- Шариат - дело нужное, полезное. Оно должно укрепить ислам и помочь мне расширить власть и за пределами наших земель.
Гази-Магомед молча кивнул, но не сводивший с него глаз Сулейман заметил легкую усмешку на его лице.
- Я вижу, что ты, владетель и вали Дагестана, верно понимаешь суть и значение шариата и того дела, которое мы, бедные рабы аллаха, хотим распространить на равнине и в горах. Хорошо! Я научу тебя шариату. Я помогу твоим подданным стать истинными мусульманами, а ты прикажи им слушаться меня, а тех, кто будет противиться - накажи. За такое доброе дело бог наградит тебя раем, пророк снимет грехи с твоей души…
- Напиши народу воззвания, выступай с речами во всех моих владениях. Грози и карай моим именем ослушников, а я завтра же пошлю приказы в села, о божий человек. Только учи их добру и шариату. Внушай им, что власть и шариат необходимы людям… - путаясь в словах, охваченный восторгом и старческой болтливостью, бормотал шамхал.
- А некоторые люди говорили, что ты проповедуешь уничтожение власти богатых… Будто ты призываешь нищих и бездомных людей убивать своих ханов и мулл? Говорят, ты искал даже самого Сеида-эфенди? - вдруг сказал Сулейман.
Это были его первые слова, обращенные к Гази-Магомеду.
Мехти-хан удивленно поглядел на сына, но Сулейман, не обращая на отца внимания, продолжал:
- Говорят, ты даже писал об этом бумаги?
- Тебе неверно сказали мои слова, Сулейман-эфенди! Все, что я говорил и писал, все это написано в несомненной книге, и я только повторяю народу эти слова, ничего другого я не говорил. О том, что богатые должны помогать бедным, кормить голодных, не кичиться своим богатством и помнить бога, сказано там. Во второй главе несомненной книги пророк говорит: "Те, которые раздают свои богатства на пути божием и не сопровождают свои милости упреками и дурными поступками, будут иметь от бога награду. Они уподобляются зерну, которое производит семь колосьев и из которых каждый даёт сто зерен. Бог дает вдвое тому, кому хочет". Когда пророк видел измену среди своих приближенных, он без жалости казнил их. Когда он вошел в Мекку, разве он не приказал казнить семнадцать отступников корейшитов, хотя они и укрылись под покровом Каабы? Можем ли мы пожалеть изменника и богоотступника только потому, что он мулла? Нет! Его должно наказать еще сильнее, чем простого человека.
- Правильно! Когда в стаде портятся овцы, пастух в первую очередь наказывает собак! - неизвестно для чего сказал шамхал.
- А что нам делать с русскими? Воевать? Говорят, ты призывал к священной войне с ними! - прищуривая глаза, спросил Сулейман.
- Шариат не касается русских, как не касается истинных мусульман русская вера. Воевать с неверными призывал нас пророк… Но когда воевать - это дело владетелей и султанов…
Абу-муслим и Зубаир не вмешивались в разговор, но Гази-Магомед, знавший о распре в семье шамхала, подметил огонек ненависти, загоревшийся в их глазах, когда Сулейман холодно и оскорбительно сказал в ответ:
- Дело властителей и султанов заключается еще и в том, чтобы простой черный народ не мутили разные байгуши, обещая им несбыточные блага.
- Когда пророк получил от бога откровение на горе Акабе, только истинные анзары и азгабы поверили в него, подали руку помощи и пошли за ним. Среди них было много бедных, бездомных, нищих людей, но они до сих пор чтятся мусульманами, потому что они помогали богу и пророку. Корейшиты, во главе которых стояли такие знатные люди, как Мосталик, плевали на пророка, поносили, оскорбляли его и даже воевали с ним. И что же вышло? Они презренны в памяти людей, лица их черны, а дела грязны. Ни богатство, ни знатность рода не спасли их от вечного проклятия и ада. И таков удел всякого из мусульман, отвернувшегося от пророка.
