- Уже принял! - коротко сказал Грибоедов. По его встревоженному лицу пробежала тень. - Все могущие быть уликами бумаги лежат в особом пакете и в любую минуту будут сожжены.
- Лучше уничтожить их теперь же. Пишет мне из столицы один мой стародавний друг, что внимание следственной комиссии по делу 14 декабря направлено и на Кавказ. - Ермолов помолчал и затем еще тише сказал: - Там ведом и твой приезд в Киев. Подумай о том, ежели и тебя коснутся подозрения нового царя.
- Я уже приготовлен ко всему, Алексей Петрович, благодетель и истинный мой друг и покровитель!
- Аресты идут по обеим армиям, не сегодня-завтра они дойдут и до нашего корпуса. Изничтожь свой пакет теперь же, сожги все, что опасно, и помни: знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Это спасло на Руси сотни хороших людей, - закончил Ермолов.
В сенях послышался шум. Вошли адъютант Воейков и начальник артиллерии полковник Мищенко, сопровождаемые казачьим урядником, несшим огромный бочонок с вином.
- Червленцы вам, Алексей Петрович, прошлогоднего урожая чихирь шлют, - улыбаясь, сказал Мищенко.
- Так точно, ваше высокопревосходительство! Старики просят не побрезговать их малым подарением и на здоровье попить родительского чихирьку! - ставя на стол бочонок, сказал урядник.
- Спасибо, Евстигнеич! Поблагодари стариков за память. Скажи, буду пить с особым удовольствием, - поднимаясь с места, оказал генерал.
- И там ишо кабанца привез. Казаки его надысь возле Терека в камышах подстрелили. Опять же дудаков копченых десятка два да шамаи вяленой вашей милости, Алексей Петрович, бабы прислали. Кушайте на здоровье! - кланяясь в пояс и совсем уже по-станичному продолжал урядник.
- Скажи бабам и казакам спасибо. Коли б не вы, червленцы, совсем погиб бы с голоду, - похлопывая по плечу улыбавшегося урядника, пошутил Ермолов.
- От души, от сердца шлют, ваше высокопревосходительство! Не обессудьте на угощение! - снова становясь "смирно", сказал урядник.
Он вышел.
- Хороший народ эти гребенцы! - глядя ему вслед, сказал Мищенко. - Я намедни ночевал у Сехиных, так чуть не умер от их угощения. Одного чихирю полтора ведра выпили!
- А я у Федюшкиных так из-за стола сбежал, - засмеялся Ермолов. - Есаул Дериглазов тамадой был, не хуже тифлисских грузин угощевал. Добрый народ эти казаки! - закончил он.
- Добрый-то добрый, да только за столом, - покачав головой, сказал молчавший Грибоедов, - а я их недавно в экспедиции в Кабарде видал, не скажу, что там они были милосердны!
- Это когда Джамбота в Нальчике казнили? - пробуя налитое в стакан вино, спросил Мищенко.
- Совершенно верно! Жестокости и ненужной свирепости было в той экспедиции так много, что я пожалел, что стал ее участником. И убийств бесцельных, и казней бессудных, да и самая смерть этого юноши, Джамбота, не нужна была нашему делу! И должен оказать, Алексей Петрович, что не столь мне было жаль самого Джамбота, красавца и храбреца, бесстрашно шедшего на казнь, как его старого, в сединах, отца, бездвижно взиравшего на казнь своего удальца-сына, и только губы старца что-то шептали, едва шевелясь…
- Поэт ты и сугубо штатский человек, Александр Сергеевич, и потому суждения твои есть плод поэтической блажи. Джамбот - преступник перед лицом нашей короны, он покусился на убийства русских солдат, и карать его беспощадно и жестоко - наш долг! А слезы старика не должны трогать наши сердца. В сих азиатских местах только железо и огонь должны быть судиями, а не жалость!
- Но эта смерть храбреца уже сегодня воспринята и в Кабарде и в Осетии как бесстрашный подвиг. Девушки взывают к юношам, указывая им на Джамбота, старики, как на пример геройства, указуют на его деяния, и сотни других воспламененных его делами горцев займут место казненного!
