19 марта 1919 года
Самара
- Федор Федорович, когда будете сегодня делать на Реввоенсовете обзор обстановки, учтите, пожалуйста, и это. - Фрунзе протянул помощнику приказ, подписанный командующим Восточным фронтом С. Каменевым и членом Реввоенсовета С. Гусевым.
- Ага, вот как - в наше распоряжение передается и Туркестанская армия? Отлично!
- Да, будем теперь именоваться "Южной группой". Задачи - обеспечить оборону Уральска и Оренбурга и поддерживать связь с Ташкентом.
- Значит, в распоряжении у нас будет теперь…
- Да, около сорока тысяч бойцов. Сила вполне реальная. - Фрунзе задумчиво прошелся по кабинету, повторяя: - Вполне реальная, вполне реальная… - Он остановился и вскинул голову: - Есть у меня одна идея, хотелось бы знать, как вы к ней отнесетесь: прежде всего, прошу критику!
- Готов слушать.
- А что если нам всю двадцать пятую дивизию, что принял Чапаев, вывести целиком в тыл, в районе Бузулука, и начать там сосредоточение не столько резерва, сколько ударной группировки - далее не армии, а фронта. А затем перекинуть туда и всю Туркестанскую армию, что доведет ударную группу до двадцати пяти тысяч бойцов?
- Что касается сосредоточения двадцать пятой дивизии в одном месте, тут возражать трудно: Чапаеву и Фурманову легче будет контролировать формирование и боевую подготовку. Ну, а начать создавать ударную группу, когда совершенно неясно еще, как развернутся у нас события, не преждевременно ли?
- Не преждевременно ли - в каком отношении? Если вы беспокоитесь, не раскроем ли мы свои карты противнику, то нет. Группу называть ударной мы не будем. Знать об этом решении кроме нас о нами будут лишь Берзин да Куйбышев. Так? Если же вы не уверены, как развернутся события, то именно Бузулук - такая точка, откуда удобно наносить удар в любом направлении. Согласитесь, Федор Федорович: когда Колчак приблизится к нам вплотную, маневрировать станет трудно, да и перемещения эти будут заметны и очевидны. А сейчас мы заранее подготовим силы для контрудара, откуда бы ни последовал удар, - это будет реальная помощь командующему фронтом.
Новицкий задумался.
- В нашей ли компетенции решать такие задачи? - отрывисто спросил он.
- Предусмотреть возможность разгрома врага? - Фрунзе улыбнулся.
- Да, простите. Вопрос нелеп. Он был бы уместен в штабе армии пять лет тому назад… Три, два года тому назад… Целую вечность тому назад - до революции. Но…
- Что еще вызывает у вас сомнения, Федор Федорович?
- Вы сказали: Бузулук - такая точка, откуда удобно наносить удар в любом направлении…
Новицкий подошел к карте, задумался: его опытному взгляду достаточно было мгновения, чтобы оценить точность, истинность мысли Фрунзе - действительно, при всех вариантах наступления Колчака, район Бузулука с его положением относительно железных дорог, рек, фронтов - идеальный плацдарм для контрудара. "Решение гениально простое. Но родилось оно в голове не у профессионала военного. Создание рабочих полков на заводах - это могло подсказать революционное прошлое, это я понимаю. Но заблаговременное создание ударной группы, весомой в масштабах всего фронта - это ведь дело сугубо военного искусства. Откуда это?.. Как ответил бы Фрунзе? А наверно, так: прежде всего вежливо, но язвительно переспросил бы: "В масштабах всего фронта? А разве севернее нас, в других наших армиях сражаются не те же граждане Советской республики, не наши братья по общей борьбе?" Как еще он сказал бы? А так: "Каждый за себя - это ведь старая мораль, не правда ли?" Новицкий усмехнулся: здорово тебя, старого, перевоспитали, уже можешь представлять себе ответы большевика-политика. Да… Но эти ответы позволяют судить лишь о политических причинах свободы, раскованности, крылатости мысли командующего. Однако, какова все-таки необычайная собственно военная одаренность! Ведь совсем недавно еще колебался, советовался там, где тебе все было ясно. Совсем еще недавно…
- Ну, так что Бузулук? - спросил Фрунзе.
