Я легко выучивался языкам, и мне были знакомы почти все европейские языки, но тот, на котором говорил с тобой отец, был мне не известен. Я попытался выучиться ему, и выучился скорее, чем мой Жилец научился говорить по-итальянски. После этого мы с ним больше сблизились, и, бывало, целые вечера проводили в беседах. Он мне рассказывал о своем прошлом. Он был родом из Москвы и жил вблизи этого города в своем поместье, был женат и, кроме тебя, имел еще дочь Анну - она была года на два младше тебя. Звали его Даниилом, по отцу Степановичем. Его прозвище было - Кречет-Буйтуров.
- Кречет-Буйтуров - это имя знакомо мне. Точно я его когда-то, давно-давно, часто слышал, - задумчиво промолвил Марк.
- Это отзвук детских воспоминаний. Рядом с поместьем твоего отца было поместье младшего брата - Степана.
- Не говорил батюшка, как звали мою мать? - перебил молодой человек.
- Говорил. Ее звали Марьей, по отцу Петровной… Жизнь его текла тихо и мирно. Тогда царствовал, да, кажется, и теперь царствует царь Иван Грозный. Бояре один за другим попадали в опалу, но Даниил Степанович избегал часто показываться при дворе, держался в стороне и мало опасался царской немилости. Тем более неожиданным был гнев царя.
Оклеветал ли его кто-нибудь перед царем, по другой ли причине - неизвестно, но только вышёл царский приказ Даниилу Степановичу: не мешкая покинуть свое поместье и удалиться в дальнюю вотчину, к литовскому рубежу. "А что дальше учинить с тобой, крамольником, о том мы подумаем", - такими неласковыми словами заканчивался приказ. Царская воля - закон. Делать нечего, поднялся Даниил Степанович с давно насиженного гнезда и перебрался со всей семьей в дальнюю сторону. Новая жизнь пошла на новых местах - неспокойная. И день, и ночь приходилось быть на стороже - рубеж близко, а между Литвой и Московией редко когда мир бывал. Однако, как ни береглись, враги застали врасплох. Напали литовцы глубокою ночью, слуг перебили, дом сожгли…
- То-то мне вспоминается шум битвы и треск пожарища, - заметил Марк.
- Сам Даниил Степанович, - продолжал Карлос, - был раненым увезен в плен. Вместе с ним и ты…
- А моя мать, а сестра?
- Что сталось с ними, этого не знал и сам твой отец. На Литву сделали набег крымские татары и тот литвин, в доме которого находился ты с отцом, разделил теперь участь со своим пленником: как тот, так и другой сделались рабами татар. Крымцы продали свой полон в Турцию, и таким образом Даниилу Степановичу выпала на долю тяжкая турецкая неволя. Ты делил вместе с ним все его испытания. Когда он рассказывал, что ему пришлось перенести во время турецкого рабства, сердце обливалось кровью от жалости…
Старик замолк и задумался. Молчал и Марк. Страдальческая тень несчастного Даниила Степановича, казалось, пронеслась над ним в тишине комнаты. Молодой человек заговорил первый:
- Скажи мне, как умер мой отец.
- Учитель! - вскричал Марк.
Тот остановил его знаком.
- Марк! Дитя мое! Я тебя вырастил, я слышал твой младенческий лепет, видел, как впервые в твоих глазах промелькнула уже не детская мысль, я передал тебе те скудные знания, которыми обладаю… Ты - мой ученик, ты - мой сын не по плоти, так по духу, я люблю тебя, как отец сына… Но время разлуки пришло! Мне тяжело, мне больно; не знаю, как я переживу день нашей разлуки, но повторяю, нам надо расстаться - это веление судьбы. Родина зовет тебя. Твоя тоска, твои сны - это ее зов.
- Да, она зовет меня! - воскликнул Марк, - да, она зовет! Но… учитель! У меня не хватит сил расстаться с тобою. Моя тоска пойдет следом за мной и в родную землю: каждый день, каждый час я буду вспоминать о тебе. Отец! Не гони от себя своего сына!
Карлос был растроган. На его глазах блестели слезы.
- Сын мой, сын мой! - я ли гоню тебя! Судьба гонит! Я давно с тайным страхом ждал этого времени, трепетал при мысли, что оно наступает… А теперь уже оно наступило! - горестно воскликнул старец. - Я составил твой гороскоп… Ты дивишься, что при моей опытности, при моих знаниях я могу верить, что судьба человека начертана на звездном небе?.. Друг мой! Слишком холодна была бы наша жизнь, если б мы иногда не позволяли себе верить во что-нибудь такое, что не может быть нами измерено, взвешено, высчитано. Знаешь, такая вера, пожалуй, даже несколько возвышает человека, отличает от животного, которому чуждо все то, что не касается его чисто земных потребностей. Я изучал небесные тела, я понимаю, что Венера, Марс, Сатурн - есть нечто подобное нашей Земле, так же, как она, Совершают
- Что же сказали они? - спросил Марк и почувствовал, что суеверное чувство зашевелилось в его сердце.
- Звезды сказали, - торжественно заговорил старик, - что тебе предстоит бурная жизнь. Много в ней будет мрака, много и света… Мрака больше! Много раз ты будешь на краю гибели. Бойся женщин! И любовь, и ненависть их будут тебе равно опасными. Полосу тишины ты пережил, теперь начинается полоса бурь. Тебе скоро придется покинуть ту землю, где прошло твое детство, и уйти по доброй воле или бежать от погибели в страну, где ты родился, но не вырос, где все тебе чуждо и в то же время мило твоему сердцу… Слышишь - звезды сказали, что ты должен уйти отсюда!
- И все-таки я останусь! - вскричал молодой человек. - Ничто не заставит меня расстаться с тобой!
- Даже страх бедствий?
- Да!
- Но ведь, если не уйдешь добровольно, тебе придется поневоле бежать отсюда.
- Придется ли еще? Будь что будет! Я остаюсь!
- Пусть же решает судьба… Я исполнил свой долг и, наперекор рассудку, рад, что ты остаешься, - тихо промолвил Карлос.
- Учитель! Отец! Я никогда не расстанусь с тобой! - говорил Марк, обнимая его.
- Да, да! Хорошо бы, но судьба, судьба! - тихо шептал старик.
IV. Непокорная дочь
- Бригитта! Бригитта! Да оглохла ты, что ли? - с досадой крикнула полная небольшого роста женщина и хлопнула жирной рукой по плечу молодой девушки.
Та вздрогнула и обернулась.
- Что, матушка?
- Что ты на меня смотришь, словно неживая? Вбила дурь в голову, так вот теперь… Э-эх! послал мне Господь наказанье! Помоги-ка мне поднять этот кувшин. Силы-то, я думаю, побольше моего… Сама не могла догадаться помочь матери! - ворчала старуха.
Девушка послушно ухватилась за ручку кувшина. Стройный стан ее перегнулся, лицо покраснело от усилия. В этот миг она казалась еще прелестнее, чем обыкновенно, и, будь тут теперь Беппо Аскалонти, приятель Марка, он, наверно, не удержался бы от возгласа восхищения. Бригитта, казалось, была создана для того, чтобы привлекать к себе сердца всех. Стройная, грациозная, с лучистыми черными глазами, со смугловатой кожей, с ярким румянцем, с чуть приметным пушком над верхней губой - она была типичной южной красавицей. Тонкие брови слегка срастались у переносицы, подбородок был резко очерчен - признаки твердой воли и жестокости. Что касается твердой воли, то это она уже проявляла не раз, недаром же ее мать, толстая Марго, вдова резчика, называла ее упрямой, непокорной; но жестокости в ней никто не подметил, и она слыла за девушку с очень добрым сердцем. "Толстуха Марго", как звали соседки мать Бригитты, была далеко не довольна своей дочерью и, бывало, по целым дням ворчала на нее. Правда, у "толстухи" были очень веские причины для недовольства, - это единогласно утверждали все окрестные кумушки: Бригитта должна была благословлять судьбу, что она ей послала такого жениха, как богач Джузеппе Каттини; шутка сказать! у него было два дома, да не каких-нибудь лачужек, а настоящих каменных, и пяток таверн в разных концах Венеции; его жене, верно, не пришлось бы много работать, и она бы жила, как принцесса, и вдруг - неслыханное дело! - красавица отказала такому жениху. Действительно, можно было жалеть бедную "толстуху Марго", что у нее такая дочь! Зоркие соседки, конечно, открыли и причину отказа: всем в глаза бросается, говаривали они, что Бригитта бегает за этим огромным белобрысым северным еретиком, приемным сыном "колдуна" Карлоса. Сотни проклятий сыпались на голову бедного Марка; негодовали, почему такого "безбожного еретика" оставляют гулять на свободе и смущать христианские души; находили, что и сама наружность у него бесовская: "можно ли вырасти таким нечеловечески огромным без помощи дьявольской силы?" Дочери досужих кумушек были иного мнения о наружности Марка, но они не смели спорить и молчали, скромно потупив глазки.
Марк и не подозревал, какие толки идут о нем, как враждебно настроены против него многие. Да трудно было и подозревать: в глаза с ним все были ласковы, даже заискивали перед ним. "Кто знает, какие чары может напустить этот белый еретик?" - думали в тайне души враги Марка. Кроме того такою могучею силою веяло от каждого движения "северного медведя", что вступить в открытую вражду против такого богатыря ни у кого не хватало смелости. Бригитта знала о толках, но ее мало беспокоили ядовитые замечания, улыбки и взгляды соседок. Гордая и непокорная, она повиновалась только влечению своего сердца. Единственный человек, чье слово для нее было бы законом, был Марк, но этот единственный владыка не знал и не хотел знать о своей власти над ней. А девушка страдала. Давно уже перестал звучать ее серебристый смех, постоянная грусть виднелась в ее глазах.
- Ты опять, верно, будешь бездельничать? - заворчала мать, когда кувшин был поставлен. - Работы хоть отбавляй, а она и не думает за нее приниматься! не живая… У! Ах, был бы жив мой Маттео, не позволил бы он тебе дурь на себя напускать, а что сделаю я, слабая женщина, с этаким идолом? - и "слабая женщина", с плечами раза в полтора более широкими, чем у дочери, коренастая, стояла, скрестив на груди мускулистые руки, и злобно смотрела на Бригитту.
- Не знаю, за что ты сердишься, матушка?
- Ты все не знаешь, ты все не знаешь! Ты не знала и тогда, когда отказывала Джузеппе Каттини! Ты не знала, что можно подготовить матери спокойную старость, что можно нашу нищету заменить богатством! Ты ничего не знаешь, ничего, кроме глупых дум о глазах этого проклятого белобрысого еретика.
- Матушка!
- Чего, доченька? - ядовито спросила Марго, - неправду я говорю, а? Неправду? И люди, должно быть, тоже лгут? Да мне теперь соседок моих стыдно: всякая взглянет да подумает: "Вот мать той, которая за еретиком безбожным бегает!"
Бригитта только слегка махнула рукой. Выражение глубокой тоски легло на ее лицо.
- Маши, маши на мать! Домахаешься! Ничего. Бог заплатит… Кого бог несет? - добавила она, слыша скрип двери. - А, это ты, Джузеппе! А мы про тебя только что говорили. Входи! Что же ты стал на пороге?
- Боюсь, не рассержу ли я своим приходом твою дочь. Вон она как смотрит на меня, будто съесть хочет, - хрипловатым голосом проговорил Джузеппе Каттини, входя в комнату и снимая шляпу.
Это был очень полный сильно лысый человек средних лет, с красным лоснящимся лицом, украшенным грушевидной формы носом; маленькие темные глаза его бегали, как мыши; он был гладко выбрит, и толстая нижняя отвислая губа не закрывала гнилых черных корней, заменявших зубы.
- Как здорова, Марго? Слава Богу? Очень рад! Ну, а ты, красавица? Хорошеешь с каждым днем! Что, еще не положила свой гнев на милость? А? Хе-хе! - и толстяк жирной, украшенной перстнями, рукой попытался ущипнуть Бригитту за подбородок.
Она сердито отстранилась.
- Ну-ну, не буду, не буду, если не нравится! А многим бы понравилось, если б Джузеппе Каттини так взял, да! - говорил Джузеппе, снова приближаясь к красавице.
Речь его была слишком оживленной, от него пахло вином: белки глаз были красны.
"Он пьян", - подумала Бригитта, и этот богатый толстяк, такой обрюзглый, жирный, уродливый, стал ей еще противнее, чем всегда.