- А мы уничтожим и их! - отпивая глоток за глотком чихирь, спокойно сказал Ермолов. - Только устрашение должно быть законом здесь. Двадцать казненных - как наказание за смерть одного русского! Тут Азия, добрейший друг, а не Европа!
- Вспомните Испанию! Ведь Наполеон ничего не смог сделать с народом, вставшим за свою честь, жизнь и существование!
- Э-э! - махнул рукой Ермолов. - То были испанцы, гордые, независимые, храбрые люди, которых история и прошлое полны великих дел, а что эти существа, у которых нет ничего ни в прошлом, ни в настоящем и которых не объединяет ничего! Религия у них полуязыческая, полумагометанская, языков и народов тьма, между собой они разрознены и враждуют, ни грамотности, ни идей, ни любви к свободе. Ничего! Вы говорите об испанцах… Но разве можно сравнить вольнолюбивых, просвещенных людей Испании с этими дикарями!
- Даже у настоящих дикарей в минуты смертельной опасности для народа появлялись способные вожди! Вспомните индейцев Северной Америки, вспомните историю негров! А дикари, как вы именуете горцев, объединенные исламом, воинственны, неустрашимы. Как говорил мне наш уважаемый переводчик, подполковник Бек-Кузаров, среди их вожаков и духовенства есть немало людей, учившихся и в Стамбуле, и в Каире, грамотных и по-персидски, и по-арабски, отлично разбирающихся в политике.
- Вот эти-то немногие грамотеи давно находятся у меня на службе и получают за свое умение русское золото и серебряные медали. А ты сравниваешь этих голодранцев с храбрыми испанцами! Да не пройдет и десяти лет, как край сей будет замирен от начала и до конца, и русские попы и приставы станут хозяевами этих племен! - засмеялся Ермолов.
- Сомневаюсь, хотя и рад был бы сему! - покачивая головой, сказал Грибоедов.
- Так оно и будет! - вмешался в разговор Мищенко. - Вот с месяц назад я вернулся из карательной экспедиции, ходил с отрядом к кумыкам: имели наглость их абреки напасть на пост и убить пятерых солдат и офицера. Я прошел по аулам, повесил девять злодеев, казнил штыком шестнадцать, расстрелял восемь негодяев и взял из аулов пятьдесят аманатов и триста голов скота. И что же? Уже месяц, и ни один сукин сын больше не шалит в тех местах! Спокойно стало даже на дорогах. Вот что значит вовремя наказанное злодеяние!
- Варварство, которое вызовет обратное действие! Но что меня изумляет, мой высокоуважаемый покровитель и благопочитатель Алексей Петрович, это то, что вы, будучи человеком просвещенным, передовых мыслей, воспитанным на идеях Жан Жака Руссо и свободолюбивых философов и энциклопедистов, человек, умилявший меня широтой ума и души, знакомый с веяниями новых времен, сейчас столь жестоко оправдываете казни и насилия над людьми!
- Люди людям рознь, мой дорогой философ и вольнодумец! Квод лицет Иёви нон лицет бови - говорили древние римляне, и это верно. Что хорошо в Европе, что подобает в России, то вредно здесь, а милосердие в сем крае - преступно и, за исключением грузинцев и армян, кои являются христианами и окружены мусульманским морем, все остальные народы суть азиаты и враги нашего государя, отечества и веры, и их надо силой оружия русского покорить, а кои не сдадутся - истребить, - важно сказал Мищенко.
- А особливо персиян и дикарей Кавказа, коим непонятны милосердие и жалость. Если их щадить и жалеть, то сии христианские добродетели и свойства они почтут за слабость, - кивая головою, подтвердил Ермолов.
В комнату вошел старший адъютант гвардии капитан Талызин.
- Оказия ночует в Горячих Водах и заутра прибудет в Грозную, - доложил он.
- Ну что ж, подождем до завтра, - поднимаясь с места, сказал Ермолов.
Мищенко и Грибоедов встали и направились к выходу.
- Вечером ужинать ко мне, - пригласил Ермолов и, задерживая за рукав Грибоедова, сказал: - Друг, Александр Сергеевич, лежит тут у меня письмо, перехваченное у эриванского сардара Гассан-хана. Не хочу показывать его переводчикам, переведи, коли сумеешь, ты.
