- В Красной Армии вы еще не служили, опыта работы в новых условиях пока не имеете, - наконец сказал он. - Ответственное назначение вы получите, но не такое, на которое рассчитывали. Со временем, показав свои знания и талант, получите повышение. - Фрунзе что-то написал на деле Авилова. - Назначаю вас командиром семьдесят четвертой стрелковой бригады, которая комплектуется сейчас в составе трех полков, кавдивизиона, артиллерийского дивизиона и роты саперов.
Авилов молча встал.
- Вопросы есть?
- Где расположена бригада? - нехотя спросил Авилов.
- Временно около самой Самары. Когда закончите комплектование, присоединим к дивизии. Через несколько дней я познакомлю вас с командиром дивизии Чапаевым и его комиссаром Фурмановым. Эти дни попрошу вас принимать отряды, прибывающие из центра, эшелоны добровольцев и мобилизованных бойцов и разворачивать полки. Работа большая и ответственная.
Авилов протянул руку за документами.
- Документы сейчас передадите моему заместителю Новицкому. По всем вопросам формирования обращайтесь к начальнику штаба, а в особо срочных случаях - прямо ко мне или члену Реввоенсовета армии товарищу Берзину. Когда начнет работать штаб двадцать пятой дивизии, тогда непосредственно по команде.
Фрунзе пожал руку Авилову:
- Еще раз желаю успеха…
И побежал день командарма революционной армии: сообщения, оперативные сводки, совещания, срочные телефонные вызовы, поездка на Самарский трубочный завод для изучения опыта его рабочих, сформировавших при заводе вооруженный полк, инспекционная поездка в запасной Самарский полк и многое другое, отмеченное и не отмеченное им в реестре выполненных 11 марта дел, заполнили до отказа его рабочий день.
Лишь около восьми вечера он приехал на свою квартиру. Сиротинский пошел помогать хозяйке готовить ужин, а Михаил Васильевич углубился в газеты.
- Разрешите войти, товарищ командующий? - неожиданно раздался веселый голос.
В дверях со свертками в руках стояли Куйбышев, Новицкий и Берзин.
- Ого! Вот это здорово! - Фрунзе радостно шагнул к ним, широко разведя руки. - Прошу, друзья, раздевайтесь, проходите!
- Да уж если пришли, то пойдем до конца, - задорно произнес Куйбышев. - Держите, Михаил Васильевич! - Он передал ему завернутую бутылку и начал снимать шинель.
- Ух, какая спинища! - крякнул Берзин. - Тебе, губернатор, надо бы в артиллерийскую упряжку, а ты на стуле сидишь, в лучшем случае - ходишь в штыковую атаку. Ну, скажи, что тебе винтовка? Зубочистка, не более!
- А что, ваше хозяйственное величество, у тебя небось недобор конского поголовья? - весело засмеялся Куйбышев. - Тягловую силу высматриваешь? Ну-ка, посмотри с высоты! - Он забрал в стальной захват невысокого, плотного Берзина и оторвал от пола.
- А мы не знали, как вытащить из Самарки затонувший буксир, - с совершенной серьезностью пожаловался тот, повиснув в воздухе. Куйбышев поставил его и в тот же миг неуловимо быстрым приемом был согнут Берзиным чуть ли не вдвое и, смеющийся, доставлен из коридора к столу.
- Итак, - невозмутимо продолжил Берзин, лишь глаза его весело светились, - заседание Реввоенсовета Четвертой армии совместно с местной аристократической верхушкой считаю открытым. - Он бережно разогнул руку Куйбышева, оправил его френч и сел. - На повестке дня один главный вопрос…
- Очень интересно - какой? - улыбаясь, спросил Фрунзе.
- Празднование двухлетия дочери вот этого господина губернатора самарского. - И Берзин указал на Куйбышева.
- О боже мой! - с шутливым ужасом воскликнул Куйбышев. - Гоните его из Реввоенсовета! Он путает левое и правое, белое и черное, девочку и мальчика! Сыну моему сегодня два года, сыну!
