего не поможет, приказано уничтожить наш аул. - И, презрительно усмехаясь, он горько добавил: - Они пожалели только одного Бекбулата и его семью.
Люди зашумели. Кто-то сделал движение. Чеченец продолжал:
- Да, Бекбулат, тебе русский генерал одному из всего аула разрешил с семьей уйти отсюда.
Полный краснощекий чеченец в белом стеганом бешмете и мягких чувяках на босу ногу неуверенно и радостно вскрикнул и, пробиваясь сквозь толпу, срывающимся голосом опросил:
- Это… правда, Махмуд?
- Правда! За твою любовь к русскому падишаху и его рублям Ярмол разрешил тебе выйти из аула.
Полный чеченец, не замечая сухого и презрительного тона, взволнованно засуетился и, еще больше краснея от неожиданной радости, забормотал:
- Я сейчас поеду туда, к генералу, я отведу беду от вас, я сейчас только соберу семью и скот… - И, оглядывая полными животной радости глазами окружающих, не в силах сдержать себя от нахлынувшего счастья, он еще быстрей и бессвязней заговорил: - Они послушают меня. Они не тронут вас… ведь я хорошо знаю русских… им надо только попугать вас… я уже пять лет торгую с ними… я сейчас… Я это быстро улажу… - И он почти бегом прошел сквозь молча расступившуюся толпу, крича на бегу женам, чтобы они спешно грузили арбы и запрягали быков.
Оставшиеся молчали, тоскливо переглядываясь. У самой мечети, опустив голову, сидел мулла, перебирая четки. По-прежнему плакал-заливался ребенок. Тяжелое красноречивое молчание висело над площадью, над понурыми людьми.
Небольсин приподнялся, чтобы взглянуть на знакомого солдата, но цепь внезапно ожила, затормошилась и загудела.
- Гляди, гляди! Чево они там замельтешились? До чего их сила, братцы! Вот бы с орудия жигануть…
- Они тебе оттель жиганут…
Поручик смотрел на аул. Всадники мелькнули у мечети. По кривым уличкам аула заходили, заметались фигуры. Несколько человек, перебежав по плоским крышам саклей, исчезли в провалах улиц. Сквозь густую зелень деревьев пронеслись к садам двое конных. Где-то под горой раздался заунывный, гортанный крик. Он несколько секунд висел над аулом. Слов этого далекого вопля нельзя было понять, но, судя по тому, что показавшиеся было чеченцы сейчас же исчезли, за этой тишиной следовало ожидать боя.
Солдаты притихли. Каждый понимал, что эта грозная тишина возвещала близкую и беспощадную резню.
Спустя немного времени из аула показались двое конных. Они на рысях спустились к самой реке и, делая знаки солдатам, что-то пронзительно кричали им.
Небольсин поднялся и, сопровождаемый Елохиным, вторично перешел мост и подошел к конным.
Один из всадников подъехал к нему. Это был тот самый чеченец-делегат, что приезжал для переговоров. Он пригнулся с седла к Небольсину и, передав ему какой-то круглый закутанный в материю и башлык предмет, довольно правильным русским языком сказал:
- Эй, кунак, отдай генералу. Это будет наш ответ! - И сейчас же, круто повернув коня, наметом помчался к аулу…
- Разверните-ка гостинец… чего это они прислали, - пожимая плечами, сказал Пулло адъютанту.
Офицер распутал башлык и, сорвав материю, вздрогнул и выронил предмет, подкатившийся к самым ногам полковника Пулло. Это была голова Бекбулата Хаджиева. Голицын с отвращением отвернулся, и только есаул Греков, видевший всякие виды, равнодушно сказал:
- Видать, с маху срубили… не иначе как кинжалом.
Побледневший Пулло перекусил дымившуюся сигару и коротко бросил:
- Огонь! Начать атаку!
Со стороны штаба послышался конский топот, и линейный казак, подъехав к цепи, крикнул что-то оглядывавшимся солдатам.
Казак на скаку осадил танцевавшего, покрытого пеной коня. И сейчас же из садов раздался короткий залп. Пули, резанув воздух, просвистали над цепью. Казак кинул конверт и, пригнувшись к луке, поскакал обратно.
Пожилой солдат с серьгой в левом ухе взял записку и переполз к поручику.
- Примите, вашбродь! - сказал он, глядя на офицера.
И Небольсин сразу припомнил и темную ночь в сиреневых кустах госпитального сада, и дымные факелы метавшихся по двору людей, и этого перепуганного солдата, покорно приникшего к земле рядом с безмолвной женщиной.
Солдат, видимо, понявший его мысли, почтительно и по-знакомому улыбнулся и молча отполз на свое место.
"Может быть, договорились", - подумал поручик, раскрывая полученную бумагу.
- "…ровно в двенадцать часов…" - прочел он короткий приказ.
- Передай по цепи голос! После артиллерийского огня всем ротам в атаку!.. - крикнул поручик, ища глазами ротного командира, залегшего где-то в стороне.
- Передай… всем рота-ам…. в… атаку!! - глухо и тревожно побежали голоса в обе стороны цепи.
По долине трещали короткие залпы.
Это чеченцы, залегшие в садах, обстреливали ординарцев и казаков, скакавших по цепям.