Грибоедов подошел к столу. Остальные вышли. Ермолов покопался в своих бумагах и затем негромко оказал:
- Дипломат, а горячишься. Ни к чему в наши дни такая откровенная вольность даже и среди своих людей, каким я твердо почитаю Мищенко. А что касается пакета, истреби немедля.
Ермолов походил по комнате, ласково поглядывая на молчавшего Грибоедова, и очень тепло, с искренним чувством сказал:
- Потому что люблю тебя, как сына, и дорожу твоим большим талантом!
Утро следующего дня было солнечным и ясным. Хотя снежок и покрывал землю, а со стороны темных чеченских гор тянул холодный ветерок, все же это светлое утро 22 января 1826 года было веселым. В Грозной уже готовились встретить заночевавшую в Горячих Водах оказию. Письма и вести с родины, конечно, ожидались с интересом и волнением, усугубляемым тем, что скудные и тревожные сведения о декабрьском восстании войск в Петербурге, о репрессиях, судах, арестах вызывали тревогу среди офицеров и солдат.
Часам к одиннадцати дня из-за перелеска показалась голова растянувшейся оказии; были видны телеги, арбы с провиантом, конные казаки и пешие солдаты. Навстречу им поскакали дожидавшиеся оказии офицеры. Колонна остановилась. Послышались поцелуи, приветственные возгласы, смех.
Морозное утро сменилось теплым полднем. Туман уже давно рассеялся, солнце позолотило верхушки деревьев и отроги гор, его блики играли на штыках солдат, на лафетах орудий. Довольные приездом в крепость и ожидавшие отдыха, люди пересмеивались, шумно переговариваясь между собой. Озябший солдатик в шинели, соскочив с телеги, смешно и неуклюже отплясывал камаринскую под хохот и выкрики окружавших.
Офицер штаба Ермолова гвардии капитан Талызин, поручик Чистов, ротмистр Дехтярев и несколько молодых поручиков из частей гарнизона крепости шумно окружили офицеров, прибывших с оказией. По давней кавказской традиции у костров, разведенных тут же у дороги, уже жарился шашлык и в бурдюке плескалось виноградное вино, которым офицеры "согревали" прозябших и утомленных долгой дорогой товарищей.
Телеги двинулись в путь, а офицеры, шумно беседуя, угощались вином, засыпая друг друга вопросами о знакомых и сослуживцах. Капитан Шимановский, привезший из Ставрополя много новостей и свежие газеты, был центром внимания веселой компании. Талызин, подняв стакан с чихирем и размахивая папахой, крикнул:
- Господа, за здоровье дам, которые скучают по нас в Петербурге!
- …и в Москве! - сказал подполковник Жихарев.
- …и в Ставрополе! - добавил кто-то.
- …и в станицах, через которые проходили мы, - под общий смех закончил Талызин, осушая стакан.
Из-за поворота дороги вынесся возок, окруженный полусотней конных казаков. Возок несся быстро, колокольчик звенел неистово и громко. Звук его разносился в морозном воздухе так звонко, что казалось, звонили тут же, возле пировавших офицеров.
- Господа, фельдъегерь… несомненно, из Петербурга, - делаясь сразу серьезным и официальным, сказал Талызин.
Офицеры насторожились. Сидевшие у костра поднялись, другие тревожно вглядывались в приближавшийся возок. Смех и говор смолкли. Каждый понимал, что появление фельдъегеря из Петербурга в такое время, когда после 14 декабря в обеих армиях шли аресты, не сулило ничего хорошего для чинов кавказского корпуса.
Талызин отошел в сторону и, отыскав глазами какого-то казачьего урядника, шепотом сказал ему:
- Скачи к Алексею Петровичу и доложи, что едет фельдъегерь из Петербурга. Скажи, что мы его здесь задержим, будем кормить шашлыком.
Урядник исчез. Возок уже подкатил к ожидавшим его офицерам и с шумом остановился. Казаки, сопровождавшие его, сгрудились на обочине дороги, выжидая дальнейшего. Из возка легко выскочил молодой, лет тридцати, офицер в шубе с капюшоном. Откинув его, он весело улыбнулся и, подходя к офицерам, сказал:
- Здравствуйте, господа! Разрешите представиться: гвардии капитан Уклонский с высочайшим повелением из Петербурга.