- Белое и черное - это еще ничего, лишь бы не белое и красное, - по-прежнему невозмутимо парировал Берзин. - И потом, почему ты не думаешь, что из стратегических соображений я сознательно скрываю военную тайну, а?
- Поздравляю тебя, Валерьян! - сказал Фрунзе. - Однако в горячие деньки родился твой сынок!
- Да уж куда горячей! Родился он в те дни, когда я возвращался из красноярской ссылки, а жена моя сидела еще в тюрьме. Ровно два года назад в десять утра толпа подошла к тюрьме, чтобы освободить политических, ворвалась в коридоры, сбила запор в камере моей жены и… одним словом, оказывается, час назад без всякой врачебной помощи она родила ребенка, который валялся у ее ног и задыхался. Вызвали докторшу, она, на счастье, быстро приехала, сказала потом, что через десять минут было бы уже поздно, - погибли бы мать и ребенок. Так что революция спасла в самом прямом значении слова моих жену и сына!
Негромко столкнулись в воздухе стаканы.
- Сергей, где ты прячешься? Иди сюда, - позвал Куйбышев Сиротинского.
- Не чинитесь, Сергей Аркадьевич, - мягко ответил Фрунзе на вопросительный взгляд адъютанта.
Куйбышев подал стакан Сиротинскому и встал ему навстречу; рядом с этим невысоким и сухощавым, совсем молодым мужчиной он казался почти гигантом. Весело и уважительно глядя на него сверху, Куйбышев сказал:
- Я, конечно, не знаю, каким будет мой сын. Но, честно говоря, хотел бы, чтобы в нем билось такое же бесстрашное сердце, как у тебя, Сережа: ведь, не дрогнув, ты, безоружный, пошел за Михаилом Васильевичем туда в собрание, где вас хотели убить и вполне могли это сделать: Линдова я забыть не могу!.. И чтобы сердце моего сына было таким же верным, как у тебя.
Сиротинский опустил глаза, рука его с силой сдавила стакан.
- Валерьян Владимирович, вам надо выпить за то, чтобы ваш сын был такой, как Михаил Васильевич! - овладев собой, сурово возразил он.
- Нет, дорогой мой, это нереально, - рассмеялся Куйбышев. - Такие, как твой патрон, люди столь же редкие, как Рахметов у Чернышевского. Читал "Что делать?", надеюсь? А впрочем, почему и не помечтать? Как Фрунзе - так пусть, как Фрунзе! - Он звонко чокнулся с Сиротинским. Они сели.
Новицкий сидел задумчиво, не проронив ни слова, только разглядывая с особым интересом своих сослуживцев, как бы встретившись с ними впервые.
- Извините, Валерьян Владимирович, за некоторую нескромность, но мне, старому человеку, она простительна. Мне любопытно было бы разгадать, понять, что вы за человек, потому что я думаю, что через вас я мог бы найти ключ к тем бесчисленным загадкам, которые вы, большевики, ставите. - Новицкий слегка пригубил вино. - Разрешите?
- Клянусь всевышним говорить правду, только правду и ничего кроме правды. - Куйбышев торжественно поднял правую руку. - Так, что ли, присягают в английском суде? Русский суд изучал много раз, а вот с английским, увы, не пришлось познакомиться.
"Восемь раз быть арестованным, четырежды отбывать каторжную ссылку - и при том так шутить, так жизнерадостно смеяться, возиться в прихожей, подобно приготовишке… А Фрунзе?.."
- Не скрою, - повел речь Новицкий, - я был удивлен несколько дней тому назад, Валерьян Владимирович, когда неожиданно увидал вас на разгрузке баржи. Вы таскали патронные ящики с таким азартом, что меня даже не изволили заметить. Что это было - потребность сильного тела в физическом труде? Ведь не стремление завоевать дешевую популярность?
Куйбышев широко заулыбался, хотел ответить, но сделал жест: дескать, продолжайте.
- Далее: конечно, Сергеи Аркадьевич - превосходный человек, но ведь он все-таки… э-э-э…
- Адъютант? - догадливо подсказал Берзин.