- Я знаю священную книгу не хуже тебя, - вставая, сказал Сулейман. Шамхал взглянул на него. Зубаир и Абу-муслим, опустив глаза, молча сидели возле, но их подчеркнутое безмолвие делало сцену еще острей и напряженней.
- Поступай, божий человек, так, как считаешь нужным. Скажи, что необходимо сделать? Не стесняйся, назови все, - сказал шамхал.
- Очень немного! В мечетях аула Казанищи и в остальных мечетях подвластных тебе владений провозгласить шариат, призвать к нему правоверных и позволить мне говорить проповеди народу, а также назначить в ауле Эрпели нового кадия, моего одноаульца Даудил-Магому. Этот человек - зеркало нравственности, чистый и честный мусульманин. Он поможет тебе укрепить власть.
- Отец, не делай этого! - вопреки горскому этикету крикнул Сулейман, не выдержав характера.
Шамхал побагровел. Откладывая в сторону кальян, он жестом прервал сына и, еле сдерживаясь, раздельно произнес:
- Сулейман, возьми свой калимдан и пиши от моего имени приказ всем аулам и всем старшинам моих земель, пусть они делают так, как скажет им шейх Гази-Магомед. Напиши также и о назначении в Эрпели нового кадия, гимринца Даудил-Магомы.
Сулейман, закусив губу, написал приказ и протянул бумагу отцу. Шамхал приложил к ней свой именной мухур.
- Пусть писцы размножат приказ и завтра же будуны утром, в обед и вечером прокричат его во всех аулах. Иди распорядись! - приказал он. Сулейман молча вышел в сени.
Гази-Магомед, безмолвно наблюдавший за этой сценой, заметил, как переглянулись Зубаир и Абу-муслим и как огонек торжества блеснул в их глазах.
Через час тяжелая восьмиместная петербургской работы карета выехала из Параула в Тарки, увозя с собою шамхала и Сулеймана. Зубаир и Абу-муслим по приказанию Мехти-хана в качестве хозяев остались с Гази-Магомедом. Уже подъезжая к Таркам, Сулейман не выдержал и горячо сказал:
- Отец, не надо было делать…
- Молчи, щенок, или я тебя выброшу на дорогу! - закричал шамхал. Он тяжело дышал. Голос его сорвался.
Сулейман приподнялся и тихо попросил:
- Прости, отец!
В молчании они прибыли в Тарки.
Проповеди Гази-Магомеда волновали людей. Что-то новое, высокое и очищающее чувствовали в них люди. Проповедник не обещал ничего, кроме царства божьего, но слушавшая его беднота в требованиях, которые ставил перед ними Гази-Магомед, видела не только очищение от грехов, но нечто вроде причащения перед большим и ответственным делом. Люди с упоением рассказывали друг другу о том, что новое учение запрещает курение табака, пьянство, ложь, взаимную вражду, клятвопреступления, разврат, ростовщичество. Некоторые передавали, что в шариат входит и равноправие богатых и бедных как в личных делах, так и в управлении обществ. Говорили и о том, что сельские налоги и общественные повинности будут изменены так, чтобы бедный платил значительно меньше богатого. Говорили и о замене прежних судей новыми, из народа, бессребрениками и последователями шариата.
Спустя два дня после возвращения в Грозную Ермолов выехал в Тифлис. Если б не посольство Меншикова, генерал еще надолго задержался бы на Северном Кавказе, но теперь надо было быть поближе к Персии, к наиболее важным делам и интригам, чтобы своевременно обезвредить их.
Передавая Кавказскую линию во временное командование генералу Розену, Ермолов сказал:.