Его открытое, веселое лицо, любезность и простота обхождения понравились всем. Знакомясь и пожимая каждому руку, Уклонский весело подмигнул на костер, от которого вкусно тянуло жарившимся шашлыком.
- Прямо как будто ожидали гостя, - сказал он, принимая из рук Талызина шампур с жирным шашлыком.
- А это родительский чихирек… с устатку очень пользительно, - протягивая ему деревянную чашку с вином, сказал есаул Карпов, один из наиболее именитых казачьих старшин, приближенных к Ермолову.
- Не откажусь. О кавказском вине у нас в Петербурге ходят легенды, - сказал Уклонский. Он долго, не отрываясь, пил чихирь. Наконец, осушив чашу, тяжело передохнул и не без усилия сказал: - Однако этот ковш стоит кубка Большого орла. Осушить его надо иметь немало мужества!
- Просим, просим! - зашумели офицеры, окружив Уклонского и шутливо кланяясь.
- Мрайвол жамиер, - запел застольную грузинскую песню капитан Джавахишвили, снова протягивая фельдъегерю наполненную чашу.
Офицеры нестройно и как попало подтягивали ему.
- Что с вами сделаешь, господа! В чужой монастырь со своим уставом не лезь, - засмеялся Уклонский и, поднеся ко рту чашу, стал медленно осушать ее.
Талызин оглянулся, ища кого-то глазами. Казаки конвойной полусотни спешились, равнодушно ожидая дальнейших действий фельдъегеря.
- А теперь, если разрешите, - отставляя пустую чашу и переводя дух, сказал Уклонский, - направимся в крепость.
- Вместе с вами! - разбирая коней, заговорили офицеры.
Фельдъегерь влез в свой возок, казаки посадились на коней, и вся только что шумно пировавшая компания на мелкой рыси затрусила вокруг возка, позади которого скакала полусотня.
Ермолов сидел за столом, раскладывая старинный пасьянс "Капризы Помпадур". Генерал был сосредоточен. Карты не ложились в нужном порядке, и валеты мешали маркизе, которую изображала червовая дама, встретиться в паре с трефовым королем. На плечи Ермолова был накинут широкий грузинский архалук, из-под которого выглядывала белая нижняя рубаха, кисти шелкового пояска, стягивавшего талию, - все говорило о том, что генерал даже и не подозревал о приезде царского фельдъегеря, возок которого уже подкатил к крыльцу.
Заслышав стук колес и голоса, Ермолов, подняв левую бровь, прислушался к шуму. В дверь постучали.
- Войдите, - продолжая раскладывать карты, сказал генерал.
В комнату, звеня шпорами, сияя новенькими эполетами и придерживая кивер у груди, вошел Уклонский, за которым гурьбой следовали Талызин, Шимановский, Воейков, Сергей Ермолов, Джавахишвили, Жихарев, за спиной которого был виден Грибоедов с дымившейся трубкой в руках.
- По именному высочайшему повелению к вашему высокопревосходительству фельдъегерь гвардии капитан Уклонский! - делая три шага вперед и застывая перед поднявшимся с места Ермоловым, доложил Уклонский.
- Прошу обождать одну минуту, прошу извинить, - сказал генерал и вошел в свою спальню. Минуты через три, уже в сюртуке с генеральскими погонами, с шашкой на боку и Георгием в петлице, он появился перед Уклонским.
- Слушаю приказание моего государя, - сказал Ермолов, поднося руку к козырьку фуражки.
Офицеры, стоя "смирно", смотрели на Уклонского. Вошедший позже всех Грибоедов, бледный и взволнованный, стоял у двери рядом с Талызиным.
- Его высокопревосходительством начальником главного штаба бароном Дибичем велено передать в собственные ваши руки, - торжественно сказал Уклонский, вынимая из сумки пакет с четырьмя сургучными по краям и одной в середине печатями. - Указ его величества! - громко произнес фельдъегерь.
Все настороженно смотрели на пакет, который медленно и осторожно, стараясь не сломать печати, вскрывал Ермолов. Талызин, легко и неслышно ступая на носки, стал за плечами генерала.
Ермолов расправил бумагу.
- Окуляры! - негромко сказал он.
Талызин достал из кармана футляр с очками, и, передавая их Ермолову, быстро пробежал глазами по развернутой бумаге.
"…Следственная комиссия… коллежский асессор Грибоедов… предлагается вам…" - прочел он и отступил назад.
Ермолов надел на нос очки, разгладил бумагу и стал медленно читать высочайшее повеление. Пока он читал, Талызин, встретив настороженный взгляд Грибоедова, чуть заметно кивнул ему головой и вышел из комнаты; следом за ним шагнул и Грибоедов.
Ермолов дважды перечитал высочайшую бумагу, затем бережно сложил ее и уложив снова в конверт, спрятал в боковой карман сюртука.
- Господа офицеры, прошу познакомиться, гвардии капитан Уклонский, - обращаясь к офицерам, представил гостя генерал.
- Да мы уже познакомились, успели даже вашего превосходного вина отведать, - улыбаясь, сказал Уклонский.
- Да-а-с? - с самым простодушным видом удивился Ермолов. - Где же это было?
- А у поста, что перед крепостью. Там оказию встречали, ну и, как водится, чихирь с шашлыком поднесли гостю, - разглаживая черные густые усы, поспешил ответить капитан Джавахишвили.
- Добрый кавказский обычай! Его нужно соблюдать свято. А чачей гостя не угощевали? - осведомился генерал.
- Чем? - не понял фельдъегерь.
- Чачей. Это виноградная водка грузин. Отменного качества и крепости, доложу вам, - засмеялся Ермолов, - а раз не угощевали, то за сие возьмусь я сам. К столу, господа! Время завтрака! - И он гостеприимно указал Уклонскому на табуретку. - Снимайте сабли и шашки, - разрешил он офицерам, - и послушаем столичных новостей. Я чаю, вы нам расскажете многое, о чем наслышаны и не наслышаны мы.
- Новостей миллион, - снимая палаш и передавая его казаку, сказал фельдъегерь. - Разные: и добрые, и плохие, и петербургские сплетни, и столичные дела… Все расскажу, господа!
- Просим, просим! Ведь мы тут одними только слухами да письмами и живем, - заговорили, рассаживаясь, офицеры.
В дверях появился Грибоедов. На этот раз он был спокоен. Его близорукие, слегка прищуренные глаза смотрели уверенно и даже чуточку улыбались.
Талызин, выйдя из комнаты, быстро сбежал во двор и, подозвав казачьего урядника Разсветаева, что-то сказал ему.
- Слушаюсь, вашсокбродь, сею минутою исполним, - негромко ответил урядник и, понизив голос, добавил: - Камардин их высокоблагородия, господина Грибоедова Алексашка уже занимаются этим. Их арбу отвели в лесок, не извольте беспокоиться, вашсокбродь, сделано все в аккурате!
- Спасибо, Разсветаев! Доброе дело делаем, нужного человека спасаем. Скажи Алексашке, чтобы поторопился, и оба забудьте обо всем!
- Не извольте сумлеваться, вашсокбродь! Мы тоже наслышаны кой о чем и понимаем.
Урядник вскочил на коня, а Талызин вернулся в дом. Когда он вошел, капитан Джавахишвили наливал гостю большой стакан желтоватой водки - чачи.
- Чистая виноградная, от нее на душе покой, голова светлеет, а сердце радуется, - угощая Уклонского, говорил капитан.
- Боюсь, что от всех этих кавказских питий вовсе потеряешь голову! - прикладываясь к чаче, сказал Уклонский. - И пахнет спиртом. Боюсь, ваше высокопревосходительство, с ног собьет.
- Ну что чача в ваши годы, - махнув рукой, засмеялся Ермолов. - В тридцать лет я в Германии пивал какой-то ликер, от которого кони с ног валились, а мы, гусары и артиллеристы, только лучше дрались с французом!
Он перехватил взгляд вошедшего Талызина и, поднявшись с места, сказал: