Он подумал, поколебался и спросил:
- Володька, ты мне друг?
- "И нам море по колено"? - пьяным голосом передразнил тот.
- Я серьезно.
- Друг, брат, отец, сын и мать родная впридачу. Как сказано, один в пяти лицах.
- Шутишь все. А лучше скажи: ты почему никогда мне не говорил, что Федор Иванович у Ленина в молодые годы учился?
- А, вот ты о чем, - с неохотой протянул Фролов, покусывая веточку. - А Ленин у нас и в доме бывал - только это еще до моего рождения. А чего ж говорить-то? Ты бы решил - цену набиваю, хвастаю. Нет уж, полюбите нас за то, что сами в нас увидали да поняли, ваше высокоблагородие. Гриша, а Гриша, - оживился он, - а ты и в самом деле не боишься или просто выставляешься, какой ты храбрый?
- И то, и другое.
- То есть, как это?
- А так. Вот, например, три года назад в деревне, где я жил летом, медведь стал ходить на овес. Каждую ночь мнет и мнет. Ну, я набрался духу и говорю местному старичку: поставь мне лабаз, я его укараулю. Решил себя, значит, досконально проверить. Ну давай! Сделал дед лабаз, усадил меня с вечера и ушел. Сижу я, в руках двустволка - мощная, двенадцатого калибра. Боялся я, как ты думаешь?
- Ночью было?
- Ага.
- Боялся!
- Точно. Но еще - думал: главное, себя преодолеть! А самого озноб прямо трясет: ведь смерть рядом! Вдруг вижу: темнеет в овсе медведь, сел на задние лапы, охватил передними сколько мог овса и стал высасывать зерна. Потом повернулся и снова то же самое. Так продвинулся он ко мне метров на восемь, а я жду, чтоб уж бить наверняка. Зубы сдавил, чтоб не стучали, медленно подвел стволы ему в бок, нажал спусковые крючки. Ружье грохнуло, а зверь как взревет неслыханным ревом да как вскинется! Что тут со мной было! Ноги сами назад чуть-чуть не понесли, но я перемог себя как-то, ружье мигом перезарядил и выстрелил навскидку едва не в упор. Медведь упал. Я посидел минут десять, соображаю: что делать? Слез с лабаза и заставил себя к нему подойти, просто переломил себя. Лучше, думаю, уж пусть он на меня кинется, пусть задерет, чем уйду! Подошел, взял голову за ухо - тяжеленная, еле поднял. Ну, пошел в деревню, ноги как ватные подгибаются, а душа поет: "Одолел в себе труса, одолел в себе труса!" А когда второй раз на медведя пошел, уже был много спокойнее, и тогда твердо понял: надо делать, что решил, - хоть умри, а сделай! - и с каждым разом будет легче. А помнишь, в Мариинке я на сцену выскочил?
- Еще бы! Меня чуть паралич от страха не хватил!
- А мне, думаешь, не страшно было! Тысячи народу, и все смотрят. Нет, решил: "Надо, так сделаю!.." Ну и Наташа, конечно, рядом была… А не сделал бы, всю жизнь бы себя презирал.
- Ух ты! - Володька живо сел. - Гришуня, а я тоже теперь волю буду закалять! Всё! Прямо с завтрашнего дня! Давай вместе, а?
Отдохнув, они ускоренным аллюром продолжали путь. В деревнях на них смотрели кто со страхом, кто с надеждой: фронт близок, а кто идет вслед за этими ладными парнями?
К семи вечера конники подъезжали к селу Кинельскому. Метрах в ста перед околицей их остановили красноармейцы сторожевого охранения ("Кто такие? Пароль? - "Шатун. Отзыв?" - "Шидловец. Закурить нету?"), указали, как проехать к дому, занятому комбригом. Около калитки стоял молоденький часовой. Григории соскочил с коня, отдал повод Володе и подошел к нему:
- Комбриг дома?
- А ты кто таков? - Часовой настороженно шевельнул штыком.
- Из штаба дивизии пакет привез.
- Ну проходи.
Далматов зашел во двор, постучал в дверь. Она приоткрылась, выглянул лысый пожилой боец без пояса:
- Тебе чаво?
- Пакет комбригу передать.
- Давай, передадим. - Он протянул руку.
- Не могу. Только лично и под расписку.
Вестовой недружелюбно оглядел Григория, что-то пробормотал о молодых да зеленых и сильно захлопнул перед ним дверь. Через некоторое время он открыл ее и все так же неприязненно мотнул головой: дескать, заходи. Пройдя душную кухоньку, Григорий вступил в горницу, четко поднял для доклада руку к фуражке и… обомлел. Перед ним сидел тот самый человек, которого он видел в свое последнее свидание с Наташей. "Этот генерал Авилов уговаривает маму бежать от большевиков", - явственно прозвучал у него в ушах звонкий голос девушки. В мгновение ока внутренним прозрением связались воедино фамилия на конверте и Наташина судьба.
- Что там у вас? - услыхал он слышанный уже им барственно-снисходительный голос. Растревоженным пчелиным роем заметались в мозгу обрывки мыслей, предположений, чувств.
Шагнув вперед, неестественно громко Далматов доложил:
- Товарищ комбриг! Прибыл из штаба дивизии с секретным пакетом на ваше имя! - и протянул ему конверт с бурыми сургучными печатями.
Авилов взял его и начал раскрывать. От него не ускользнуло смятение бойца, и он дважды коротко взглянул на него, силясь вспомнить, где он видел это лицо. Бегло пробежав глазами один приказ, затем второй, он задумался ненадолго, затем спросил:
- Требуется расписка?
- Так точно! На обороте конверта! - выпалил Далматов: да, перед ним, безусловно, был тот самый Авилов, правда, тогда он был в щегольской бекеше, но это был он, человек, который хотел увезти Наташу к белым!
Комбриг расписался и возвратил конверт этому высокому, широкоплечему красноармейцу, который не спускал с него какого-то странного, будто изумленного взгляда.
- А ведь я где-то вас видел. - Авилов пристально посмотрел Григорию в глаза. - Постойте, вы не из Петрограда?
- Так точно!
- Правильно! Вы были в студенческой шинели и гуляли с Наташей Турчиной?
- Да, это я.
- Ах, боже мой, до чего ж тесен мир!.. Савелий! Срочно самовар! Этого молодца я знаю еще по красному Петрограду. Угостим его с дороги.
Вестовой недобро пожевал губами, стоя в дверях, и нехотя вернулся в кухню.
- Товарищ комбриг, простите, не могу, - неловко (потому что лгал) ответил Григорий. Мы тут с товарищем должны выполнить еще один приказ, тоже срочный.
Авилов охотно согласился:
- Да! Да! Понимаю: служба есть служба. Надеюсь, мы еще увидимся, посидим, поговорим, вспомним Петроград. Всегда буду рад видеть друга нашей общей прелестной знакомой. - В голосе Авилова прозвучала ирония: ведь Наташа, безусловно, давно уже в Англии.
- Разрешите идти?
- Пожалуйста. Будете писать в Петроград, передайте ей привет и от меня.
"Ах гад! Ну точно гад!" Все окончательно стало на свои места: ведь Наташа в своем письме, читанном им без счета, заученном наизусть, сообщала, что Авилов ехал с ними до Низы! "Я тебе передам привет в Петроград!" В лихорадочном возбуждении Далматов взметнулся в седло и, махнув рукой Фролову, взял в карьер - прочь из села.
