И прежде, чем Наденька опомнилась, Иоганн вскочил с кресла. И вот уже Надя сидела, почти не дыша, с силой вжатая в это самое кресло немцем.
- Нет ничего глупее, чем самовольно и самонадеянно затеянная женщиной мужская игра! - изрек Фалькенберг, сильнее и сильнее сжимая девушку, так что она уже едва сдерживала крик боли. - Вы мне сейчас же, сию минуту расскажете все! Где эти бумаги? Где вы их спрятали?
Он тряхнул ее, она вскрикнула.
- Я жду! Не отвечаете? Этого-то вы не учли, да? Того, что я силой вырву у вас все, о чем вы желали бы умолчать? Странно… с чего бы это вам считать меня рыцарем, ведь вы меня ненавидите! Могу порадовать - я вас тоже. Мне ничего не стоит свернуть вашу хрупкую шейку! - от напускного спокойствия немца не осталось следа. - Рано или поздно я так и сделаю! Вы думаете, я жажду жениться на вас? Да я ненавижу вас сильнее, чем вы меня, потому что из-за вас мне придется оставить мечты о женщине, которую я люблю! Но такова воля отца Франциска… Отвечайте, где бумаги, или… Будет очень больно, сударыня! А потом я, не дожидаясь венчания, сделаю вас моей женщиной, после чего вам и в голову не придет затевать против меня какие-то игры…
Сильный шум, раздавшийся за спиной Фалькенберга, заставил его вздрогнуть и резко обернуться, ослабив хватку. Если бы Наталья не зацепилась за стул, вылетая из своего укрытия, она, быть может, и успела бы сделать то, что хотела. А хотела она остановить Фалькенберга ударом по голове, для чего и держала в руке тяжелый пистолет, с которым в последнее время не расставалась. Но немец некстати обернулся… и остолбенел. Взгляд его сразу же смягчился. Он выпустил Надю, позабыв о ней в единое мгновенье. Та вскочила, выбежала за дверь с криками о помощи, и тогда лишь Иоганна ее крики вывели из оцепенения. Он метнулся следом к двери, запер ее изнутри и бросил ключ в карман. Наталья замерла у окна с пистолетом.
- Еще одна искательница приключений, - пробормотал по-немецки Иоганн. - Но это… это невозможно…
Они стояли друг против друга. К своему изумлению Наталья заметила вдруг слезы в глазах своего недруга.
- Никогда не думал, что это случится… и случится вот так… - шептал Фалькенберг.
- О чем вы? - раздраженно спросила Вельяминова.
Услышав ее голос, Иоганн неожиданно по-настоящему расплакался и опустился на колени.
- Я люблю вас! Безнадежно люблю… Мне не важно зачем… почему вы вдруг появились в этом доме. Появились как… как…
- Как призрак?
- Нет, как райское видение.
- Ну, хватит! - досадливо оборвала Наталья, наводя на него пистолет. - Откройте дверь.
Молодой человек живо поднялся с колен.
- Ни за что! Ни за что я не выпущу вас, пока вы не выслушаете меня… вы должны…
- Должна?
- Вы меня ненавидите, ваш брат меня ненавидит, вы - мой враг…
- Ненавижу вас? Нет, зачем? Вы мне безразличны.
- Ведь вы появились здесь, чтобы следить за мной? Мой Бог! Может быть, по велению Бестужева… или Тайной канцелярии… Богиня, идеал красоты… С такими поручениями…
Он засмеялся, но так странно, что Наталья этого смеха испугалась сильнее, чем испугалась бы угроз. "Да он совсем тронулся!" - подумала она, не подозревая, что очень недалека от истины.
- Отец Франциск… - бормотал меж тем Фалькенберг, не замечая пистолета в руке девушки, а глядя только на ее встревоженное, еще сильнее похорошевшее от волнения лицо. - Знаете… а порой ведь я его ненавижу! Из-за вас… Ненавижу его, когда сгораю от любви к вам! Вот что вы сделали со мной! Ненавидеть отца Франциска… Да вы - исчадье ада! - он вдруг нахмурился.
- Где граф Прокудин? - попыталась сбить его Наталья.
- Где? Не знаю… На него был донос… за переход в истинную веру.
- В католичество?!
- Да. Ваша Императрица… я ее ненавижу тоже. О, сколько ненависти может таить в себе одно лишь несчастное человеческое сердце! Вы не замечали? Ваша Императрица… она не терпит тех, кого называет изменниками Православия. Бедный граф, быть может, арестован. Узнав о доносе, он попытался скрыться, а дочь отправил подальше от столицы… со мной в качестве нареченного жениха… почти мужа.
Вновь рассмеялся.