- Да. Подходит, - коротко ответил Новицкий.
- Значит, считаем, что в вашем оперативном обзоре вы будете учитывать некоторые дополнительные данные?..
Вечером Сиротинскому было приказано никого в кабинет не пускать.
- Сергей Аркадьевич, вы предупреждали Куйбышева? - спросил Фрунзе, глянув на часы. - Значит, случилось что-то непредвиденное. Прошу вас проследить, чтобы в приемной никто не толкался.
Сиротинский вышел, Фрунзе запер дверь изнутри.
- Товарищи, - начал Новицкий, - мое сообщение составлено на основе нескольких приказов и сводок командования фронта, полученных за последние три дня. Следовательно, читаю: четвертого марта началось наступление колчаковских войск. На основании анализа первых ударов противника, а также разведданных, планом белогвардейского командования предусматривается: разбить наши армии, находящиеся к востоку от рек Волги и Вятки, с ближайшей задачей овладения районом Средней Волги.
Первой перешла в наступление Сибирская армия генерала Гайды. Четвертого марта войска корпуса генерала Пепеляева из этой армии перешли по льду реку Каму между городами Осой и Оханском и вклинились в оборону наших полков Второй армии. Южнее Осы начал наступление корпус генерала Вержбицкого. Седьмого марта белыми войсками захвачен Оханск, восьмого - Оса. Обе наши северные армии за время с четвертого по десятое отошли на восемьдесят - девяносто верст, однако им удалось сохранить параллельное начертание своего фронта по отношению к противнику. Что было дальше?..
Раздался решительный стук в дверь. Берзин подошел, повернул ключ, отворил. На пороге мрачно и неподвижно, непохожий на себя, стоял Куйбышев.
- Их сиятельство господин губернатор, как всегда… - начал Берзин и осекся. - Что с тобой?
Куйбышев тяжело махнул рукой и прошел к столу.
- Извините, задержался. Федор Федорович, вы докладываете? Продолжайте, я пойму… - Он сел, заслонив лицо ладонью.
Новицкий пристально посмотрел на него, поколебался секунду.
- Продолжаю. Шестого марта перешла в наступление Западная армия колчаковцев под командованием генерала Ханжина. Как установлено, она наносит главный удар. На участке Пятой армии противник имеет более чем четырехкратное превосходство. Десятого марта колчаковцы захватили Бирск, а четырнадцатого марта - Уфу, мост через реку Белую и узловую станцию Чишма. Пятая армия, отходя вдоль железных дорог на Самару и Симбирск, оказывает противнику сопротивление. Попытка белогвардейского командования окружить ее не увенчалась успехом. Но части Пятой армии с боями продолжают откатываться к Бугуруслану и Бугульме.
Командующему Южной группой, то есть вам, Михаил Васильевич, приказано подчиненную вам Туркестанскую армию базировать временно на Волгу и оборонять ею Оренбург и его районы, а Четвертой армии прекратить наступательные операции, перейти к обороне Уральска и железной дороги на Саратов. Командующему Первой армией товарищу Гаю надлежит вывести двадцать четвертую стрелковую дивизию с Южного Урала для усиления своего левого крыла, передав оборону Оренбургского района с севера Туркестанской армии. По мнению Главкома Вацетиса и предреввоенсовета республики Троцкого, всем армиям следует быть готовыми к отходу на запад за Волгу для того, чтобы полностью остановить наступление армий Колчака и спасти республику.
- Вот как - отойти за Волгу? - крякнул Берзин. - А за Днепр не предлагают?
- Сначала предложение - разогнать в армии политкомиссаров, сейчас - отойти за Волгу, а Якова-то… Эх! - Куйбышев махнул рукой.
- У вас сегодня очень усталый вид, Валерьян Владимирович. Это с вами как-то не вяжется. И, простите, я не расслышал, что вы сказали в конце, - глохну, видимо, - возраст.