Авилов видел, как опрометью выскочил от него бывший студент, как погнал он коня, опережая своего спутника, и сразу тошнотворный страх сдавил его за горло, перехватил дыхание: вспомнился переполох в вагоне после полученной шифровки, вспомнилось предположение Безбородько, что тревога поднята кем-то из близких Наташе людей. Да, это так, и вполне возможно, что именно этим долговязым недоучкой. "Значит, рассчитаем: сегодня же вечером он может доложить о своих подозрениях, тем более что Наташа - тю-тю! - уплыла от него за море, и если в Чека не будут хлопать ушами, то уже ночью здесь можно ждать нежелательных гостей, и тогда - "финита ля комедиа"… Ну что ж: вот секретные приказы № 021 и № 022, Фрунзе готовится ввести в разрыв между белыми корпусами ударную группу. Неизвестно, знает ли об этом Ханжин. Следовательно, не мешкая, надо предупредить его. Сегодня, или будет поздно - и для меня, и для всех нас…"
- Гришка! Гришка! Стой, черт! Лошадей загоним, стой!
Но Далматов гнал и гнал.
- Ты что, спятил? Стой! - И Фролов выпалил в воздух.
- Сам ты спятил! Ты что палишь? Казаков призываешь? - Григорий осадил коня и гневно обернулся к другу.
Тот подскакал, сдерживая взмыленную лошадь:
- Говори толком, не то плюну на тебя, поеду один. Ошалел у нас молодой красный орел с самого Питера!
- Тьфу! Времени у нас ни крошки! Знаешь, кто такой этот комбриг семьдесят четвертой?
- А кто?
- Тот самый генерал-предатель, что Наташу с матерью к белым отправил!
- Комбриг семьдесят четвертой?!
- Понял? И меня узнал, угощаться оставлял. Понял теперь, кому мы секретные приказы привезли?
- Фиу! Вот это да…
- И до штаба дивизии далеко, пока еще доедем, а ты кричишь "стой, стой"!
- Слышь, Гришка, а ну-ка давай поворачиваем в Языково, - решительно скомандовал Володя.
- При чем тут Языково? - нетерпеливо спросил Григорий.
- А при том, что Еремеич повез пакет в штаб семьдесят пятой бригады, я слышал: в Языково. Это от штаба дивизии тридцать пять верст. Значит, отсюда осталось верст с десяток.
Григорий, приходя в себя, долгим взглядом посмотрел на друга:
- Ну, Володька, тебе и впрямь только в разведке служить!
- А что ты думаешь! Недаром сказано: орел-жеребец-заяц-лисица!
- Ага! Еще и сорока. Значит, напрямик в штаб семьдесят пятой и прямо к комиссару. Вперед!
Они помчались, но кони были утомлены, все чаще приходилось переводить их на замедленную рысь или пускать шагом. Уже совсем стемнело, когда в комнате комиссара 75-й Григорий увидел самого Фурманова!.. Через полчаса из села на крупной рыси выскочил отряд во главе с начальником особого отдела 75-й, который получил специальное задание.
Григорий и Владимир долго водили коней по кругу, охлаждая их. После этого, задав им корм, они отправились на сеновал, но было разведчикам не до сна. Правда, Фурманов успокаивал их: подозрения, дескать, могут не подтвердиться, и сами вы не виноваты, но все-таки секретный приказ передан в руки матерого врага! Наташе привет в Петроград!.. Эта ложь больше всего говорила Далматову: конечно, Авилов враг, путает следы. Фурманов благодарил за бдительность, но Григорий-то знает, что его хваленая-перехваленая выдержка дала сегодня осечку: перед Авиловым сразу же выдал себя и после, пораженный встречей, погнал коня из села, вместо того чтобы поговорить с комиссаром 74-й бригады или начальником особого отдела. Конечно, они могли ему и не поверить: кто он такой? Рядовой боец, а обвиняет самого командира бригады. Ну, пускай бы его, Гришу, арестовали, но и за Авиловым сразу же начали бы следить! Эх! Сколько же можно в сосунках ходить! Он даже застонал, осознав свои промахи.