- Да. Лицо подчиненное. И вот вы, глава громадного края, высказываете пожелание, чтобы ваш сын походил именно на этого человека, занимающего скромный пост. Я следил за вами: вы говорили искренне. Больше того, я скажу прямо, что в ряде случаев вы удивительно бываете похожи на Михаила Васильевича именно в этом качестве… э-э-э… некоторой простоватости, хотя я знаю, вы весьма непросты.
Все весело рассмеялись.
- А глубоко уцепил, а? - Берзин подмигнул Куйбышеву. - Все видит через свои квадратные стеклышки!
- Так вот: правильно ли я уловил эту вашу черту? И правильно ли я связываю ее с тем, что вы, большевики, воюете совсем не так, как учили величайшие военные авторитеты всех времен, по другим законам. Я не скажу, что всегда и все у вас выходит удачно, но удивительно, что в подавляющем большинстве случаев вы оказываетесь наверху.
Куйбышев встал, прошелся. Заскрипели половицы под его большим телом.
- Верно, глубоко уцепили, Федор Федорович, - согласился он с Берзиным. - Только верное ли слово нашли… "простоватость"?
- А все-таки зря, ваше сиятельство, вы не пошли в юристы. - Берзин сожалеюще почмокал языком. - К словам придираться у вас врожденный талант, просто как у судейского крючка. Нет, ты погоди, я сейчас Федору Федоровичу все объясню, чтобы знал, с кем имеет дело. Представьте себе: какой-то бедняга-корреспондент потолковал с их сиятельством и тиснул статейку: дескать, спите спокойно, граждане самарцы, Красная Армия надежно заслоняет вас своей могучей силой от кровожадного врага. Радоваться бы только господину губернатору. Так нет, учинил скандал на весь мир: я-де этого не говорил и вообще призывать к спокойствию - преступление! И даже в газете выступил: нельзя, дескать, хвастаться и хвалиться! Наоборот, каждому надо знать всю грозную правду, напрягать все силы для борьбы и постоянно тревожиться за судьбу революции. А? Да ведь и корреспондент добра хотел, чего ж так злиться было? Так что держитесь, Федор Федорович, сейчас он начнет вас лущить!
Темные глаза Куйбышева помрачнели во время рассказа Берзина, он весь подобрался, но, глянув на Новицкого, сдержался, отбросил волосы назад и с улыбкой спросил:
- Но, может быть, не простоватость, а? Вот в девятьсот пятнадцатом году, когда я бежал из иркутской ссылки и устроился здесь на трубочном заводе фрезеровщиком, так ведь ко мне даже приходили товарищи и просили вырабатывать поменьше, чтоб другим не подняли нормы, не уменьшили заработок.
- Губернатор, хоть и будущий, уже тогда был против рабочих, - как о вещи, само собой разумеющейся, сообщил Берзин под общин смех.
- И задумали мы тогда с Бубновым собрать в Самаре поволжскую конференцию большевиков… - Куйбышев рассказывал не торопись, вспоминая, и с глубоким вниманием слушал его Новицкий.
- Правильно ли я понял вашу мысль, милостивый государь, - медленно произнес он, - что вы и другие большевики, как из незыблемой аксиомы, исходите, что вы, правители, и народ - это одна единая среда, а не противопоставленные друг другу ипостаси? А далее с вашей точки зрения получается, что тыл и фронт - единая организация, с одинаковыми целями?
- Я рад, Федор Федорович, - сказал Фрунзе, - что вы с такой четкостью сформулировали правильные мысли, оттолкнувшись от несколько ненаучного термина "простоватость". - Он улыбнулся, все засмеялись. - Действительно, есть одна большая семья - народ, и все мы участвуем в общенародной борьбе за освобождение, в том числе и за освобождение обманутых белыми солдат. Мы воюем и за их правду. И в этом огромная принципиальная разница между этой войной и всеми иными. Отсюда же иные функции и задачи у командующих армиями - они опираются на гражданское население - и у гражданских властей - они принимают активное участие в делах армий. Получается совсем иное соотношение сил, чем раньше.
- Я, старый, знающий военное искусство человек, - сказал Новицкий, - уверенно заявляю вам: это принципиально новая военная доктрина, значение которой неизмеримо!
- Автором этого учения является Владимир Ильич Ленин, - сказал Фрунзе. - Мне неоднократно приходилось беседовать с ним, слушать его выступления, читать его работы. Послушайте-ка: "Война есть испытание всех экономических и организационных сил нации и, следовательно, на войне побеждает тот, у кого больше резервов, больше источников силы, больше поддержки в народной массе". Это - Ленин. "Характер политической цели имеет решающее значение для ведения войны". Ленин. Учение о войнах справедливых и несправедливых создано Лениным, единству политического и военного руководства учит Ленин и сам первый подает пример всестороннего анализа обстановки.
- А что, Михаил Васильевич, получается и вправду, что мы пришли к тебе для заседания? - мягко вторгся в его речь Берзин. - А когда ж ты будешь отдыхать? За здоровье дочерей товарища Куйбышева!
Куйбышев комически махнул рукой в сторону безнадежного своего товарища, осушил стакан:
- Эх, друзья, в славное все же время мы живем! - Он подошел к пианино, открыл крышку, взял несколько аккордов ("Вспомним юность, черт побери!") и запел:
Гей, друзья! Вновь жизнь вскипает.
Слышны всплески здесь и там.
Буря, буря наступает,
С нею радость мчится к нам!
- Виден сибирский поселенец, - кивнул в его сторону Фрунзе, - эту песню и мы там певали.
Куйбышев громко ударил по клавишам.
- Певали? - лукаво спросил он.
- А как же! Играй дальше. - Фрунзе подошел к нему, положил руку на плечо и подхватил:
Наслажденье мыслью смелой
Понесем с собою в бой.
И удар рукой умелой
Мы направим в строй гнилой.
И вот уже два сильных молодых голоса дружно ведут мажорную мелодию под гром пианино:
Будем жить, страдать, смеяться.
Будем мыслить, петь, любить.
Буря вторит, ветер злится.
Славно, братья, в бурю жить!
Куйбышев захлопнул крышку на полуслове и звонко рассмеялся, перебив Фрунзе, который уже начал следующий куплет.
- Певали? - переспросил он со смехом.
- Ты чего? - рассердился Михаил Васильевич. - Хорошая песня!
- Хорошая? - совсем закатился Куйбышев.
- Черт знает что! - удивился Фрунзе. - Смешинка тебе в нос попала, что ли?
- Да ведь я эти стихи написал! Я! - Куйбышев изнемогал от хохота, глядя на вытянувшиеся лица боевых друзей. - Наконец-то получил оценку своего таланта!
- Ты? Здравствуйте!..
- Ага. Здравствуйте! Я. В Нарыме. Девятьсот десятый год.
- Это к вопросу о простоватости, - добродушно пояснил Берзин Новицкому. Опять грохнул хохот. Новицкий беспомощно поднял руки вверх.
- В Нарыме ты Свердлова выручал? - спросил Фрунзе негромко.
- Все выручали. Но это уже в одиннадцатом.
И Куйбышев встал у пианино во весь рост и, протянув руку к товарищам, громко и выразительно начал декламировать:
Тянулась нить дней сумрачных, пустых,
Но мысль о вас, о милых и родных,
Тоску гнала. Улыбка расцветала,
И радость бурная по камерам витала.
Мы светло грезили о счастье дней былых.
Мы в путь пошли под звуки кандалов,
Но мысль бодра, и дух наш вне оков…
- Нет, - перебил он себя, - что это я разошелся? Тоже мне артист объявился! Хватит.
- Валерьян Владимирович, и это ваши стихи? - застенчиво спросил Сиротинский.
- Прочтите что-нибудь еще. - Новицкий сидел, протирая пенсне, какой-то смягчившийся, удивленный, совсем непохожий на себя.
- Эти стихи я написал в тюрьме перед отправлением в Туруханский край, а вот эти - уже по дороге туда. Слушайте:
Скоро свобода! И сердце невольно
Трепетно бьется и жадно и больно…
Он читал, не сдерживая голоса, и по временам тихонько отзывались струны пианино на его громовые раскаты. Неподвижно сидели слушатели. Только Новицкий, забывшись, все протирал платком стеклышки снятого пенсне.
Куйбышев подошел к столу и залпом опорожнил свой стакан.
- Простите, друзья, - виновато улыбаясь, сказал он. - Стихи я начал писать еще в кадетском корпусе, но, как видите, с тех пор продвинулся в этом искусство не так уж далеко: все не тем занимался.
Фрунзе вдруг начал негромко декламировать, глядя на Куйбышева:
Свободная юность бурлит все потоком
И мчится куда-то вперед, все вперед.
Чего-то все ищет прозорливым оком,
Чего-то от жизни так жадно все ждет…
Сиротинский растерянно переводил взор с Фрунзе на Куйбышева.
- Тоже на каторге написал? - спросил Берзин, как о чем-то само собою разумеющемся.
Фрунзе молча кивнул.
- Эх, почему ж меня не ссылали! - Берзин пошутил по привычке, но голос его был серьезен.
- А ведь, пожалуй, сегодня настоящий день рождения не только у вашего младенца, но и у некоего старого вояки, - задумчиво, без улыбки продолжал Новицкий.
- Я пью за то, чтобы у дочерей Валерьяна были по крайней мере такие же музыкальные и поэтические способности, как у их отца! - провозгласил Берзин.
"ОДНОГО ЛИШЬ Я ПРОШУ У СУДЬБЫ: УМЕРЕТЬ РАНЬШЕ ТЕБЯ, МИША"
Потные, усталые и шумливые ввалились охотники в дом.
- Гляжу - бежит! Я - бах! Мимо. Еще - бах! Он кувырк! Я к нему. А он вдруг как…
- А у тебя поджилки как…
- Так ведь зверь пудов на десять!
- Это точно: пудика два в поросенке есть.
- Ха-ха-ха!
- Хо-хо-хо!
Грохот сбрасываемых сапог, стук прикладов, громовой хохот подняли на ноги всех чад и гостей. Восторженно завизжали малыши Танюшка и Тимка-Тимур, вцепившись в уши матерого кабана.
- Мать! Мамка! Соня! Где ты? - закричал Михаил Васильевич. - Ты только погляди, кого мы с Климом подсекли!
- Иду, иду, - донесся молодой звонкий голос из дальней комнаты.
Все так же весело и возбужденно отшучиваясь, он переломил ружье, глянул в стволы ("Ну и гари!"), нетерпеливо поискал взглядом вокруг себя, снял со стула какую-то тряпицу и начал протирать двустволку.
Отворилась внутренняя дверь, на пороге показалась невысокая, хрупкая шатенка с большими карими глазами. Придерживая халат, Софья Алексеевна несколько секунд с насмешливым сожалением смотрела на хаос и разгром, учиненные в комнате.
Все так же громко и оживленно разговаривали мужчины, все так же визжали дети, скача верхом на поверженном клыкастом чудище.
- Мишенька, - наконец произнесла она, - дружечка мой, а ты все же глянь, чем ты свою пушку протираешь.
- Сонечка, Софьюшка! - радостно приветствовал ее муж. - Правда, добыча, а? Постой, что ты говоришь? - До него дошли ее слова, и он отставил оружие, принялся разворачивать черную, замасленную тряпку. - Боже ж ты мой!.. - И чем растерянней становилось его лицо, тем веселей искрились глаза Софьи Алексеевны.
- Танюшкино платьице, так и есть, - крякнул он подавленно.
- А прошлый раз что было? - Губы ее дрожали от сдерживаемого смеха.
- Прошлый? - Он виновато задумался.
- А прошлый раз была Тимкина матроска, - торжествующе подсказала пятилетняя Татьяна.
- Ах вот как? Все женщины заодно? - Ворошилов поднял девочку на руки. - Так не сдадимся им! А кто, ответьте нам, дорогая хозяюшка, должен следить, чтобы детишки не бросали свою одежду где попало, а? То-то и оно!
- Да, кто? - храбро поддержал его Фрунзе, не зная, куда спрятать испятнанное платьице.