Куйбышев встал:
- Товарищи, вчера вечером, открывая Восьмой съезд партии, Владимир Ильич предложил всем почтить память… почтить память Якова Михайловича Свердлова…
- Свердлова?! - Фрунзе шагнул к нему. - Что ты говоришь? Свердлов умер?
- Да, нет Якова. Нет Яшки Свердлова… Три месяца прожили мы с ним бок о бок в Нарыме, когда выцарапали его из гиблого Максимкина Яра… Три месяца, а породнились на всю жизнь! Какой энергии человек был: ведь росточком рядом со мной, как ребенок, а заряжался я от него бодростью неслыханной… А встречи с ним в Москве…
- Ай-яй-яй! - Фрунзе ходил по кабинету. Потом неожиданно остановился перед Куйбышевым. - Ну, вот что, друг! Ленину сейчас тяжелей, но он руководит съездом. И не в манере Свердлова было падать духом. Так?!
Куйбышев кивнул головой.
- Как бы он сказал?..
Сильный, звучный, хорошо им обоим знакомый голос Свердлова как бы прозвучал рядом с ними на мгновение.
- Да, за работу! Только за работу! - Куйбышев сел. - Извините, Федор Федорович.
- Я понимаю вас, Валерьян Владимирович. Я знаю, что такое потерять близкого друга. Примите мое горячее сочувствие. Больше ничего говорить не буду, здесь слова бессильны. Разрешите продолжать, Михаил Васильевич? - Новицкий поправил пенсне. - Было бы полезно учесть некоторые данные о соотношении сил по фронту, полученные войсковой, а также агентурной разведкой. Общее соотношение сил по фронту следующее (без учета резервов в тылу сторон): Красная Армия - 125 497 бойцов и командиров, армия Колчака - 137 684 солдата и офицера; орудий: Красная Армия - 422, армия Колчака - 352; пулеметов: Красная Армия - 2085, армия Колчака - 1361.
Из сказанного я делаю вывод, что подавляющего преимущества на Восточном фронте в живой силе противник не имеет. Формирующиеся в тылу у Колчака еще два корпуса все больше ввязываются в борьбу с сибирскими партизанами. По мере углубления армии Ханжина в наши порядки протяженность линии действующих войск будет расти, а значит, и плотность на каждую версту будет уменьшаться. Этого забывать нельзя.
С другой стороны, пока противник владеет инициативой, у него много возможностей. Выход Западной армии генерала Ханжина в направлении Бугуруслан - Бугульма, куда он стремится, создает угрозу нашим южным армиям, которые Колчак с выходом к Самаре может отрезать от центра и нашего общего тыла. Отсюда проистекают опасения Главкома и его предположения о возможности отступления за Волгу, как единственную естественную преграду, способную остановить армии Колчака, по его мнению.
Но эти опасения, по нашему с Михаилом Васильевичем мнению, преждевременны. Своим выдвижением к западу на сравнительно узком участке фронта Колчак сам ставит свою группировку под наши удары с юга, с запада и даже с севера, хотя там он стремится прикрыться рекой Камой.
Полагаю, что Колчак предпримет сейчас попытки опрокинуть Первую армию, а также наши Четвертую и Туркестанскую армии. Отсюда следует ожидать активности противника на этих участках в ближайшее время.
- Честно говоря, товарищи, мне неясно, на что рассчитывает Колчак? Начать генеральное наступление, не имея больших резервов? Не слишком ли надменная недооценка наших сил и переоценка своих? - Фрунзе развел руками.
- Я бы не спешил обвинять Колчака, - не торопясь ответил Берзин. - Во-первых, он исходит из уровня боеспособности и руководства наших дивизий на весну восемнадцатого года. Он не может себе представить наш рост за недели и месяцы, которые были равны для нас годам. Во-вторых, ему были обещаны поголовные восстания у нас в тылу - на направлении главного удара. Но крестьяне на мятежи не пошли, а кулацко-эсеровские вспышки мы погасили быстро. В-третьих, Колчак рассчитывал на массовые измены в рядах нашего командования, а их почти нет. Следовательно, надо говорить не о военном просчете Колчака, а прежде всего о политических просчетах в оценке обстановки. Так или не так?