Да, не зря метался на сене Григорий Далматов: начальник особого отдела 75-й бригады по прибытии в 74-ю бригаду, явившись в дом Авилова, убедился в его исчезновении. Не были обнаружены нигде также секретнейшие приказы № 021 и № 022. Часом позже пришло сообщение от передового секрета бригады, что комбриг Авилов, проверив, как бойцы несут службу, и похвалив их, неожиданно пошел, а затем побежал в сторону белых и с криком: "Свой, братцы, не стреляйте!" - исчез у них в окопе.
25-26 апреля 1919 года
Самара
В шесть утра кто-то сильно забарабанил в окно над головой Сиротинского. Встрепенувшись, Сергей сел на оттоманке и прильнул к стеклу: ему нетерпеливо махал рукой дежурный по штабу Гембицкий. Сиротинский кивнул ему, натянул бриджи, сапоги, набросил на плечи шинель и вышел на крыльцо.
- Товарищ адъютант, быстро будите командующего!
- Да что случилось-то? Три ночи он почти не спал, пускай бы еще хоть часик-другой добрал до нормы.
- А то случилось, что пришли две срочные телеграммы: от Фурманова, что сбежал к белым Авилов с приказами № 021 и № 022, и от командарма Пятой, что ему опять нужна помощь.
Показалось Сиротинскому или в самом деле Гембицкий чуть-чуть подпустил не то иронии, не то злорадства в свои слова, но разбираться было некогда, сообщения действительно были важными.
- Хорошо. Вызывайте к семи часам в штаб Куйбышева, Новицкого, Яковского, Каратыгина и начштаба Лазаревича.
- Есть! - Гембицкий быстро зашагал в штаб.
- Кто стучал? - спросил сонным голосом Фрунзе у входящего Сиротинского.
- И чуткий же у вас сон, Михаил Васильевич…
- Ну говори, говори.
Сиротинский доложил о содержании телеграмм, сказал, что распорядился об утреннем совещании.
Фрунзе мрачно сел на кровати, тряхнул головой, прогоняя остатки сна.
- Да, а ведь имел, подлец, блестящие рекомендации от высоких начальников! - Он снова мотнул головой и начал одеваться. - Ладно, придумаем что-нибудь, спутаем белым карты!..
Особенностью мышления Фрунзе всегда было умение находить оптимальные решения, то есть такие, которые при наименьших затратах энергии приносят наибольший эффект. Очень часто решения его выглядят неожиданно, удивительно: так, бежав летом 1915 года из ссылки, он взял курс не на запад, не в Европейскую часть России, а на восток - в Читу - именно потому, что это направление было нецелесообразно с точки зрения преследователей. И действительно, разыскан и пойман он не был.
Но в ряде случаев мы должны говорить даже не об удачном решении, но вообще о единственном: по мнению современных историков военного искусства, например, никакой иной план, кроме того, который предложил Фрунзе, не вел к разгрому Колчака. Всё новые и новые обстоятельства вели к уменьшению сил ударной группы. Однако целым рядом остроумнейших и в то же время простых на вид маневров Фрунзе добился того, что ударная группа, хоть и растянутая, хоть и ослабленная, но разворачивалась и нацеливалась на исполнение задуманного.
И вот теперь, менее чем за неделю до начала операции, враг получает документы, которые определяют все ее течение! В этот же день поступает настоятельное требование командарма Пятой о новых подкреплениях, то есть, говоря иными словами, возникает вынужденная необходимость дальнейшего уменьшения сил ударной группы.
На совещании в штабе, доложив о новых, отрицательных факторах, Фрунзе нашел решение, которое практически сводило на нет пагубные результаты бегства Авилова с приказами, детально раскрывающими планы красного командования, и в то же время оказывало помощь Пятой армии.
Он приказал начать наступление не 1 мая, а в ночь на 28 апреля!
Тем самым белые за оставшееся время не успевали принять необходимых контрмер, а положение Пятой армии существенно облегчалось за счет отвлечения от нее сил белой армии, вынужденной реагировать на полученный во фланг удар.
Разумеется, перенос контрнаступления на четыре дня потребовал огромной дополнительной работы; разумеется, ответ на утренние сообщения свелся не только к изменению общей даты, но и ко множеству частных распоряжений, связанных с перемещением отдельных полков, бригад и даже всей 2-й дивизии, но суть ответа на полученные известия заключается, конечно, в неожиданном сдвиге сроков операции при сохранении главной, стратегической идеи: он переместил замышленную операцию во времени, но не отказался от нее, не деформировал ее, потому что только в ней и была заключена возможность наибыстрейшей победы…
В этот же день Гембицкий, будто сидя на раскаленной плите, отбывал свое дежурство в штабе. Бумаги, еще бумаги, когда же все это наконец кончится?! А вот еще одна: "Благодарность". Кому и за что? Он вчитался:
БЛАГОДАРНОСТЬ ШТАБУ 4-й АРМИИ.
Усольский Волостной Совет Солдатских,
рабочих и крестьянских депутатов,
Село Усолье, Симбирской губ.,
№ 230.
Настоящим свидетельствуется, что во время подавления кулацкого восстания солдаты Красной Армии Самарского карательного отряда вели себя по отношению граждан корректно, никаких насилий не чинили, честно сознавая долг воина, за что президиум совета чувствительно благодарит освободителей товарищей красноармейцев, их командный состав, политических комиссаров тов. Баринова, Быховского, Соколова, Левина и командира Буйлова и чтит заслугу борцов за свободу.
Председатель Исполкома: Васильев.
Члены президиума: Сорокин, Шишков, Бугатин, Керлов, Чернов, Буров.
За секретаря: М. Макаров.
"Эх, тут, значит, тоже сорвалось! Проклятье! Но сегодняшние утренние новости все эти неудачи компенсируют с лихвой!.." Едва сдав дежурство, чуть ли не бегом, не соблюдая почти никаких мер предосторожности, Гембицкий поспешил к Уильямсу: утренние сообщения заслуживали того! Он не знал, что арестованный в ночь на 20 апреля командир восставшего запасного полка на первом же допросе назвал его фамилию. Изрядно перетрусив в первые дни, Гембицкий успокоился, не почувствовав никаких изменений в отношении к нему в штабе. А между тем Валентинов и Куйбышев попросту решили не торопиться с арестом: возможно, Гембицкий был оговорен, а возможно, от него тянутся нити к контрреволюционному центру, - во всяком случае, день и ночь опытные сотрудники ЧК вели за ним наблюдение.
Два раза стукнув пальцем в подслеповатое окошко старого домика, он дождался, что из-за занавески и цветов кто-то глянул на него. Через несколько секунд щелкнул тяжелый затвор, калитка глухих ворот приоткрылась и впустила его…
Нелидова двигалась на встречу с шефом в назначенный час - очень осторожно, соблюдая все меры конспирации: она была в широком платье, с бидоном и кошелкой, - ни дать ни взять - мещанка, каких тысячи, возвращающаяся с базара.
Она несколько раз сворачивала в боковые улицы, невзначай оглядываясь назад, а подойдя к переулочку, где жил Уильямс, наклонилась и стала завязывать высокие ботинки. Без всякого труда она установила, что кто-то посторонний болтается перед воротами, куда ей надлежало зайти! Не торопясь, она прошла за угол, свернула раз, еще раз - вот и запасной ход, надо бы сюда, но самообладание изменило ей: она физически ощутила на себе чей-то пристальный взор. "А ну вас, сэр Уильямс! Своя голова ближе к телу - так вы учили?" И, петляя и путая следы, как заяц, она стала уходить - лишь бы побыстрей, лишь бы подальше!..
Несвоевременный приход Гембицкого и отсутствие в назначенный срок Нелидовой сильно обеспокоили Уильямса. Инстинкт и опыт подсказали ему, что надвигается опасность. В течение часа все необходимое было собрано, все лишнее уничтожено, и в доме не осталось никого, кроме дряхлой, полоумной старухи хозяйки…