На скрещении трех дорог, ведших в аул, шел рукопашный бой. Часть перешедших речку егерей, поддержанных двумя ротами куринцев, кинулась в штыки. Их встретили ружейным и пистолетным огнем. Облако порохового дыма заволокло атакующих. Человек семьдесят чеченцев, выхватив шашки и размахивая широкими отточенными кинжалами, ударили им во фланг. Стук прикладов, лязг штыков и шашек, тупые удары клинков, вопли и стоны заполнили окраину аула. Солдаты, отбиваясь от яростно рубившихся чеченцев, дрогнули и стали медленно отходить, отстреливаясь на ходу, но свежая, подоспевшая вовремя рота егерей с криком "ура!!" атаковала с тыла вырвавшихся вперед чеченцев. Произошло смятение. Куринцы и егеря, оправившись от неудачи, вновь бросились в штыки и всей массой ворвались в аул. Внизу средь шума боя тонкими голосами запели сигнальные рожки. Две зеленые ракеты взвились над лесом. Артиллерия перенесла огонь на верхний аул. В нижнем, охваченном русской пехотой Дады-Юрте по отдельным дворам шел жестокий рукопашный бой. Из леска бежали резервы куринцев, и пешие казаки с шашками в руках добивали в садах остатки защитников аула. На горе взвилась ответная ракета, и полковник Дроздов поднял свой отряд в атаку на верхний Дады-Юрт.
Левый погон Небольсина, сбитый шальной пулей, свесился с плеча. Поручику мучительно хотелось курить, но его табачница была пуста. Перебежки утомили его, ушибленное о плетень плечо ныло. Кругом грохотали выстрелы, и сизый пороховой дым плавал в воздухе. Из дворов аула неслись крики жителей. Рассыпавшиеся, перемешавшиеся в бою казаки и солдаты разных частей группами врывались во дворы, добивая чеченцев. Центр боя переместился выше, но вокруг по-прежнему трещали выстрелы, грохотали взрывы и летали пули.
- Самое сейчас трудное дело осталося, - отирая рукавом с лица пот, сказал Небольсину казак, приставший в бою к его полуроте, - их, чеченцев, теперь из домов ни за что живыми не взять. До последнего будут биться.
- Чего же им - песни петь, что ли, возля жены да детей, на иху смерть глядя, - хмуро ответил Елохин, еще в цепи прибившийся к Небольсину и с той поры не покидавший поручика.
По уличке к мечетской площади перебегали егеря. Пожар сильней охватывал нижний Дады-Юрт. За плетнями кричал ребенок. Солдаты с потными красными лицами проходили мимо, спеша вперед, где снова застучали залпы. Несколько батарейцев тянули на руках орудие. Сзади, покуривая трубочку, шел черноусый благообразный штабс-капитан, разглядывавший развороченные гранатами стены и плетни.
- Моя работа, - сказал он, встретившись взглядом с поручиком. - Вот из этого орудия палили.
Сильный запах его табака щекотал обоняние Небольсина.
- Не позволите ли, капитан, набить трубочку?
- С превеликим моим удовольствием, - артиллерист поспешно достал расшитый серебром кисет. Поручик с наслаждением затянулся. - Чистый турецкий, из Тифлиса привезенный, по шести с полтиной серебром плачен. Ну, спешу, - заслыша усилившиеся на площади залпы, крикнул черноусый штабс-капитан и уже издали добавил: - Штабс-капитан Алексеев, второй бригады. После боя прошу ко мне на батарею, коньячком хорошим побалуемся.
Небольсин кивнул ему вслед головой и стал собирать своих солдат. Из дворов выходили казаки и егеря, что-то пряча в сумы и ранцы. Забрызганные кровью, опаленные пожаром, в зареве огня, копоти и порохового дыма, со злыми, горящими глазами, они, не обращая внимания на офицера, рылись в своих ранцах.
- Их бабы еще хуже чеченов. Одно - ведьмы. Ка-ак она полоснет Игнатенку кинжалом по морде, так он и умылся кровью.
- Сатаны - не люди! - махнул рукою казак.
Снова запел сигнальный рожок, и привычные к команде солдаты быстро собрались возле своего поручика.
Наверху грохотал бой. Нижний Дады-Юрт догорал в пламени и дыму. Огонь перекинулся на сады, и пламя поползло по ветвям, с треском руша вековые, так любовно выращенные поколениями фруктовые деревья.
От мечетской площади, размахивая руками, бежал солдат. Завидя офицера, он крикнул на ходу:
- Вперед! Его высокоблагородие приказали всем лезервам немедля идти в атаку!
В боевой башне, высившейся над нижним Дады-Юртом, заперлось человек тридцать жителей аула. Заставив тяжестями дверь, они тремя группами расположились в башне, стреляя по перебегавшим площадь егерям. На нижней части башни было семеро чеченцев, на второй площадке, у бойниц и глазков, стреляя по русским, лежало еще человек пятнадцать стрелков. На верху башни сидело девять стрелков. Старый, полуслепой мулла, сидя на соломе у станы, безучастно глядел на стрелявших людей. По стене щелкали пули русских.
В башне было темно, дымные фитили слабо озаряли ее. В углу лежали чуреки, круги бараньего сыра, бурдюк с водой, кувшин и половина вяленого барана. У другой стены стояли ружья и пороховницы с порохом и пулями. Несколько женщин с суровыми, угрюмыми лицами молча заряжали ружья, передавая их мужчинам.
Взятая под косой обстрел площадь курилась от пуль. Несколько солдат пали мертвыми, не пробежав и десяти шагов. Засевшие в башне чеченцы поражали площадь, не давая укрывавшимся за саклями егерям продвинуться дальше. И вся масса пехоты и казаков, только что покончившая с нижним Дады-Юртом, сгрудилась за плетнями, не имея возможности вырваться к верхнему Дады-Юрту, где бились куринские роты.
- Заходи с флангу, в обхват, в обхват бери!
- Ей-й, казачки, с реки, снизу обходите, оттель ничего-о не выйдет, забьют вас гололобые! - кричали егеря казакам, показавшимся слева. И сейчас же несколько пуль, рикошетируя, с визгом расплющилось о камни рядом с казаками.
- К реке подавайтесь, там легче пройти! - сложив рупором ладони, кричал рыжеусый фельдфебель.
Солдаты беспорядочно стреляли по башне. Подходившие резервы вносили еще больше суматохи и беспорядка. Толчея и шум росли.
- Крепка башня, кирпич да камень, разве пулями их возьмешь? - сказал егерский капитан.
- Сюда бы, вашбродь, орудие, - поддержал его фельдфебель.
Дым от горевшего аула поднимался к небу. В верхнем Дады-Юрте грохотали залпы, рвались гранаты.
- Дюже бьются, - сказал кто-то, но тут гул голосов заглушил его слова.
- Орудие, орудие привезли!!
Черноусый штабс-капитан, установив орудие, сощурился и крикнул:
- Ог-гонь!
Брызнуло пламя, полыхнул дым, и девятифунтовое ядро с визгом ударилось о середину башни. Осколки кирпича, щебень, пыль разлетелись в стороны. На месте, куда ударило ядро, белело свежее пятно со обитыми ломаными краями. Черная, закоптелая башня, изъеденная временем, во мху и паутине, по-прежнему высилась над площадью. Из ее бойниц летели пули и сизоватые струйки порохового дыма.
- Ог-гонь! - перенося прицел выше, снова крикнул капитан, и новое ядро с воем ударилось и отскочило от стены. Опять посыпался щебень и взвилась пыль.
Капитан направил орудие на дверь башни.
- Огонь! - и сейчас же после выстрела снова скомандовал: - Огонь!!!
Еще два ядра с воем ударились о низкую входную дверь. Выбитые переломанные доски разлетелись по сторонам. Новый удар сотряс ее, и она, искрошенная в щепы, обнажила вход в подпиравшее ее сзади камни и мешки.
- Знатно!! Вот это добре! Держись теперь, чечены, - загудели солдаты.
- Гранату! - коротко приказал штабс-капитан.
- Ог-гонь!
Внутри брызнуло пламя, рванулся серый удушливый дым лопнувшей гранаты.
- Еще три гранаты! Бегло! Ог-гонь! - крикнул офицер.
В нижней части башни рвались гранаты. Из ее разбитого входа валил густой дым.
- Урра! - охваченный восторгом, как бы уже торжествуя победу, закричал какой-то солдат.
И вся масса, без команды, по этому случайному выкрику вдруг кинулась вперед, крича "ура".
Егеря, казаки, куринцы, мешая артиллеристам стрелять, не обращая внимания на пули, перебегали площадь и окружали башню.
К вечеру все было кончено. Весь Дады-Юрт был занят русскими войсками. Нижний Дады-Юрт догорал. Дымились руины, и черные груды горячего пепла лежали на месте сгоревшего аула.
Сотня казаков с полуротой погнала во Внезапную человек двести женщин и детей, уцелевших от огня и пуль. Резервные роты, выставив охранение, заняли гору и скрещения дорог. Полковник Пулло со своим штабом расположился на ночь в одном из домов верхнего Дады-Юрта.
Усталые солдаты были разведены на ночлег. Подошедшие из обоза походные кухни с дымящимися щами и кашей проехали в расположение частей. Через час верхний Дады-Юрт затих, и только порой слышалось протяжное "слу-у-ша-ай" дежурной сотни и патрульных взводов, охранявших спящий отряд.
Поручик Небольсин вместе с пехотным капитаном расположился в сакле, недалеко от аульской площади. Он с наслаждением сбросил сюртук, стянул с усталых ног пыльные сапоги и, лежа на покрытом войлоком полу, запрокинув за голову руки, молча глядел на черный, еле озаренный свечой потолок. Пехотный капитан, покуривая трубку, ждал вскипавший во дворе чай. Он вежливо молчал, изредка поглядывая на Небольсина. В сенях зашумели денщики. Низкая дверь приоткрылась, и солдаты вошли в саклю, внося табурет и большой, пышащий паром чайник.
- Вскипел, вашбродь! Прикажете дать сухариков? - спросил один из них.
- Обязательно, Сидоренко. Да зажги вторую свечу. Темно, как в яме, - откладывая трубку, сказал капитан. - Прошу вас, поручик!
Выпив по чашке крепкого, круто заваренного чая, офицеры улеглись спать.
Несмотря на сильное утомление, ни тот, ни другой не смогли уснуть сразу, и Небольсин слышал, как пехотный капитан время от времени переворачивался с боку на бок, сдержанно вздыхая.
Среди ночи Небольсин проснулся. Не то стон, не то вопль еще звучал в его ушах. Приподнявшись с пола, он прислушался. Было тихо. Свежий ветерок, дувший с гор, проникал в саклю через разбитое окно.
- Почудилось. - Он зевнул и, томимый сном, снова лег на войлок.
Вдруг невдалеке послышался протяжный, болезненный стон. Небольсин поднял голову. Стон повторился. На этот раз он был глуше.
- Что это? - открывая глаза и приподнимаясь на локте, спросил пахотный капитан.
- Не знаю, должно быть, раненый.
- Ну, где ему тут быть! Сакля пустая, окромя нас да вестовых - никого. Может, кошки или так… почудилось, - ложась снова на солому, решил капитан.
Сильный стон, протяжный и долгий, раздался под окном.
- О-ой…й гос-по-о-ди… ой-й! - донесся чей-то вопль.
Небольсин вскочил. В сенях зашумели разбуженные вестовые. Набрасывая шинель, поднялся капитан.
- Вашбродь, вашбродь, - открывая дверь в саклю, зашептал денщик, - идемте отседа… в другую саклю… все равно здесь спокою не будет. - Через открытую дверь замерцал свет плошки и тени вестовых.
Офицеры вышли. За плетнями темнели горы, чернел лес. Яркие звезды сияли над головами. В стороне, под холмами, дрожали огоньки.
Оттуда все тягостней и чаще неслись стоны. У самой речки ярко горел большой костер. Черные клубы дыма, прорезанные языками огня, метались над площадью, озаряя мечеть - ее высокие, мрачные стены.
Не пройдя и двадцати шагов, Небольсин остановился. Пехотный офицер смущенно кашлянул и отвернулся. Вестовые, не глядя на открывшуюся впереди картину, вошли в тень и стали торопливо обходить площадь.
У самой мечети, саженях в двенадцати от них, по всей аульской площади, была разостлана кукурузная солома, на которой, прикрытые полушубками, тужурками и шинелями, лежали раненые. Здесь были и офицеры, и солдаты, и казаки. Большинство лежало тихо, молча перенося страдания, некоторые метались, крича и стоная. Кто-то говорил в бреду, прерывая несвязные слова воплями. Один из раненых, вероятно уже в агонии, судорожно метался по земле, издавая протяжные стоны, разбудившие Небольсина.
Свет от пылавшего костра и быстрые, изменчивые тени, перебегая по искаженным лицам раненых, придавали им страшное, фантастическое выражение.
- Перевязочный пункт! Идемте скорее дальше, - прошептал капитан, дергая за рукав Небольсина.
На противоположном конце площади стоял простой стол, вокруг которого двигались люди. Один из них, держа что-то в руках, возился над столом, на котором лежал неподвижный человек.
Небольсин пошел туда.
Тяжелые стоны, болезненные вздохи, выкрики и плач, больше похожий на вой, окружили его. Капитан молча побрел за ним.
У стола над раненым возился доктор. Подле него на коленях стоял фельдшер с маленькой церковной свечкой в руках, освещая рану врачу. Эта маленькая свеча да метавшееся по ветру пламя костра были освещением всей площади.
За фельдшером стоял солдат с одеревенелым лицом, держа в руках ящик с инструментами и окровавленной докторской пилой. В двух шагах от него на соломе лежала отрезанная ниже локтя рука. Доктор, усталый и бледный, озаряемый скудным колеблющимся светом костра, наклонившись над раненым, старался остановить кровь, стремительно бежавшую из отрезанной руки. Раненый был без сознания.
Ночь, обилие раненых, скудный, трепещущий свет свечки утомили врача. Обнаженные жилы, поминутно выскользавшие из его окровавленных пальцев, было трудно перехватить и перевязать. Попробовав безуспешно несколько раз, он взглянул внимательно на белое лицо раненого, безнадежно пожал плечами и, отирая локтем свой вспотевший лоб, тихо сказал санитарам:
- Следующего!
Небольсин заглянул в мертвенно-бледное лицо лежавшего на столе человека.
Это был Алексеев. Тот самый артиллерийский штабс-капитан, который еще днем, в перерыве боя, угощал его турецким табаком.
- Есть надежда? - шепотом спросил он.
Врач махнул рукой и сказал:
- Истекает кровью. К утру кончится.
Санитары сняли неподвижного штабс-капитана и отнесли вглубь, к мечети, где у стены лежали умирающие.
Полковой священник в облачении ходил между ними, помахивая кадилом и кропя святой водой умиравших.
Солдат-причетник поспешал за ним, торопливо повторяя слова молитвы, которые полусонно бормотал уставший от похода и ночного бдения священник.
Когда Небольсин и пехотный капитан уходили с площади, к поджидавшим их в стороне вестовым, сзади уже скрипела пила доктора и неслись отчаянные вопли раненого солдата.
Глава 11
Выходить за валы крепости не разрешалось. Черные отроги гор и близкий лес грозили смертью каждому неосторожному. Уже в полуверсте от слободки мог грянуть неожиданный выстрел, могли вихрем налететь притаившиеся горцы и, заарканив пленного, так же быстро и внезапно умчаться назад. Дорога к Андреевскому аулу, отстоявшему от Внезапной всего в одной версте, считалась неопасной только лишь до вечерней зари. С наступлением сумерек ворота крепости наглухо запирались, двойные болты и железные засовы закрепляли их. На валах и бастионах удваивались караулы, и долгое, протяжное "слу-у-ша-ай" всю ночь раздавалось на стенах. Дежурная рота и полусотня готовых к тревоге казаков занимали крепостную площадь. Всю ночь дымились зажженные фитили апрош-батарей.
Крепостным актерам Голицына было скучно и боязно в этой маленькой, заброшенной крепостце, где они по воле своего барина жили уже месяца три. Актрисы, достаточно избалованные и развращенные, привыкшие к веселой и беззаботной жизни в родовой подмосковной голицынской деревне, тяготились нудной армейской жизнью и с тоской вспоминали спектакли и вечера, куда съезжались со всей округи и из Москвы помещики. Они, мешая явь с мечтами и воображаемое с настоящим, захлебываясь от восторга, передавали друг другу сочиненную кем-то новость о том, что Голицына в ближайшие дни его влиятельный отец отзывает обратно в Россию.
Однообразие скучного гарнизонного житья так утомило их, что все эти крепостные Фрины, Психеи и Лаисы словно позабыли о том, как после неудачного спектакля разгневанный Голицын посылал их "на конюшню" или, отставляя вовсе от "тиатера", отправлял провинившихся актрис в дальнюю деревню на скотный двор. Бесправная жизнь крепостной рабыни из "харема", дикие капризы князя и его друзей, пьяные оргии и увеселения отошли назад и растворились в утомительной, унылой скуке захолустной кавказской крепостцы.
- Скорей бы только.
- Княжеский камардин за истину передает. Сам слышал, как князь наш гарнизонному енералу о том же говорил!
- Я, девоньки, сплю и во сне Москву вижу…
- Хоть бы какой офицерик заглянул. Ну прямо кончаюсь от скуки, - зевая во весь рот, потянулась толстушка, недавно игравшая амура:
- Кто к нам забежит-то? Молодые на походе, а кто и есть, так князя страшится, - пренебрежительно сказала другая, расчесывая косу перед зеркалом.
- Ан не все! Вон одного и накликала. Ай да Машка, и впрямь колдунья! - заглядывая в окно, засмеялась одна из девушек, бесцельно бродившая по комнате.
Все бросились к окнам. Через двор, подняв плечи и заглядывая в окна, шагал подпоручик Петушков.
Хотя подпоручик и знал, что князь находится с отрядом в экспедиции, он все же на всякий случай заготовил в канцелярии начальника гарнизона бумажку, адресованную на имя Голицына. Размахивая ею, он смело вошел к девушкам, встретившим его шумными восклицаниями и смехом. Они, хохоча, обступили делавшего торжественное лицо Петушкова.
- Здравствуйте, красавчик, ваше благородие! Здравствуйте, пригоженький! Вот спасибо, что не пострашились нашей обители. Хи-хи-хи! А мы, ровно монашки… сидим да скучаем, богу молимся, - перебивая и подталкивая друг друга, загомонили они.
- Silence, mesdames, тишина, - поднимая над головой конверт с бумагой, важно остановил ик Петушков. - По казенному делу…
Актерки замолчали.
- К самому князю. Где его сиятельство?
Взрыв хохота остановил его. Он довольно глупо уставился на хохотавших девушек.
- Хи-и-трый! А сам его за околицу провожал… - давясь от смеха, пискнула, снова заливаясь, толстушка.
- Что такое? Не понимаю, - попытался возразить подпоручик, но толстушка под общий смех так весело и значительно подмигнули ему, что Петушков осклабился и, пряча бумагу в карман сюртука, сказал: - А что? Правда, здорово я разыграл с вами фарсу?
Через секунду он уже вертелся среди оживших девушек, усиленно перемигиваясь и пересмеиваясь с ними.
Вдруг он остановился.
- А где же Нюшенька, обожаемые девы?
- Эк, какой! Середь нас кадриль ведете, а о другой опрашиваете, - с неодобрением сказала актерка, увидевшая его первой в окно.
- Ферлакур, как и все мужчины, - подмигивая остальным, подтвердила другая.
- Вы что нас об этом пытаете? Вы, душечка ваше благородие, подите у баринова Матвея спросите, - издевательски засмеялась толстушка-амур.
- А что? И спрошу! Думаешь, боюсь твоего князя! И пойду! - горячился Петушков, успевая щипнуть ее за толстый, розовый подбородок.
- Конечно, боитесь! Все вы храбрые, когда князя нету!
- Ну, очень я испугался твоего князя. Я сам дворянин и офицер. Мне ваш князь не начальник, - оглядываясь по сторонам, хорохорился Петушков. - Однако ж, где уважаемая Нюшенька?
- По князю тоскует. Ждет не дождется! Ха-ха-ха! - рассмеялись обрадовавшиеся его приходу актерки и окружили подпоручика.
- Чего ж это вы нам сладостей не принесли?
- Или винца. Говорят, здесь оно вкусное!
- А правду болтают наши девоньки, что, как наши вернутся из походу, большой начальник сюда приедет? А мы снова пиес разыгрывать станем?