Вас не больше тысячи, в то время как у меня свыше шестидесяти тысяч отборных солдат, проливающих кровь, как воду, но намерение мое не убивать напрасно людей, а лишь возвратить нашей короне те земли, которые русские незаконно захватили пятнадцать лет назад. Не приносите же себя самого и ваших невинных солдат в жертву ярости наших войск. Сдайтесь без боя, и я пощажу всех. Сохранив жизнь своим солдатам, вы этим окажете несомненную услугу Российской державе, которая конечно, не оставит вас за это без внимания. Если ж не исполните моего повеления, то переговоры мои с вами будут кончены и вы будете отвечать за пролитую кровь. Ибо все то ужасное, что случится, падет на вас, а не на меня.
Благосклонный к вам
Принц Аббас-Мирза, валиагд Ирана".
Персиянин поднялся, степенно провел ладонью по длинной выхоленной бороде и тихо, почти ласково шепнул неподвижно сидевшему перед ним Реуту:
- Сдавайтесь. Мы хорошо знаем, что запасов продовольствия у вас нет, крепость стара и что голод и жажда уже через неделю убьют всех. Принц не оставит своею милостью тех, кто понимает, что со львом единоборствовать невозможно. Худа аффиз шома! - Поклонившись в пояс поднявшемуся Реуту, посол не спеша прошел мимо группы внимательно разглядывавших его офицеров. И хотя он не поднимал глаз и не озирался по сторонам, однако отлично рассмотрел обилие беженцев, заполнявших узкие улички крепости, и понял ту тревожную, беспокойную настороженность, с которой хмуро озирали его солдаты, стоявшие на постах. Заскрипели петли, и сквозь приотворившуюся боковую дверцу крепостных ворот посла выпустили наружу, где двое казаков провели его через глубокий осыпавшийся ров, окружавший крепость.
Потом казаки вернулись, и посол не спеша пошел к кавалькаде, ожидавшей его в тени садов. Когда замелькали хвосты коней и желтая пыль снова заколыхалась над дорогой, Реут, не отрывая глаз от подзорной трубы, коротко приказал:
- Собрать на военный совет всех господ офицеров гарнизона!
- Вот, господа офицеры, что пишет нам его высочество принц Аббас-Мирза. Кому неясно прочитанное, прошу задать вопросы, - и он оглядел офицеров, сидевших вокруг него.
- Все понятно! Какие уж тут вопросы! - ответил за всех краснощекий, с загорелой обветренной кожей артиллерийский капитан.
- А если все понятно, то приступаю к военному совету, российским воинским уставом на то определенному. Прошу господ офицеров, не мудря и не лукавя, действуя по чистой совести и руководствуясь токмо пользой службы его величеству и державе нашей, высказываться по сему случаю. Сдавать ли крепость превосходящим силам персидской армии или же, памятуя, что мы русские, и дорожа великой славой России, открыть баталию, и если придется погибнуть, то не ниже, как героями… Согласно воинскому регламенту господа офицеры высказываются по чинам. Первыми начинают самые младшие. Прошу высказаться, прапорщик Корнилов!
- Биться до последнего! - вскакивая с места, коротко сказал прапорщик.
- Прапорщик Толченов!
- Биться насмерть!
- Прапорщик фон Штуббе!
- Умереть, но не сдавать крепости!
- Поручик Лузанов!
- Биться до последнего человека!
- …Но их шестьдесят тысяч, а нас только тысяча триста! А если штурм крепости удастся, что тогда? - тихо спросил Реут.
- Тогда взорвать пороховой погреб и взлететь на воздух вместе с врагом! - негромко предложил капитан Михайлов.