- Резонно. Но не до конца, - живо возразил Фрунзе. - Неужели он и его генералы не понимали, что столь выдвинутая вперед группировка может легко быть атаковала с флангов? То есть ставка и на нашу недогадливость. В шахматах это называется некорректной комбинацией.
- Ну, так - согласился Берзин, - чего-чего, а корректности у Колчака не хватает. Однако начало он хорошо продумал, а дальше хочет проехать на панике и растерянности у нас. И не так уж это глупо: кое-кто у нас и впрямь заметался.
- Я безусловно поддерживаю Федора Федоровича в том, что ни о каком отходе за Волгу и разговора быть не может. Говорить об этом могут лишь люди чрезмерно пугливые либо недобросовестные. Что касается нас, давайте-ка детально займемся анализом обстановки, подумаем о возможных решениях.
Значит, вытянутый клин, который может оказаться над нами, - задумчиво промолвил Куйбышев. - Вот бы и рубануть его! Но только какими силами, где и когда?
- А на этот счет - какими силами и откуда - у Михаила Васильевича есть мысль, - живо возразил Новицкий. - Смотрите…
Свет в кабинете командарма горел далеко за полночь.
15-29 марта 1919 года
Уфа
- Да как закричит она, сердечная, страшным криком, да как бросится на офицера этого прямо грудью. Стреляй в меня, кричит, гад проклятый, а раненых не тронь! Он и оробел, а она хвать у него из рук наган да захотела их всех пострелять. Ну, тут, конечно, ее схватили и давай в две нагайки лупцевать, а потом бросили в подвал со мной и Дуськой вместе. Сидим мы там, ждем смерти, и вот приходят солдаты, а она как глянула им в лицо, да как сказала: "Через нашу смерть и вам погибнуть", они сразу ружья опустили и говорят: "Ну их к етакой матери, пропадать еще из-за них, отведем-ка их лучше в тюрьму…"
"О ком это она?" - сквозь тяжелый сон подумала Наташа, услыхав Нюшин торопливый голос, и очнулась. Сильно болело избитое тело, горел рубец на лице. Она попыталась повернуться и застонала от неожиданной резкой боли в боку.
- Тсс! Тихо, бабы! - послышался шепот.
Наташа открыла глаза и внутренне содрогнулась: прямо перед ней во множестве торчали странные, совершенно незнакомые лица, одутловатые и бледные, воистину паноптикум женского безобразии, и все эти женщины с жадным любопытством и неприкрытым состраданьем глядели на нее. На заднем плане, в полумраке камеры, Наташа увидела Нюшу и тетю Дусю, приветливо закивавших ей.
- Здравствуйте. - Наташа села на нарах и подняла руки, по привычке поправляя волосы.
- Здравствуй, касаточка! Здравствуй, болезная! Здравствуй, доченька! - услыхала она в ответ. Тебе, может, умыться? Пойдем, полотенце дам… А это параша, если по нужде надо. Пойдем, милая, научу тебя, чтоб не стеснялась. - Старая, рыхлая женщина помогла Наташе встать. - А то что же делать, родимая, столько баб запихнули в эту клетку.
В мглистом, зловонном воздухе тускло светилось маленькое зарешеченное окошечко под потолком. Черный от многолетней грязи пол, покрытые соломой и тряпьем нары, на которых сидели нечесаные, опухшие женщины в лохмотьях, осклизлые стены - все это было бы дурным сном, бредовым кошмаром, если бы не было так реально: женская камера тюрьмы. И снова, как вчера, мелькнула мысль: да полно, может ли это быть в самом деле? Да не кошмарный ли все это сон?
- А нам все едино: красные чи белые, веселые чи квелые, - говорила ей одна из ее новых подруг, с неожиданно молоденьким для ее громадного бесформенного тела личиком, когда они, сидя рядом, доскребывали жиденькую кашу из металлических мисок. - Красные были - посадили, белые пришли - не выпустили, а что, при царе нашу сестру не гоняли, что ли? Не подмажешь квартального - и будьте добры на отсидку, и при Керенском таскали. А через что садят, спрашивается? Каждому кобелю до моей юбки дело есть, а мне заработать надо или нет? Или задаром пускать?