Солнце сильно нагрело открытый затылок поручика.
"Долго ли ждать?" - подумал он, и переворачиваясь на бок, вытянул часы из кармана.
Со стороны штаба грохнул орудийный залп. За ним, словно настигая его, загремели другие пушки отряда. Ядра, гранаты и бомбы, все в дыму и пламени, падали на крыши аула.
Над лесом лопнула ракета, и сейчас же с трех сторон загрохотали орудия. Восемь пушек, пять фальконетов и четыре ракетных станка одновременно ударили по аулу. Дым и огонь опоясали Дады-Юрт. Гранаты лопались во дворах, ломая плетни, вздымая крыши и перебитые, искалеченные деревья. Клубы дыма застилали аул. Рев пушек, фонтаны огня и гудение снарядов перешли в сплошной сверкающий гул.
Чеченцы не отвечали. Низкое эхо стлалось по земле и глухо перекатывалось в ущелье.
Пулло взглянул на часы. Было двадцать пять минут первого. Он поднял подзорную трубу и стал вглядываться вдаль, силясь разглядеть защитников аула, но густой дым от разрывов, взбудораженная пыль и вспышки огня мешали заметить что-либо.
- Попрятались они там, что ли? - с досадой пробормотал он.
Голицын, разглядывавший горевший аул в новенькую выдвижную английскую трубу, вывезенную им из Лондона, покачал головой и с сомнением сказал:
- Вряд ли. Я думаю, огонь нашей артиллерии уничтожил все живое в этой жалкой деревушке.
Боевые ракеты, распушив свои пышные хвосты, со свистом и треском рвались над садами, разбрызгивая по ветру сверкающие искры. Звеня, рикошетировали ядра, ударяясь о массивные каменные плиты мечети, грохотали неровные залпы батальонов и, урча и завывая, летели тяжелые осколки гранат и круглые массивные пули фальконетов. Аул вдоль и поперек обстреливался продольным фланговым огнем рот, и в этом море огня, треска и разрушения не могла, казалось, уцелеть ни одна живая душа.
Над аулом разорвались последние гранаты, и с трех сторон - с гребня гор, от моста и со стороны лесной просеки - одновременно загрохотали барабаны, застонали рожки, и девять пехотных рот под вой рожков и барабанную дробь бросились в атаку на курившийся разгромленный молчащий аул.
Раздвигая деления трубы, Голицын провел ею по цепям и, не видя противника, глядя на стремительно ворвавшихся в сады солдат, разочарованно сказал:
- Драться, кажется, не с кем! Чеченский аул вместе с людьми уничтожен. - И, опуская трубу, скучающим голосом договорил: - Я думаю, можно готовить донесение главнокомандующему о набеге…
Пулло что-то хотел возразить, но в эту минуту со стороны Дады-Юрта раздался долгий, густой и зловещий залп, и весь аул, сверку донизу, от гребня холма я до садов опоясался, разразился бешеной пальбой. Отовсюду - из-за камней, из рвов, со стороны мечети, из развалин саклей, из-за плетней и перелазов, из кустов и зелени деревьев, грохотали залпы. Солдаты, бежавшие впереди, пали, пораженные в упор. Видно было, как бросившиеся в штыки егеря заметались в узких уличках аула и как их в упор расстреливали внезапно появившиеся чеченцы.
Голицын, не веря глазам, с удивлением и страхом увидел, как безмолвный и мертвый аул внезапно ожил и закипел стремительной жизнью. Разметанные дворы, разбитые крыши и разгромленные сакли заполнились черными фигурами. Люди в папахах и бешметах стремительно показывались всюду. Они мелькали и впереди, и в тылу метавшихся по аулу солдат.
- Откуда они взялись? - растерянно сказал он, продолжая следить за чеченцами, словно по колдовству появлявшимися отовсюду. Казачий есаул Греков покачал головой и озабоченно сказал:
- Поховались по ямам. Я их повадку знаю. У них в каждом дворе ямы навроде подвалов. Теперь пойдет потеха… - И он снова тревожно покачал головой, вглядываясь туда, где гудела пальба и сверкали под солнцем обнаженные шашки и штыки сражавшихся.
- Батареи вперед! Все резервы на линию! Казачьим сотням спешиться и идти в бой! Атаку продолжать! - скомандовал Пулло, и штаб вместе с орудиями, прикрытием и резервами передвинулся вперед, поближе к гудевшему в ожесточенной резне аулу.
По цепям поскакали ординарцы, развозя приказ полковника Пулло.
Солнце заходило за горы. Егеря, поднятые в атаку, переходили речонку, оставляя позади раненых и убитых. Из садов и из-за плетней аула частым огнем били чеченцы. Сизые дымки их кремневок курились повсюду. Русские пушки, подтянутые к самому обрыву, осыпали картечью сады. Единороги и фальконеты Дроздова, перехватившего дорогу на Шали, били с горы. Картечь, визжа, носилась над крышами. Ружейные пули осыпали аул. Клубы дыма обволакивали Дады-Юрт. Гранаты подожгли его, языки пламени и черного дыма уже охватывали сакли нижнего аула. Но бой не затихал. Чеченцы с прежним упорством отбивали атаковавших их егерей.