- Муж Прокудиной! Да я удушу ее после венчания. Я хочу только вас!
И немец рванулся к Наталье прямо на дуло пистолета. Уроненный ею ранее стул преградил ему путь. Это был миг полного сумасшествия. Наталья вместо того, чтобы стрелять, вскочила на подоконник… Спуститься по веревке на землю было для нее делом нескольких секунд. Но и для Иоганна, последовавшего за ней тем же путем - тоже. Вельяминова добежала до ожидавшего ее Сеньки, вскочила на одну из заранее приготовленных лошадей и крикнула своему Илье Муромцу:
- Оставайся здесь и следи… Если Надежда Кирилловна к тебе выйдет, увезешь ее подальше и спрячешь!
И поскакала вперед, вперед, куда глаза глядят… И тут Иоганн вспомнил, что и у него при себе есть оружие…
Глава седьмая
Савельев лесок
…Она летела, чувствуя как обыкновенный страх, тяжкий и муторный, взявший наконец свое, бьется в бешено колотящемся сердце, и даже хочется закричать, по-детски зажмурив глаза. У Фалькенберга конь был великолепный, быстро сокращавший расстояние. Только об этом девушка и думала, когда влетела, врезалась в лес, не предполагая, что это и есть "Савельев лесок" из Надиной сказки.
Фалькенберг настигал ее. Наталья решилась выстрелить. Когда дымок рассеялся, к ужасу своему поняла: промахнулась! Она - промахнулась! Она, которая все время задирала нос перед иными щеголями: "Я стреляю без промаха, вам такое и во сне не приснится!" Юная Вельяминова не подумала сейчас о простой вещи: она никогда не стреляла в живого человека. Был лишь стыд - промазала! И - ужас. Она поняла, что немец тоже целится в нее. Тогда девушка рванула и поводья, и…
Иоганн оценил положение. Она уходила. Он не знал, какие страсти рассказывают про Савельев лесок, но понимал, что в лесу погоня может закончиться самым неожиданным образом. Когда пуля, выпущенная точеной рукой красавицы, едва не коснулась его уха, он взбеленился: "Уйдет и все… Ничего не важно, она не должна скрыться, она не будет ничьей, ничьей!.."
Выстрел, дым, болезненное ржание коня… Иоганн уже мчался в другую сторону. Его мутило, и вкус крови во рту становился сильнее и тошнотворнее. "Я убил ее, да… Теперь - ничья…" Едва не рухнул с коня. Почему-то он был абсолютно уверен, что убил…
- Ну и ладно! - Он говорил это вслух, почти кричал. - Ничего…
Куда он едет, зачем, все безразлично… В голове дым, как от выстрела… Он не рассеивался. Иоганн опустил поводья. Его конь медленно пошел по дороге…
Фалькенберг не понял сразу, что он вновь у дома Прокудина. Отец Франциск собственной персоной встречал его на крыльце.
- Иоганн, где вас носит? Я только что приехал… Да что с вами?
Иоганн медленно слез с коня, посмотрел в лицо духовника усталым взглядом. Отец Франциск крепко захватил его плечи пальцами-клещами, в белоснежной тонкости которых никто бы не мог угадать такую цепкую силу.
- Что с вами?! - повторил священник, а глаза его взглядом не менее цепким, чем холеные пальцы впились в лицо Фалькенберга. Но молодой человек ничего не видел и не чувствовал. Он вдруг усмехнулся. Чему-то своему… Отец Франциск резко ослабил и взгляд, и хватку.
- Идите за мной, Иоганн, - голос его стал аскетически-суровым.
Фалькенберг кротко повиновался.
- Я не мог приехать раньше. В столице творится невесть что! У меня в комнате кто-то устроил обыск в мое отсутствие! Прокудин арестован, как изменник Православия! Да скажите хоть что-нибудь… Что здесь происходит? Барышня Прокудина в невозможном состоянии, она переполошила весь дом, билась в дверь комнаты, почему-то запертой… Уж не сошла ли она с ума, а, Иоганн?
- Нет, - только и выдавил Фалькенберг. - Я запер дверь… Ключ у меня.
- А, эти мелочи не имеют значения, - отмахнулся отец Франциск. - Сейчас я обвенчаю вас, - необходимо спешить! А потом вы с молодой женой сразу же отбудете за границу. Я достал выездные документы. Рано или поздно здесь все уляжется, вот тогда-то мы и предъявим права на именье графа.
- Я не женюсь на Надежде, - вдруг отрезал Иоганн, глядя на отца Франциска, словно сквозь стекло: он не видел его.
И вновь теряющему терпение пастырю пришлось хорошенько потрясти за плечи свое духовное чадо.