- А я тебе подарочек принес. На, получи, хоть и не стоила бы ты этого за свою грубость. А! Какова вещица! Взгляни, Марго! - Каттини держал в приподнятой руке и слегка покачивал золотые серьги. Мелкие алмазы сияли всеми цветами радуги; крупный жемчуг казался молочным.
- Какая прелесть! - воскликнула Марго.
Бригитта отошла, едва взглянув.
- На же, бери! - крикнул ей толстяк.
- Мне не надо. Вон, матери нравится - отдай ей, - сказала девушка и слегка усмехнулась.
- Не издевайся! - закричал Джузеппе, побагровев.
- Как ты смеешь! - воскликнула Марго.
Бригитта ничего не отвечала, она поспешно подошла к двери и, выйдя из комнаты, остановилась у порога. Прямо перед нею тянулась, уходя вдаль, лагуна, сжатая с боков громадами домов. Заходящее солнце кидало багряный налет на верх зданий, розоватый отблеск ложился на лагуну. Отрезок неба, видневшийся в пространстве между домами, казался пылающим, и "Мост Вздохов", выделяясь на багровом фоне, словно висел в воздухе.
Картина была величественная, но чем-то грозно-зловещим веяло от нее. Она не могла подействовать успокоительно на взволнованную душу Бригитты. Тоска сжимала ее сердце. Ей хотелось плакать - более того, рыдать. Вдруг она вздрогнула и, вся вытянувшись, уставилась глазами на поверхность лагуны. Там плыла гондола, и в ней сидел Марк вместе с братом Бригитты, Джованни, и Беппо. Он работал веслом. Девушка жадно следила, как мирно покачивалось его мощное туловище, Радость, жгучая радость наполнила ее сердце: он едет сюда, едет к ней. А гондола все ближе. Вон, уже Беппо заметил ее и, улыбаясь, кивает головой.
Бригитта торопливо вернулась в комнату
- Сюда едут, - с видимым волнением сказала она, - сюда едут Джованни, Беппо и… и Марко.
И девушка отвернулась, чтобы скрыть яркую краску, выступившую на ее лице.
- Несет черт! - пробурчал Каттини.
- И не говори! Повадился этот еретик, свел дружбу с Джованни, - недовольно проворчала Марго, однако приготовилась встретить гостей: пододвинула к столу скамьи, поставила на него несколько кубков и вино.
V. Ссора
Когда Беппо и Марко вместе с братом Бригитты, Джованни, вошли, то первое, что им попалось на глаза, была фигура тучного кабатчика, сидевшего на скамье против входа и разговаривавшего с Марго. При виде его явное неудовольствие выразилось на лице Джованни, Беппо покосился на Джузеппе и плюнул, сделав гримасу. Он даже не кивнул головой Каггини и прямо направился к старухе Марго. Джованни холодно поздоровался с отвергнутым женихом своей сестры, один Марко приветливо кивнул ему головой и спросил:
- Как поживаешь, Джузеппе?
Тот свирепо посмотрел на него.
- Живу хорошо, с помощью Божьей. Да отчего Богу и отказать мне в помощи? Ведь я - не еретик какой-нибудь, а правоверный католик, - ответил он.
Марко улыбнулся такому ответу и пожал плечами.
- Садитесь-ка, приятели, да отведаем винца, - сказал Джованни. - Матушка, что ж ты не приглашаешь гостей выпить по кружке?
- Пейте, пейте! Вино хорошее. Дорого оно теперь, ох, как дорого! Приходится так, что разве только в праздник хлебнешь глоток. Ну, да уж что толковать, пейте! - проговорила хозяйка.
Беппо и Марко переглянулись между собой. Джованни вспыхнул.
- Для моих добрых приятелей можно поставить вина, хоть бы оно было вдвое дороже, - воскликнул он. - Потчуешь же ты всякую дрянь!..
- То есть, это кого же? Меня что ли? - заносчиво спросил Каттини.
- Я не сказал, что тебя, а, впрочем, понимай, как хочешь.
- Та-ак! - протянул кабатчик и закусил губу.
- Так выпьем, - промолвил Джованни, наполняя кружки приятелей.
- А мою? - сказал Джузеппе.
- Ах, да! Я и забыл! Вот, пей!
- За что же мы выпьем? - спросил Беппо.
- За любовь! - напыщенно проговорил Каттини, поднимая кружку. - За это не откажется хлебнуть глоточек и Бригитта, я полагаю. А? Кто любит, тот выпьет, а ты - о! От меня ничто не укроется! - ты любишь кое-кого!
- Может быть, и любит, да не тебя, - вполголоса пробормотал Беппо.
Кабатчик метнул на него злой взгляд и осушил кружку. Выпили и остальные. Каттини быстро налил себе вторую и опять осушил ее одним духом.
- Это не в счет! - промолвил он, отирая пальцами губы.
Благодаря присутствию Джузеппе беседа не вязалась.
Все чувствовали себя неловко, и включая самого Каттини. Он наливал и опоражнивал кружку за кружкой и говорил без умолку о своих делах, о своем богатстве, о своих знакомствах, о своей наружности, о своем характере, одним словом, предмет, на котором сосредоточивалась вся его речь, был сам он и только он. Марго с недовольным лицом сидела поодаль от стола и изредка поддакивала Джузеппе или восклицала: "О! А! Неужели!" Бригитта сидела рядом с матерью и как будто была занята работой, но на самом деле не спускала глаз с Марка. Он чувствовал на себе ее горячий взгляд, и мысль, что он любим этой красивой девушкой, приятно щекотала его мужское самолюбие, но, с другой стороны, что-то вроде угрызений совести поднималось в его душе и вызывало краску на лицо.
Вино было старое, крепкое, и Джузеппе заметно пьянел. Лицо его все более багровело, речи становились менее связными. Но он все продолжал пить; казалось, он намеренно старался привести себя в пьяное состояние. В его маленьких воспаленных глазах все чаще и чаще стали посверкивать злобные огоньки, и все чаще и чаще стал он угрюмо посматривать то на Бригитту, то на Марка. Вдруг он громко расхохотался, перегнувшись назад туловищем. Джованни и его приятели с удивлением посмотрели на хохотавшего.
- У меня руки чешутся дать хорошего тумака этой пьяной скотине, - проворчал сквозь зубы Беппо.
- Марго! - вскричал Джузеппе, продолжая смеяться и указывая пальцем на Бригитту. - Ну, разве не смешно смотреть, как твоя девчонка пялит глаза на красивого еретика!
Марго взвизгнула и напустилась на дочь.
- Бесстыдница! Развратница! Люди замечают. Хоть бы при матери сдержалась.
Девушка готова была расплакаться. Беппо сидел, сжав кулаки, глубокая морщина прорезалась над переносьем у Марка. Джовании вспылил.
- Ты много на себя берешь, господин кабатчик! - закричал он. - Какое тебе дело до моей сестры? Пока ты не появлялся в нашем доме, мы жили мирно, а теперь ссоры каждый день. Ты, как злой дух, внес раздор к нам. Провалился бы ты лучше в свой кабак, в ад или в другое подходящее для тебя место.
- Ты на меня не кричи, мальчишка, щенок! - яростно завопил Каттини. - Ты - не хозяин тут, й я не твой гость, а твоей матери, ты еще и не родился, когда я с ней был знаком. А что я сказал про девчонку, так это - сущая правда: вся Венеция знает, что она бегает за еретиком. И раздор внес не я, а он - принимайте больше еретиков-безбожников, так и не то еще будет. Я, слава Богу, верю в римского отца и во все, чему учит католическая церковь, за то Бог и взыскал меня своими милостями: я вас всех, сколько тут есть, могу купить и продать.
- Только чистой совести не купишь, - вставил замечание Беппо.
- Ишь, все на меня! Понятно, от чего вы злитесь: я - богач, а вы - голыши, зависть берет! Но хоть бы вас напало на меня и втрое больше, все же я скажу, что девчонку развратил безбожный еретик, и девичья честь ее, должно быть…
Не успел он еще договорить последнее слово, как кубарем скатился со скамьи от полновесной пощечины Марка. Каттини, не помня себя от ярости, быстро поднялся с пола и кинулся на оскорбителя. Но Марк не дал ему возможности нанести даже одного удара; он схватил кабатчика за плечи и тряс в воздухе, потом отшвырнул его к дверям.