- Прошу позаботиться, ваше превосходительство, о том, чтобы из крепости Внезапной теперь же, не медля сроку, были отозваны все лица гражданского сословия, не имеющие касательства к службе. Особливо же это касается женщин, кои проживают там. Оставить только жен господ офицеров, семейные роты перевести на линию Кизляр, Моздок, где и расселить их по надобности в станицах. В двухнедельный срок освободить крепость от разных портных, парикмахеров и торговцев. Кои на свой страх и риск пожелают торговать, могут жить рядом в Андрей-Ауле, остальных же в Грозную или за линию. Полковника князя Голицына с его харемом и всею труппой немедля же откомандировать за ненадобностью обратно в Петербург. Прошу, ваше превосходительство, считать наш разговор приказом, никаких послаблений не делать и об исполнении донести мне в Тифлис, - уже садясь в карету, еще раз напомнил Розену Ермолов.
На свете взошло одно дерево истины,
И эта истина - имам Гази-Магомед…
Кто не поверит ему, да будет
Проклят от бога…
Ля илльляхи иль алла!
Так, встречая Гази-Магомеда, пел народ. Толпы высыпали ему навстречу. Женщины бросали на дорогу свои платки. Пешие и конные мужчины, распевая стихи из корана, провожали его из аула в аул. Без оружия, в простом рваном бешмете, пешком в сопровождении трех учеников он в течение месяца обошел почти все шамхальство, и, проповедуя шариат, перешел в Черкей. Его строгая, отрешенная от мирских дел вдохновенная проповедь доходила до сердца и ума возбужденных горцев, а суровое, с насупленными бровями лицо было так величественно и грозно, что только немногие решались вести с ним споры о шариате.
Майор Муса Хасаев, прибывший в Эрпели, чтобы послушать речи показавшегося ему подозрительным Гази-Магомеда, был очень удивлен, услышав, как новоявленный имам призывал народ к нравственной жизни и очищению от грехов. Особенно же удивило майора то, что после проповеди почти все жители аула Эрпели уничтожили у себя спиртные напитки и поклялись следовать заветам шариата.
"Сие обстоятельство весьма выгодно нам, и его следует всеми средствами укреплять. Оного же, гимринского лжеимама Гази-Магомеда, обласкать, препятствий ему в религиозных делах не чинить. Дело сие, как выгодное для политики российской державы, следует расширять елико возможно даже и среди непокорных горских племен", -
написал на рапорте Хасаева генерал Розен.
Вскоре о Гази-Магомеде заговорили и в Салатавии, и в Табасарани, и на плоскости, и даже в Чечне.
А в горах уже сложилась боевая песня:
"Честь и слава Гази-Магомеду, труженику ислама, защитнику бедных, грозе ханов. Он, как братьев, соединил все народы Дагестана и Чечни. Он посланник аллаха, пришедший к нам, чтоб творить правду и суд кинжалом. В нем соединились и сила, и мудрость, и величие. Да погибнут ханы от его кары, как воробьи от клюва ястреба. Все мы братья, равные друг перед другом, одинаковыми нас сделал аллах, а потому воспоем ему славу и да погибнут от нашей шашки враги".
Пела молодежь… пели мюриды, собиравшиеся вокруг Гази-Магомеда.
Глава 16
Когда генералу Розену донесли о том, что в горах неспокойно и что в Гимры стекаются сотни людей, генерал вспомнил рапорт майора Хасаева и приказал не мешать Гази-Магомеду распространять учение шариата.
Спустя неделю генерал-майор Розен получил от молодого правителя Аварии, султана Абу-Нуцал-хана, секретное донесение, присланное с нарочным в крепость Грозную. Гонец аварского правителя, загнав двух коней, поздно ночью прибыл в форштадт крепости.
Крепость и слобода спали. Только на невысоких валах на фоне непотухавших костров медленно прохаживались часовые.
Вечером над Грозною прошел мелкий дождь. Сырая, намокшая земля поблескивала лужицами, по которым шлепали ноги аварского посланца и солдат, ведших его. Когда усталого и прозябшего горца ввели в генеральскую переднюю, из кабинета вышел генерал в наброшенном на рубашку военном сюртуке. На его опухшем, заспанном лице еще бродило сонное выражение. Густые рыжие баки подрагивали от сильного, еле сдерживаемого желания зевнуть. Аварец низко пригнул голову и, вынимая из-за пазухи письмо Абу-Нуцал-хана, подал его, успевая со скрытым недоброжелательством разглядеть полное, розовое лицо генерала.
Розен покровительственно кивнул ему головой и, взламывая на конверте печать, устало и равнодушно сказал:
- А-а, от нашего полковника его сиятельства Абу-Нуцал-хана.
Посланец, хорошо понимавший по-русски, вежливо улыбнулся, закивал головой и, глядя на позевывающего генерала, подумал: "Больхонол!". Продолжая улыбаться, он подтвердил:
- Да! Да! Абу-Нусал-хан… Хунзахи… Очин кирецки, очин сердиты писмо… - подразумевая под словом "сердиты" важность послания.
Генерал, которому в эту минуту хотелось только одного - поскорее вернуться в оставленную теплую кровать, поблагодарил аварца и, отдавая приказание накормить его, пошел обратно в комнаты. Письмо, которое с такой поспешностью вез аварский гонец и которому особое внимание придавали ханша Паху-Бике и молодой аварский правитель, только на другой день к вечеру было передано военному переводчику и лишь через двое суток в обработанном и законченном виде вернулось к генералу.
Вот что писал Абу-Нуцал-хан русскому командованию:
"Пишу вам, высокие и сильные генералы русского ак-падишаха, в крепость Грозную о том, что новые и черные вести с темными и грязными делами окружают нас. Как вам, наверное, уже известно, в Гимрах завелась дикая змея, которая шипит на вашу благословенную власть, и шипение ее разносится далеко. Это мулла Гази-Магомед, бешеная собака, байгуш, без фамилии и роду, осмеливающийся поносить имя нашего ак-падишаха, его генералов и идущий против ханов, нуцалов и беков Дагестана. Прикрываясь именем пророка и проповедуя шариат, этот безумный и опасный бродяга, желая обмануть наш ум, шлет нам да ват, приглашая присоединиться к нему и его оборванной кучке абреков, которых он именует шихами и которые объявили газават. Как достоверно известно, эта бродячая собака называет себя имамом Дагестана, проповедует кровь и резню не только против вас, русских, но и против всех, кто помогает вам, торгует с вами и признает вашу власть. Торопитесь, змею легко раздавить, пока у нее молочные зубы. Если бог поможет и по легковерности приедет этот безумец ко мне, в Хунзах, то закую его в кандалы и под конвоем отправлю в Грозную. Вместе с нашим письмом мы присылаем и грязное воззвание этого бродяги и наш ему ответ.
Да будет над вами сила аллаха и милость ак-падишаха.
Правитель и султан всей Аварии Абу-Нуцал-хан.
Аул Хунзах".
Действительно, в конверте лежали письма, написанные по-арабски и переведенные на русский язык. Одно было воззванием Гази-Магомеда к народу.
"Оседлайте ваших коней, беритесь за оружие, вы обязаны воевать против всех тех, кто, не внимая наставлениям алкорана, занимается стяжанием мирского имущества, грабит слабых и неимущих, уничтожает свободу других и умножает темноту в народе. Воюйте беспощадно против них, хотя бы они были господа духовные или богатые. Воюйте, и пусть падет гнев божий на них".
Второе письмо было собственноручно написано Гази-Магомедом хану Абу-Нуцалу:
"Поскольку ты в Дагестане главный хан и утешитель, то надлежит тебе соединиться с нами и действовать совместно с мусульманами, ибо коран одинаков для всех, как для высоких ханов, так и для бездомных людей. Правое дело ожидает твоего ответа".
Рядом с этим письмом лежал перевод с копии ответного письма Абу-Нуцал-хана, отосланного Гази-Магомеду. В нем молодой правитель Аварии писал под диктовку своей хитрой, искушенной в интригах матери, Паху-Бике, следующее:
"Уважаемому и высокому светочу веры имаму Гази-Магомеду от правоверного правителя всей Аварии хана Абу-Нуцала.