- Нет, это не она, а вы сошли ума! - отец Франциск, так же, как и Наталья, не предполагал, как близок сейчас к истине. - Мальчик мой, очнитесь. Ведь вы мужчина - сейчас не время для женских штучек. Что за отвращение? Она так юна, недурна собой, очень мила, по крайней мере… Кстати, в мадемуазель я почти силой влил успокоительное. Она теперь будет кротка как овечка. Неужели то же самое придется проделать и с вами?
Нет, не пришлось, Иоганн уже успокоился, вернее, впал в странную задумчивость. Он позволил покорно привести себя в комнату, уже приготовленную для венчания. Вскоре Карп Петрович привел сюда же Наденьку. Напичканная наркотиками, она пребывала в том же состоянии, что и Фалькенберг. Отец Франциск немедленно приступил к обряду, он сам подсказывал своим жертвам, что им говорить, и они покорно повторяли все. Присутствовал при этом странном венчании Карп Петрович и старый слуга отца Франциска. Когда все было закончено, Надю увели. Священник остался наедине с Иоганном.
- Ну, мой мальчик, поздравляю вас! Понятия не имею, с чего вы ломались… Теперь немного осторожности, немного сметливости… Собирайтесь скорее, сейчас же отбываем в Париж. Медлить опасно.
- Я женат? - спросил вдруг Фалькенберг.
Отец Франциск вытаращил глаза.
- Да, конечно же!
Иоганн провел рукой по глазам и прошептал:
- Я убил ее… Нет. Это вы ее убили!
- Иоганн, что вы… - начал было отец Франциск, но вдруг закричал, дернулся под железной хваткой Фалькенберга. Сопротивляться он не мог, сумасшествие придало немцу огромные силы. Отец Франциск только хрипел… Очнулся Фалькенберг, когда его духовный отец затих и обмяк в его руках. Отпустив его, молодой человек долго глядел в остановившиеся глаза… Потом вздрогнул, что-то начало проясняться в его взгляде. Он вскрикнул… вновь затих… оцепенел. Потом очнулся и помчался прочь, и скоро вернулся, таща за собой Карпа Петровича.
- Вот! - указал на недвижимое тело в кресле. - Он умер! От удара, понял ты, от удара…
Карп выпученными глазами глядел на посиневшее лицо священника и мелко-мелко крестился.
- Немедленно похорони! - приказал Иоганн. - Так, чтобы никто не видел и не слышал…
- Но я… - залепетал было Карп Петрович, но тут же покорно поклонился, содрогнувшись. Живого он испугался сильнее, чем мертвого…
Фалькенберг оставил его наедине с трупом, а сам пошел на поиски Нади. Она сидела в гостиной, без сил откинувшись на широкую спинку кресла, все еще пребывая в странно-бесчувственном состоянии. Увидев Фалькенберга, она нахмурилась сердито и недоуменно, словно пытаясь что-то вспомнить, потом чуть слышно произнесла:
- Я хочу к себе!
Фалькенберг уже забыл, зачем он ее искал. Рука его потянулась к карману, он нащупал ключ от Надиной комнаты.
- Вот! - бросил ключ девушке под ноги, а сам пошел дальше, но дошел только до следующей комнаты, где, упав на диван, тут же погрузился в тяжелый, непробудный сон…
…И справа, и слева, и впереди, и позади широко разросшиеся шикарные папоротники преграждали путь. Наталья шла по ним, и давила их без жалости, ей было все равно, куда идти, потому что темно, страшно, и нога болит так, что хочется кричать в голос. Фалькенберг пристрелил ее коня, она упала и потеряла сознание. А очнувшись, с трудом смогла подняться. Но поднялась-таки и пошла, опираясь на толстую палку, волоча ногу и постоянно постанывая. Лес действительно был словно заколдованный. Уверенная, что идет к выходу на широкую дорогу, Наталья обнаружила, что кружит в зарослях, а выхода все нет и нет. Мелькнувший в деревьях просвет вывел ее сюда, к морю папоротников, но дальше - стена неприступного леса. Наталья повернула назад, каждый шаг давался все труднее. Поняв, что заблудилась окончательно, она остановилась, обняла осину, прижалась пылающим лбом к прохладной шершавой коре.
- Господи! - простонала. - Это же конец…
Она заплакала. Резко прекратила, и застывшим взглядом впилась в светлеющее небо меж деревьями. В этом леске она ощущала себя как в колодце, а свобода - вон она, наверху, в небе…
"Но ведь если идти и идти, когда-нибудь выйдешь на свет Божий. Это небольшой лес…"
Нога ответила на это новой волной горячей боли. Наталья закусила губу.