- Правильно, боевой товарищ! - поднимаясь, сказал Реут. - Вы сказали то, что ожидал я от храбрых кавказских воинов. Лучше геройская смерть, чем позор! Никогда не опустим мы наше знамя. Там, где раз поднялось русское знамя, там оно никогда уже не опускается! Закрываю военный совет. Я уверен, что подполковник Миклашевский, майоры Чиляев, Рогозин, Клюге фон Клюгенау и все остальные офицеры моего гарнизона думают так же, как и опрошенные мною офицеры. Я постараюсь переговорами с принцем оттянуть штурм крепости. Может быть, за это время подойдут Алексей Петрович или князь Мадатов и освободят нас. Если же этого не случится, крепость взлетит на воздух, но не сдастся! Всякого, кто помыслит или заговорит о сдаче, я повешу на зубцах стены! Русские войска не сдаются, а персиянам надо напомнить их разгром у Асландуза, Мигри и Ленкорани. Капитан Михайлов, с этой минуты вы назначаетесь мной на должность командира крепостных пороховых складов, и, если персияне ворвутся в цитадель, вы сами должны бросить факелы в пороховые бочки арсенала. Вы сможете сделать это? - подходя к Михайлову, спросил Реут.
- Да! Клянусь богом, моей родиной и честью, могу! - сказал капитан.
- А теперь, господа офицеры, по местам! Надеюсь, вы сами понимаете… о нашем совете ни слова…
Офицеры разошлись. С крепостных стен далеко просматривалась равнина и город, лежащий внизу. Оттуда доносились крики, одиночные выстрелы и равномерный уличный шум. Вся окрестность Шуши уже была занята полчищами Аббаса-Мирзы. Бивуачные огни опоясали город. Посты, конные разъезды, заставы и просто одиночные партии и шайки курдов бродили вокруг города, грабя крестьян и насилуя попадавшихся женщин. Испуганные горожане-татары, радостно встретившие персиян, уже готовили делегацию к наследнику с просьбой оградить их от бесчинств и насилия.
Утром в лагере персиян раздался барабанный бой, завыли рожки, забили бубны. Один за другим с батареи, установленной недалеко от города, послышались три выстрела.
Со стороны города в сопровождении шести конных показалась кавалькада. Большой зеленый флаг с изображением огромного льва и солнца колыхался над ней. Впереди, саженях в тридцати, крупным широким галопом скакал всадник, что-то крича и размахивая большим белым флагом.
Часовые на стенах крепости сейчас же доложили дежурному офицеру, и тот, наведя подзорную трубу на всадников, сказал подошедшему майору:
- Парламентеры за ответом. Доложите полковнику, а я стану наблюдать за ними.
Кавалькада остановилась в тридцати - сорока саженях от рва.
Реут, видевший все это с высоты крепостной стены, приказал офицеру, дежурному по обороне Елизаветинских ворот, открыть их и впустить персидского парламентера и одного из сопровождающих его.
Ворота приоткрылись, и парламентера впустили в крепость. Он прошел мимо направленного на вход орудия, у которого с дымящимися факелами стояли артиллеристы. Во дворе были солдаты, казаки и до сотни армянских стрелков в полной боевой готовности. У крепостного блокгауза виднелись группы вооруженных людей. Вдоль первой линии обороны двора стояли завалы и фашины; в стороне мычали коровы и быки, возле них лежали грудой мешки с мукой и зерном; водоем посреди площади был полон воды.
Парламентера Реут встретил на площади. Это делалось для того, чтобы персиянин видел, что крепость хорошо и на долгое время обеспечена питьем и едой.
Посол хитро улыбнулся и, отвешивая поклон Реуту, осведомился о его здоровье.
- Благодарение богу, и я, и все в крепости здоровы. Как самочувствие его высочества наследника престола Ирана?
- Его высочество, лев Ирана и защита всех мусульман мира, светоч мудрости и ужас непокорных, валиагд Аббас-Мирза благоденствует и полон добра и участия к вам. Его высочество прислал меня получить ответ на вчерашнее наше предложение.
- К сожалению, должен огорчить его высочество. Крепость по своему усмотрению сдать не могу. Я русский солдат и подчиняюсь моему главнокомандующему. Если он прикажет сдать крепость наследнику Ирана, я сейчас же выполню приказ, но для этого необходимо послать в Тифлис нашего офицера. Если его высочество гарантирует свободный проезд в Тифлис моего посланного, то через десять дней крепость будет сдана вам.
- В Тифлис посылать незачем. Он уже занят храбрыми иранскими войсками. Ермолов бежал из Грузии во Владикавказ, Гюрджистан вновь стал нашей провинцией. Вам надо сейчас же сдать крепость, иначе мы будем штурмовать ее, и тогда, - посол, печально улыбаясь, развел руками, - ни валиагд, ни сам аллах не спасет вас от острой стали храбрых в бою, разгневанных вашим ответом иранских войск.
- Сталь имеется и у нас, кровопролития я не хочу, но и не страшусь оного. Крепость не сдам, а если нас осилят, то мы взорвем ее вместе с теми, кто ворвется сюда.
Посол удивленно повел глазами.
- Это неслыханно, это варварство.
- Это подвиг, а не варварство, и любой из нас совершит его в нужный час, - громко, обращаясь больше к слушавшим его солдатам, нежели к послу, сказал Реут.
Персиянин с удивлением посмотрел на суровые, спокойные лица солдат.
- Скажите его высочеству, что приказ об этом мной отдан еще вчера, воины наши поклялись исполнить его, и если наследник престола действительно не желает кровопролития, то выход один - послать к Ермолову офицера.
Посол поклонился и, еще раз взглянув на слушавших их солдат, понял, что слова Реута не были просто угрозой. Он быстро пошел к воротам.
Через полчаса две батареи, стоявшие на Топ-Даге, и одна тяжелая, бившая со стороны города, открыли ожесточенный методический огонь по стенам старой крепости.
Русские почти не отвечали. Они берегли порох и ядра для генерального штурма.
В ущелье было тихо. Армянские стрелки, подкрепленные полуротой егерей, лежали в камнях по берегу Шушинки. Село было оставлено, но мельницы, находившиеся позади села, непрерывно работали. Армяне усиленно мололи зерно, готовя муку для себя и осажденных в крепости. Еще засветло к горлу ущелья подскакала сотня персидских курдов, среди которых были и местные шушинские жители. Они стреляли вверх и вдоль ущелья и выкрикивали имена наиболее видных сельчан.
- Что надо? - поднимаясь из-за камней, спросил один из армян.
Двое курдов спешились и, помогая сойти с коня богато одетому персиянину, провели его вперед. Остальные остались позади.
- Вот что, люди, - важно сказал персиянин, - я командир конницы шаха Ирана сардар Эмин-Доуле.
Армяне, лежа за камнями, молчали, а их делегат, поклонившись, спросил:
- Что угодно вашей милости, высокочтимый господин?
- Во-первых, пропустите к мельницам моих всадников, во-вторых, как подданные шаха Ирана, вы должны во всем помогать его войскам и, наконец, выдайте находящихся у вас русских солдат. Такова воля валиагда.
Армянин посмотрел на него.
- Вы сказали, ага, что мы подданные его величества шаха?
- Конечно! - важно ответил персиянин. - Русские всюду разбиты, они бежали из Тифлиса, войска их, подобно соломе, развеяны ветром иранской армии, а вы, как и двадцать лет назад, теперь вновь вернулись к короне и подданству Ирана. Пойди и расскажи об этом своим людям, а затем встречайте нас у села с покорностью и любовью. Наследник престола обещает вам благо и неприкосновенность ваших семей и жилищ.
- Хорошо, ага, я скажу им. Через полчаса мы дадим ответ. Вас же попрошу пока удалиться к своему отряду, - вежливо сказал армянин.
Иранцы повернули коней и поскакали к ожидавшей их сотне.
Прошло не больше двадцати минут, как армянин показался из-за камней. Помахав рукой, он закричал:
- Э-эй, прошу, ага-сардар, люди поручили передать ответ.
Спешившиеся было курды стали садиться на коней, но некоторые из них еще поили лошадей у реки или плескались в ее светлой холодной воде.
Сардар Эмин-Доуле выехал вперед. Он ехал степенно и медленно, как и подобало начальнику целого полка отборной шахской конницы. Он не был начальником всей кавалерии, как гордо называл себя несколько минут назад, но и полк конницы, которым командовал он, значил немало в иранской армии.
- Ну, что надумали твои сородичи? - негромко спросил он, совершенно убежденный в положительном ответе.
- Народ не согласен. Мы пока подданные русского царя. Вот когда вы возьмете Шушу и крепость, когда русские уйдут из Карабаха, тогда действительно мы станем подданными шаха Ирана, да увеличит его дни бог, но пока здесь есть русские, мы не изменим им. У нас была клятва и присяга, а вы, ага, хорошо знаете, что нарушают их только трусы и негодяи. Мы не таковы. Оставьте нас в покое, а когда завоюете Карабах, тогда наша присяга и клятва отпадут сами собой.
Персиянин удивленно и гневно посмотрел на него.
- Вы противитесь, собаки, да я сегодня же уничтожу вас и сожгу вместе с вашим поганым селом! - распаляясь гневом, закричал он.
- Нехорошо говоришь, ага. Мы не дети и тоже умеем стрелять и рубить кинжалами. И один бог ведает, кто сегодня будет мертвым, а русских солдат мы не выдадим вам. Они наши гости, они доверились нам, и позор падет на наши головы, если мы, спасая себя, предадим их! Я думаю, что вы сами в душе соглашаетесь с нами, ага, - кланяясь, спокойно и с достоинством ответил армянин.
- Я выпью твою кровь, собака, а твое тело брошу свиньям! - повернув коня и взяв с места в карьер, закричал разгневанный персиянин.
Персидские батареи два часа подряд били по стенам Шушинской крепости. Бомбы, гранаты, докрасна раскаленные, специально для зажигания пожаров созданные ядра били по веркам крепости, то и дело залетая внутрь.
Гарнизон был под ружьем, но опасаясь потерь, людей попрятали по лисьим норам, окопчикам и каменным полуподвалам.
Два каленых ядра попали в дощатые части цейхгауза, но эти очаги сейчас же потушили дежурившие здесь солдаты.
В первый день персидской бомбардировки был ранен один солдат, контужена разрывом гранаты армянка, убиты две лошади.
Люди заделывали трещины и пробоины в стенах.
На следующий день, часов в девять утра, к воротам крепости подскакал, размахивая белым флагом, тушинский татарин Исмаил-бек и на довольно приличном русском языке прокричал:
- Его высочество, жалея вас, приказал вчера стрелять только трем батареям. Сдавайтесь, иначе сегодня все орудия нашей непобедимой армии обрушатся на вас! Ждем до обеда.
В полдень шесть трехорудийных батарей открыли огонь по крепости. Особенно энергичен был обстрел из тяжелых орудий, бивших с Топ-Дага. Пользуясь тем, что у русских не было дальнобойной артиллерии, персияне подтянули свои осадные пушки ближе к крепости и методично стреляли тяжелыми ядрами и гранатами. Ядра шлепали по двору крепости, зарывались в землю, подобно чугунным мячам, катились по земле и, ударяясь в крепкие, каменные стены блокгаузов, отскакивали, отбивая от них щебень.
- Английские! - разглядывая ядра, определили артиллеристы.
Огонь врага становился все сильнее. Было ясно, что персияне готовят штурм.
Глава 4
Тифлис напоминал потревоженный, перепуганный муравейник. Из Ганджи, Борчало, Закатал, Караклиса, Лори-Бамбака, отовсюду прибывали беженцы пешком, на повозках, верхом и на арбах, запряженных буйволами. Беженцы рассказывали о том, что все наши посты по границе заняты врагом, рота, стоявшая за Саганлыком, разгромлена. Приходили вести о налете курдской конницы на Борчало, об отходе всех наших войск к Тифлису. Слухи разрастались. Уже решительно все говорили о мятеже татар в Карабахе, об осаде Шуши и о том, что в Елизаветполе местным мусульманским населением вырезаны все русские, а егерские батальоны, наполовину разбитые, с трудом вышли из города и отходят на Тифлис. Где была правда и где ложь - никто не знал. Тифлис глухо волновался. Многие русские и армянские семьи спешно уезжали по Военно-Грузинской дороге во Владикавказ. Но и здесь было не безопасно. Говорили о том, что осетины и ингуши заняли перевал и что по всей дороге от Млет и до Ларса идут бои. Все ждали мятежа в Дагестане и удара лезгин на Кахетию со стороны Закатал.
Небольсин был назначен полуротным одной из рот Ширванского полка. Санька Елохин - взводным третьего взвода той же роты. Солдаты, старые кавказцы, очень напоминали поручику егерей, с которыми он провел год в горах Кавказа. Это были те же спокойные, серьезные русские люди. Обуты они были, как и егеря, плохо, кто в башмаках, кто в сапогах, кто в чувяках; одежда их тоже была разнообразна, в одной и той же роте люди носили рубахи, мундиры, бешметы с газырями, а кое-кто и обыкновенные цветные рубахи с нашитыми на них погонами и медными пуговицами с двуглавым орлом.
- Что так бедно одеты? - спросил Небольсин.
- Берегут амуницию и праздничную одежду, вашбродь, - ответил фельдфебель, улыбнувшись.
Но бедность одежды и не очень прочное знание солдатами ротных и полковых учений окупались отличной стрельбой, выносливостью и той выработанной на Кавказе особой молодцеватой сметкой, какая отличала их от плац-парадных, привыкших к муштре столичных солдат. Солдаты отлично разбирались в маневре, самостоятельно действовали и в одиночку и массой. Они быстро собирались в каре и так же стремительно рассыпались в цепь. Многолетняя война с горцами научила их умело биться с конницей, отражая конные атаки штыком и ружейным огнем. Они легко применялись к местности, умело ориентировались и на равнине и в горах.
Роты ежедневно выходили за Авлабар к Навтлугу, где в течение шести-семи часов проводили боевые учения и практическую стрельбу.
Санька деловито и спокойно принял взвод, и Небольсин видел, что солдаты очень скоро приняли его в свою среду и оценили его как старого солдата и опытного унтера.
- А что, вашбродь, верно болтают, будто персиян Шушу забрал да на Баку навалился? - спросил его Елохин, когда полурота отдыхала в тени авлабарских садов.
- Нет, неверно! Баку наш, там и поблизости нет персов, а в Шушу они пришли, но гарнизон заперся в крепости, отбивает атаки. На днях его освободят, - ответил поручик.
Солдаты, сидевшие вокруг, молча слушали, покуривая трубки.
- А верно, что князь Мадатов опять с нами? - поинтересовался один из них.
- Вернулся вчера!
Солдаты весело и одобрительно зашумели:
- Тогда пойдет дело, этот персюкам наддаст жару, пропишет…
Солдаты знали, любили Мадатова и верили в него. С любопытством приглядывались они к новому полуротному. Он нравился им.
- Не гордый барин, с душой. Человека уважает, - определили они.
Южная ночь была тиха и непроглядна, и только однообразный плеск Шушинки слышался в темноте. Один из армян часовых приподнял голову.
- Идут, - чуть слышно сказал он.
- Это река… все тихо… - ответил другой.
- Нет, это они… идут, - повторил первый и пополз вперед. Впереди было тихо, и вдруг, захлебываясь, быстро и злобно залаяла овчарка.
Это были сторожевые собаки, которых еще засветло спрятали в кустах у дороги.
Овчарки лаяли не переставая, и теперь не было сомнения в том, что в ущелье входят люди. И сейчас же загорелся стог сена, стоявший у дороги, другой запылал сбоку. Вход в ущелье озарился трепетным, колеблющимся, довольно ярким светом, на фоне которого замелькали темные фигуры людей.
Короткий залп пронесся по ущелью. Это армянский караул бил по персиянам.
- Алла… - заглушая стрельбу, раздалось по ущелью.
У дороги что-то тяжело и глухо ухнуло, потом раздался второй, более сильный взрыв. Блеснуло пламя, и дымное облако поднялось над местом, где горели стога. Отовсюду, из-за камней, с берегов Шушинки, из кустов, из пещер, нависших над мельницами, посыпались, загрохотали выстрелы, а русская ракетница ударила вдоль дороги, и, распушив хвосты, над головами перепуганных персиян стали рваться боевые ракеты.