- Ты молчи, Зинка, - со смехом перебила ее другая, - али мы не знаем, как ты пьяного-то насквозь вычистила? - И все женщины, в том числе и Зинка, дружно захохотали.
- А чего же добру пропадать, коли само в руки идет? - весело ответила она. - Вот на исподники его, это я, верно, зазря польстилась, от жадности, вот он шум и поднял, когда проспался да в канаве очнулся.
- Ой, не могу, - давилась от смеха ее подруга, - в каком же это он виде явился к тебе с понятыми, срам-то хоть прикрывал рукой или уж ничего не стыдился? И-хи-хи!..
Страшный мир, ведомый Наташе лишь из книг, открылся ей в камере. Все наперебой стали рассказывать, за что они попали в тюрьму: каждая, конечно, преуменьшала свои проступки, а иные клялись, что они и вовсе невинны, но тут же подруги без стеснения раскрывали причины их ареста. Убийства, кражи, проституция - обо всем этом рассказывалось просто, обыденно, без всякого стыда: это был естественный, привычный для них образ существования, а у Наташи от горя спазмы сжимали горло: так страшна, так убога, так трагически примитивна была их жизнь!
Люди чувствуют человеческую доброту и участие, люди, каковы бы они ни были, безошибочно распознают в другом большую участливую душу… К вечеру, когда уже горела под низким потолком крошечная, чадная и вонючая коптилка, бесшабашная Зинка вдруг как споткнулась - прервала свой залихватский рассказ, сколько всякого добра она однажды заработала, пропустив за ночь у вокзала чуть ли не взвод солдат, возвращавшихся с фронта, - она увидала нескрываемые сострадание и боль на лице у Наташи. Оживление покинуло женщину, из огромного тела как будто разом вынули кости, и она, упав маленькой своей головой ей на колени, запричитала, заплакала:
- Милая ты моя, розочка ты наша светлая! Попала ты в помойку к нам, гнилым веникам, за людей пострадала! И не слушай меня, что я хвастаюсь, все равно лежать мне, как падали, не видать в жизни солнышка!..
- Наташка, а парень-то у тебя есть какой, чтобы любил тебя и ждал, как в книжках пишут? - вдруг жадно спросила ее Марфутка-рецидивистка.
И не знал, не ведал Григорий в эту темную ночь и представить себе не мог, где и как звучит сейчас его имя!..
В мрачной, зловонной камере, среди сбившихся в тесную кучку воровок, проституток, а сейчас просто подруг по беде, поглаживая темно-русую Зинкину голову на своих коленях, рассказывала Наташа о своей любви - как встретились с Гришей на ее гимназическом балу, как стали потом часто гулять вместе ("Высокий он, девушки, да сильный, как прильну я головой к его плечу, и ничего мне больше не надо, только бы дорога подольше не кончалась"), как ходили в рабочий кружок, как поклялись навеки любить друг друга, как разлучила их злая мать…
- А ведь и у меня, когда-то парень был, - вслух подумала Зинка. - А может, и не было? Эх, жизнь наша распроклятая!
- Зря ты небось от матери убежала? - усомнилась Марфутка. - Уехала бы за границу, жила бы припеваючи, в шелках-бархатах ходила бы…
- Ты замолчи, паскуда грязная! - злобно закричала на нее Зинка. - За шелка-бархаты да чтобы душу свою человеческую продать? У тебя нет, так и других на свою колодку меришь?
- Советую я тебе, Наташенька, на допросе доказывать, что у тебя отец и мать из богатых, а за красных ты заступилась, потому что бог велит больных да убогих защищать, - вставила тетя Дуся. - А не то всё тебе припомнят…
Текли минуты и часы, а Наташа рассказывала, она говорила теперь о своем городе, о его красоте, о его улицах, площадях, памятниках. Читала стихи:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит…