- Никогда не видел столь стремительной атаки. Буря, а не солдаты! - восхищенно сказал Паскевич.
- Даже наполеоновская гвардия не устояла б против такого удара, - заметил Давыдов.
Оба генерала, затаив дыхание, возбужденные и изумленные, смотрели с возвышенности вниз, где сверкали штыки, дымилась степь, падали люди и, вгрызаясь в грозную иранскую дугу, давя и сокрушая ее, пробивались русские батальоны.
- Непостижимо! - пожал плечами Паскевич.
Симонич упал.
- Братцы, командира убило! - закричали бежавшие возле солдаты.
- Ранило, - превозмогая боль и приподнимаясь с земли, сказал полковник, - не обращайте на меня внимания, бейте врага, не давайте ему пощады!
- Эй, носилки сюда!
- В бой, господа, битва только начинается. По местам! - крикнул Симонич.
Фельдшер уже перевязывал его ногу. Рана была тяжелая - раздроблена кость, но Симонич не разрешил уносить себя с поля боя.
- Бой только начинается. Положите меня на горке, чтоб я видел всю картину, - приказал он.
Полулежа на бурке, не обращая внимания на раны и грохочущий возле бой, он командовал своей пехотой. Заменивший его майор Долин был убит тут же, подполковник Лаптев тяжело ранен, убиты штыками капитаны Васильев и Майсурадзе, тяжело ранены майоры Дудов и Тер-Погосов. Штыки сверкали на солнце. Лязгала сталь, хрипло кричали раненые. Жгло солнце, туча густой желтой пыли слепила глаза, а люди ожесточенно дрались, и полковник Симонич, ослабевший и обессиленный, не уходил в тыл, бросая в нужные места свою резервную полуроту.
В отдалении от боя, в оврагах, кустах, садах и на возвышенности начинавшегося Кара-Дагского хребта находились люди. Они уже с самой зари сидели тут, дожидаясь конца сражения, которое определило бы, к кому им, вооруженным поселянам местных татарских сел, примкнуть. Они были убеждены, что малочисленные русские войска будут разбиты, но история и опыт прошлых войн России с Персией научили их уважать русское оружие и не доверять многочисленности иранских войск.
И сейчас, сидя вдали от боя, они со знанием дела обсуждали все детали ожесточенного сражения.
- Русские побьют кизилбашей, - убежденно сказал Агалар Муса-бек. - Если они выдержали натиск десятков тысяч сарбазов и не побежали, то теперь дело валиагда, - он плюнул на песок, - тьфу! Я знаю русских. Теперь они станут драться, как львы!
- Они стойки, но, хвала аллаху, и непобедимые войска его высочества тоже не навоз, - с восточным спокойствием ответил его брат мулла Мешеди Мусаиб, убежденный сторонник персов. - Ай, сволочи, ай, собачьи дети, они бегут! - вдруг завопил он, подскакивая с места.
- Я тебе говорил, брат, не спеши… так и вышло, русские всегда били иранцев.
Муса-бек с удовольствием смотрел на оправившуюся от удара грузино-татарскую милицию: повернув коней, на всем скаку врезалась она в гущу боя и примкнула к драгунам, яростно рубившим персов.
В лучах палящего солнца было видно, как, сверкая, взлетают клинки, и, казалось, даже издали был слышен хряск шашек. Драгуны так умело, отважно и свирепо рубили, кололи, топтали и уничтожали противника, что Паскевич восхищенно закричал:
- Атака, достойная Тюренна!
Он с удивлением следил за драгунами, которых только вчера разносил за их неумение биться в конном строю. А они, разметав иранскую конницу, рубили одиночных, пеших и конных иранцев.
Налетевшие сбоку грузины и татарская милиция с воем и визгом обрушились на отступавшую конницу принца Мамеда.
И вдруг вся масса персидской кавалерии повернула в страхе и помчалась назад, давя в паническом бегстве свои же резервы. Сам Мамед-Мирза, наблюдавший за боем с высоты отдаленного холма, вскочил на коня и первым понесся по Елизаветпольской дороге в сторону Курак-Чая. Это бегство и увидел мулла Мешеди Мусаиб, наблюдавший с холма за боем.
Но этот эпизод не мог иметь решающего значения для исхода сражения. Оно, по сути, только разворачивалось, и вся еще не тронутая восемнадцатибатальонная масса иранской пехоты лишь начала ввязываться в бой.
Как только конница Мамеда-Мирзы вышла из боя, на ее место скорым шагом рванулись четыре пехотных батальона, встретившие драгун оглушительным залпом. Сарбазы смело кинулись в штыки на налетевших на них драгун.
Полковник Шабельский упал вместе с конем. Конь, которому пуля пробила голову, издыхал. Шабельский высвободился из-под него. Кругом шла ожесточенная сеча.
- Вашскобродь, садитесь на моего коня! - крикнул ему один из драгун, и полковник, вскочив в седло, опять показался перед своим дивизионом.
Грузины гнали остатки конницы Мамеда, в центре в жестоком рукопашном бою изнемогали батальоны первой и второй линии. Вельяминов перенес огонь артиллерии на резервы противника. Сутолока и сумятица боя мешали разобраться в обстановке.
Паскевич заметил тяжелое положение первого дивизиона драгун. Он подозвал командира второго дивизиона майора князя Андроникова.
- Атакуйте своими эскадронами пехоту персов. Истребите ее, не дайте уйти никому.
Драгуны Андроникова, уже давно ждавшие этого момента, с таким напором вломились во фланг иранской пехоты, что смяли первые шеренги сарбазов. Свежие эскадроны в пять минут шашечной рубкой положили четыре ряда сарбазов. Звон стали, ударяющейся о штыки, вопли и стоны, крики дерущихся, грохот рвущихся гранат, ржание коней перенеслись в глубь иранской позиции. Правого крыла персидской дуги уже не существовало, бой разгорелся в центре и на левом фланге, где два батальона русской пехоты и донские полки, оттесняемые дружными и сильными ударами персов, шаг за шагом отступали, сбиваясь к городским садам Елизаветполя.
Аббас-Мирза медленно пил холодный освежающий айран. Наследник иранского престола устал. Затянувшееся сражение утомило его. В исходе боя он не сомневался и сейчас, несмотря на то, что эти русские мужики с самого утра неутомимо и стойко сражались с его полками.
Зять шаха Аллаяр-хан, командовавший правым флангом, после неудачи его конницы придвинул все свои резервы.
- Если вы, сучьи дети, и теперь не уничтожите этих свиноедов, я сожгу вас, мерзавцев, на огне! Каждому из тех, кто принесет по голове русского, я уплачу по туману, а если не сумеете, то… не возвращайтесь! - помахивая плетью, грозно закончил он.
Снова завыли рожки, и подтянувшаяся конница вновь построилась в боевой порядок. Позади нее стояли четыре орудия и три батальона, взятые из резерва.
- Я сам поведу вас, педерсек! Вы увидите, как надо воевать, как надо выпускать наружу внутренности из этих проклятых аллахом русских свиноедов!
Первые три тысячи своей конницы он кинул на оправившихся от удара донских казаков, еще две послал в обход, а сам с остальной конницей, орудиями и пехотой, под барабанный бой и громкие, неумолкающие крики "худа" и "алла" пошел на два батальона карабинеров, картечным огнем и точным ружейным залпом встретивших его.
Персидские полки наступали, не обращая внимания на огонь, но Аллаяр-хан для пользы дела решил отстать и издали, будучи вне досягаемости пуль и картечи, руководить боем.
- Э-э, русские отступают. Я говорил тебе, что иранский лев пожрет гяуров, - радостно сказал мулла Мешеди Мусаиб, потирая руки. - Пора и нам ударить по гяурам, а то никакой пользы не будет!
- Не спеши, а то мы из-за спешки попадем в беду, - осторожно ответил Агалар Муса-бек. - Аллах еще не определил победы. Чаши весов склоняются и туда и сюда.
Жителям, ожидавшим добычи, уже надоело однообразие боя: рев пушек, гул залпов, пыль и эхо, отдававшееся за Курой. Некоторые из поселян, утомившись от ожидания, улеглись спать в тени, наказав родным вовремя разбудить их.
А бой все гудел и раскатывался по степи, и памятник Низами одиноко возвышался над клубившейся пороховым дымом и пылью землей.
Подполковник Греков, выхватив шашку, бросился вперед. Солдаты, обгоняя его, с криками "ура" уже кололи набегавших, тяжело и натруженно дышавших сарбазов. Прапорщик Язон Чавчавадзе, человек атлетического сложения, рубил саблей по головам персов, чей-то штык вонзился в плечо иранского офицера, яростно отбивавшегося от наседавшего на него Чавчавадзе, Санька отбил выпад иранского пехотинца и с маху вонзил штык в живот молодого перса, сразу осевшего на землю с бледными дрожащими губами.
- Кол-ли, ура, бра-атцы! - хрипло орал фельдфебель Пронин, размахивая вправо и влево плохо отточенной саблей. Вдруг он споткнулся, ноги его забились, а по лицу потекла кровь. Санька даже не взглянул на него. Опытный старый солдат, он знал, что нельзя отвлекаться во время боя, где любая неосторожность грозит смертью.
Высокий, черноусый, с ярко-белыми зубами иранец на бегу выстрелил в него, но Санька успел ударить его штыком в плечо, и выстрел пошел куда-то в сторону, но в гуще дерущихся людей пуля несомненно уже попала в кого-либо - так густа, плотна и суматошна была толпа убивающих друг друга людей.
Небольсин, держа два пистолета в руках, не целясь, выстрелил в тесную, плечо к плечу, набегающую шеренгу сарбазов и, швырнув ненужные уже пистолеты, рванул из ножен острую, наточенную, как бритва, шашку. Шагах в двадцати от него колыхалось персидское знамя - огромное белое полотно, на нем вытканный золотом лев держал в лапе обнаженную саблю. За львом поднималось солнце. Десятка два ширванцев уже набежали и сшиблись врукопашную с сарбазами, охранявшими знамя. Небольсин увернулся от штыка толстого низкорослого иранца и с размаху ударил его шашкой по голове. Иранец ахнул, закричал и, выронив ружье, упал лицом вниз.
- Добре огрели, Александр Николаевич, держитесь возле, - услышал он голос Саньки, успевшего свалить прикладом еще одного сарбаза. Они стали пробиваться к знамени. Новая волна карабинеров и грузинцев ударила по персам.
Прапорщик Чавчавадзе, уже дважды раненный штыками, бросил свою переломившуюся шашку и, схватив с земли брошенное кем-то ружье, словно оглоблей бил по головам сарбазов.
- Здоров, медведь, - одобрительно сказал Санька и прицелился в перса, державшего знамя. - На вот, прими угощеньице.
Знамя рухнуло, но сейчас же десяток сарбазов подхватили его, и рукопашная с неослабевающим остервенением разгорелась у знамени. Небольсин видел, как подняли на штыки Грекова, как упал взводный его роты Савчук, как Елохин с такой силой ударил в грудь какого-то сарбаза, что штык почти насквозь пропорол его.
- Ух, сво-олочь, - тяжело дыша и с трудом выдергивая обратно штык, сказал Санька.
В пыли и духоте уже трудно было и дышать, и драться, но сарбазы, хотя и весьма сильно потрепанные, но еще многочисленные и упорные, сражались ожесточенно и бесстрашно. Новые два батальона персов, подошедшие из резерва, с ожесточением бросились в штыки на русских.
И именно в это время в их фланг вломился дивизион нижегородских драгун, тот самый, который кинул на помощь Паскевич.
Знамя снова упало. Это прапорщик Чавчавадзе, держась за штык, молотил прикладом по головам сарбазов. Белая его рубаха была запятнана кровью, из пробитого бедра сочилась кровь. Без фуражки, огромный, растрепанный, страшный, с хриплым кряхтением обрушивал он на головы персов тяжелый приклад.
Сарбазы не отступали. Если их кавалерия быстро показала спину, то пехота, разбившись на кучки, огнем и штыками отбивалась от драгун.
Вельяминов, видя, что сзади спешат иранские резервы, приказал поднять хоботы орудий и дал залп гранатами через головы дерущихся. В бою случайность имеет огромное значение. Этот залп, сделанный больше наугад, чем по расчету, скосил передние ряды сарбазов, бежавших на выручку своим. Две гранаты упали под ноги девяти офицеров, и все девять вместе с командиром полка полковником Кули-ханом были разорваны в клочья. Второй залп пришелся на середину замешкавшейся, смущенной потерей офицеров солдатской толпы. В эту же минуту грузинский дворянин Ираклий Вачнадзе с тремя-четырьмя десятками грузин и сотней татарской милиции ударил в шашки. Резервы обратились в бегство, во время которого Вачнадзе зарубил трех солдат и захватил знамя, на котором был нарисован желтый лев, держащий в лапах земной шар.
"Весь мир подвластен тебе!" - было написано на этом знамени.
И еще одна случайность ускорила финал этого фактически уже выигранного русскими сражения.
Аббас-Мирза с беспокойством озирал поле битвы, и нигде он не мог увидеть и признака поражения или слабости русских.
- Ваше высочество, пора пустить в дело вашу гвардейскую конницу. Подошел самый нужный для последнего удара момент, - сказал Олсон. - Ваши сарбазы устали, им нужна помощь!
- Палача и веревки им нужно, собачьим детям! - в бешенстве воскликнул Аббас. - А почему русские не устали? Ведь их в десять раз меньше, чем моих негодяев! Почему они дерутся, не ожидая помощи?
- Аллах велик, лев Ирана. Эти свиноеды тоже утомятся, и тогда могучие воины вашего высочества выпьют их кровь, а тела бросят шакалам, - льстиво произнес Угурлу-хан, сын некогда владевшего Ганджинским ханством Агамали-хана, бежавший в Персию и теперь привезенный оттуда и вновь назначенный правителем всей Ганджи. Он еще раз поклонился валиагду и вдруг изменившимся голосом воскликнул: - Что это? К русским идет помощь! Смотрите, по Тифлисской дороге к ним спешат войска!
И Аббас, и Олсон, и Эмин-Доуле, и весь штаб, окружавший Аббаса-Мирзу, повернули головы туда, куда указал Угурлу-хан.
Огромное облако пыли поднялось за русским войском. Там по Тифлисской дороге что-то быстро приближалось к русскому отряду.
- Это - Ярмол-паша! Это он, проклятый кабан, идет к ним на помощь!
Что-то сверкало сквозь тучи пыли. Это было похоже на движение конницы.
- Проклятые драгуны, это они, конные солдаты, чтоб им сгореть в аду! - приглядываясь из-под ладони, сказал кто-то из свиты.
- Ярмол! - зловеще пронеслось над всеми. То, чего больше всего опасался наследник и его генералы, совершилось. Ермолов заманил их в ловушку, выставив всего семь тысяч солдат, сам же с остальной армией появился в самый разгар боя.
- Это - Ермолов! - встревоженно сказал Аббас-Мирза.
Дружное "ура" раскатилось в центре. Ширванцы и карабинеры, разгромив центр иранской пехоты, ринулись вперед. Шабельский и Андроников со своими драгунами давили, топтали и рубили бегущих сарбазов. Четыре ядра упали невдалеке от ставки наследника. Это полубатарея русских, зайдя с обнаженного левого фланга, обстреляла бегущих персов.
Драгуны прапорщика Магомета Абисалова догнали убегавшую верблюжью артиллерию и, порубив прислугу, заворотили верблюдов, нагруженных восемью фальконетами.
Граната с визгом разорвалась за ставкой Аббаса-Мирзы. Вторая лопнула возле коноводов, и "непобедимый лев Ирана", бросив свое вызолоченное кресло, покинул поле боя и свое разбитое, истекавшее кровью войско.
Паскевич тоже обратил внимание на неожиданно появившееся в тылу русских войск густое облако пыли. Это удивило и испугало его. Помощи от Ермолова он не ждал, да и быть ее не могло. Генерал отлично знал, что Ермолов дал ему все, что имел. Но в таком случае это могли быть войска эриванского сардара Гасан-хана, шедшего на помощь Аббасу-Мирзе. Обеспокоенный этим, Паскевич выслал на Тифлисскую дорогу сотню казаков. Донцы быстро исчезли в пыли, и это напугало до смерти наследника престола, решившего, что казаки посланы для того, чтобы привести в его тыл Ермолова и этим отрезать им путь отступления.
Весь центр иранской армии вместе с Аббасом-Мирзой и всей его артиллерией в панике мчался уже к Курак-Чаю, когда казаки встретили русский обоз, на широкой рыси шедший с провиантом и боеприпасами к Паскевичу. Заботливый Ермолов, зная, что бой будет ожесточенный и долгий, прислал триста ядер, триста гранат и три сотни грузин-добровольцев.
К казакам подскакал черненький, весь в пыли, обвешанный оружием майор.
- Как дела? - еще издали осведомился он.
- Идет бой, борются дюже, однако персюку конец, - уверенно сказал донской сотник. - А вы кто такие будете?
- Скачем к генералу, там объясню все! - закричал майор и, подхлестнув коня, помчался к Зазал-Арху. За ним ринулись карьером все три сотни грузин. Они не останавливаясь скакали до того места, где драгуны и милиционеры рубили упорно отбивавшиеся разрозненные группы персидских солдат.
- Кто таков? - спросил Паскевич майора.
- Майор Корганов, ваше высокопревосходительство! Везу бомбы, ядра, порох, провиант и три сотни конной милиции.
Паскевич засмеялся. Это было с ним в первый раз с того момента, как он выехал из Москвы.
- Бог вас принес, майор. Эти дуралеи приняли вас за русских, а я - за персиян. Почему не встречал вас раньше в Тифлисе?
- Не имел счастья угодить его высокопревосходительству генералу Ермолову, - вздохнул, сделав скорбное лицо, Ванька-Каин. - Был арестован им и назначен к увольнению со службы.
- За что? - воззрился на него Паскевич.
- Не льстив, не люблю лжи, ненавижу интриги и не хотел угождать некоторым знатным лицам, - глядя в глаза Паскевичу, с горечью и такой неподдельной искренностью сказал Корганов, что генерал, окинув его еще раз взглядом, произнес:
- Хорошо! Останетесь при мне.
Звезда Ваньки-Каина с этой минуты засияла с новой и исключительной силой.
Разрозненные остатки сарбазов отбивались ожесточенно, но пыл их угасал. Неудача конной атаки и большие потери охладили их. Сейчас они дрались с мужеством отчаяния, не веря в свою победу, но и не желая сдаваться в плен. Атака драгун ошеломила их, разбитые батальоны уже не смогли построиться. Грузины гонялись за расстроенными, смятыми кучками отбивающихся сарбазов.
Небольсин, тяжело дыша, усталый, запыленный, полуоглохший от орудийного гула, вместе с несколькими солдатами окружил десятка полтора сарбазов.
- Теслам ол! - закричал поручик, угрожающе поднимая шашку.
Персы опустили ружья, двое подняли руки, кто-то робко и умоляюще сказал:
- Аман, ага, аман!
- Забирай их, ребята, гоните в общую кучу! - скомандовал поручик.
Из группы пленных вырвался один, худой, со свалявшимися длинными волосами. Он что-то закричал и, подбежав к поручику, ударил его сзади широким, блеснувшим в воздухе кинжалом.
Санька, не отходивший от Небольсина, успел подставить ствол ружья. Кинжал зазвенел и, скользнув по стволу, снес сустав большого пальца Саньки. Поручик охнул, пошатнулся и упал на землю. По его лицу потекла кровь.
Санька, не замечая боли, с остервенением ткнул перса штыком. Сарбаз дико завыл и со стоном упал лицом в песок.