Хотя я нахожусь при своей вере и повинуюсь воле божьей, но на предложение ваше не могу согласиться, не желая лишиться высокого покровительства великого ак-падишаха и его подданства. Но как чистые сердцем и мыслями мусульмане просим тебя, праведник дагестанский, посети нас в нашем дворце в Хунзахе и просвети в правоверной беседе о шихах и тарикате.
Абу-Нуцал аварский".
Генерал Розен недоуменно поднял брови и, почесывая голову, снова прочел переводы бумаг Нуцала. Несколько секунд он размышлял, затем, делая легкую гримасу, обмакнул гусиное перо в чернильницу и жирной, негнущейся строкой поставил поперек перевода резолюцию:
"Дело для Дагестана и азиятцев обычное. Очередной проповедник, каких было немало. Поскольку это внутренние, свои распри и о газавате против русских ничего нет, приобщить к донесению майора Хасаева".
Спустя недели две от коменданта крепости Бурной майора Ивченко поступил рапорт, в котором майор озабоченно писал, что его лазутчики, вернувшиеся из дальних аулов, в один голос говорят о том, что имам Гази-Магомед готовит восстание против своих законных владетелей, призывая народ готовиться к долгой, упорной войне.
"Секта эта, возглавляемая имамом Кази-муллой, весьма охотно принимаема есть в аулах Шамхальского, Мехтулинского и Кайсубулинского обществ. Секта эта, именуемая сектой шихов и мюридов, отвергает употребление горячительных напитков и изменяет старые обычаи адата, пытаясь образовать что-то новое. Тайну сию пока невозможно открыть, но следует полагать за настоящую их цель стремление пробудить в народе единодушие, рвение к защите свободы и уничтожение законной власти ханов и местных дворян…"
Генерал Розен недовольно покачал головой. Этот Кази-мулла начинал надоедать ему. Всего день назад от генерала Ермолова пришло личное ему, Розену, письмо, больше похожее на предписание:
"Удивляюсь вам, ваше превосходительство, как вы, с вашим опытом и знанием горских народов, могли довериться глупым донесениям Хасаева и Аслан-хана. Что не видимо им, то должно быть видимо нам, иначе какова будет разница между генералами российской императорской армии и мелкими азиатскими приставами, тем паче что оные пристава сами принадлежат к этим народам. Примите неукоснительные меры к искоренению злодея и его секты. Ищите его войсками всюду, гоните из его гнезд, а особливо действуйте не через глупого и пьяного шамхала, а через его сына Сулеймана и аварскую ханшу Паху-Бике.
О здешних делах писать много не могу. Пакость и безобразие. Войск мало, персияны ведут себя нагло, но войну пока не начнут. Боятся. Посольство все еще тут, и когда оно попадет к мошеннику Аббасу-Мирзе, неведомо ни мне, ни самому Меншикову".
К вечеру из крепости Грозной в далекий Хунзах отправился гонец. В письме правителю и ханше генерал Розен предлагал заманить в Хунзах Кази-муллу и, заковав в цепи, выслать под конвоем в Грозную.
"…Ежели же сие окажется невозможным, умертвите его любым способом и сообщите о смерти мне".
Спустя недели две после отъезда Ермолова Небольсина вызвали в штаб полка. Полковник Чагин, хорошо помнивший недавнюю встречу поручика с генералом, радушно встретил его.
После нескольких незначительных слов он, как бы что-то припоминая, сказал:
- Могу порадовать вас, поручик! Его высокопревосходительство генерал Ермолов отзывает вас к себе. Сегодня пришла конная эстафета из Грозной. Вам надлежит, собравшись с делами, не мешкая, отправиться за генералом в Тифлис.
Он удивленно посмотрел на переменившегося в лице Небольсина.