Вспомнила! "Савельев лесок"! Девушка вдруг уверилась, что лес и впрямь полон ужасов и темных сил, что сейчас выйдет ей навстречу вон из-за того дуба ужасный разбойник Савелий…
И тотчас же за дубом затрещали ветки, и фигура обрисовалась в полутьме… Наталья закричала уже в голос и бросилась было бежать, забыв про боль в ноге. Нога тут же подвернулась и девушка с глубоким стоном рухнула в папоротники. Последнее, что успело запечатлеть уходящее сознание: бородатое лицо склоняющегося к ней разбойника Савелия.
…Был жар, бред, а потом она очнулась, глубоко вздохнула и в изумлении широко раскрыла глаза, которым болезненный блеск придавал теперь странное выражение. Крохотная горенка, в которой Наталья находилась сейчас, была слабо освещена сальной свечой. И та же фигура, что испугала ее до полусмерти, вдруг явилась, пригнувшись, в невысоком дверном проеме. На этот раз Наталья не закричала, не попыталась вскочить, она продолжала молча смотреть на человека, представшего перед ней. Это был мужчина лет сорока, в темной одежде наподобие подрясника, но настолько старом и затертом, что трудно было с уверенностью сказать, что это такое. В черной бороде белела сильная проседь, но косматые длинные волосы, казалось, совсем не имели седины. Темные глаза неотрывно смотрели на Наталью. Наконец девушка сделала движение, пытаясь приподняться на локте. А фигура вдруг склонилась перед ней в светском поклоне.
- Милости просим, сударыня! - то ли легкая усмешка, то ли глубоко запрятанная грусть послышалась в густом голосе, карие с искоркой глаза вновь уставились на красавицу, и в них Наталья прочла вдруг жгучее любопытство. Надо было спросить "где я?", но она лишь пошевелила губами, сглотнула комок, закашлялась…
- Да не бойтесь вы так, - услышала снисходительно-добродушный голос. Незнакомец улыбнулся в усы. Несмотря на подрясник, бороду и длинные волосы, на монаха он не очень-то походил. Как и на разбойника, впрочем. И, похоже, он угадал ее мысль.
- Я не разбойник Савелий. А вас-то что сюда занесло? Девицы этого леса боятся… Да и все боятся.
- Значит, есть чего бояться! - горячечный выкрик позволил наконец странному хозяину скромного жилища услышать звонкий голос своей неожиданной гостьи.
- Бояться? Вам? Во всяком случае, не меня. Сколько лет я не слышал подобного голоса… О-ох… Как зовут-то вас, хотя бы скажите…
- Наталья Алексеевна, - девушка продолжала говорить горячо и отрывисто.
- И все?
- Все!
- М-да… Ничего-то здесь нет у меня, одна вон лавка да пенек вместо стола… Сейчас придет ко мне отец Василий, это друг мой монастырский…
- Из-под Прокудина? - удивилась Наталья.
- Из-под Прокудина, да. Известны вам сии места? Может, и барина Кириллу Матвеевича знать изволите? Ну, молчите, молчите, ежели желаете… Да, так вот отец Василий придет нынче, принесет мне еды да пороху для охоты, так обратно отправится и вас заодно выведет.
Наталья поморщилась.
- Моя нога… - прошептала она.
- Что? - не понял незнакомец.
- Я с лошади упала. Ногу повредила.
- С лошади? Попробуйте-ка встать…
Она попробовала, и тут же ее возглас зазвенел в ушах хозяина.
- Вот так да, - озабоченно пробормотал он. - Да, кстати, меня Павлом Дмитриевичем зовут. А теперь не смущайтесь и позвольте мне помочь вам. Я знаю, что делаю, меня в монастыре многому научили… Да и не только в монастыре.
- Так вы монах?
- Да нет, жил с монахами некоторое время.
- Прогнали? - невольно усмехнулась Наталья.
Он вновь пристально посмотрел на нее и тоже усмехнулся, покачал головой.
- А вы злая, выходит? На затворника, значит, не похож? Про меня в окрестностях разное говорят: кто-то - что монах-затворник, а кто поглупей да почувствительней - что сам Савелий с того света вернулся. Савелия же при Государыне Анне Иоанновне изловили, на Москву свезли, да и сожгли на костре. Да. Не только разбойник был лютый, но и колдун, так что людишки болтают, будто ваш слуга покорный и есть Савелий, из пепла возродившийся. А находимся мы сейчас с вами, сударыня, как раз в его жилище. Не бойтесь, здесь все святой водой окроплено. А мне такая молва ох как неприятна… ну да заслужил. Так что там с вашей ножкой?
У Натальи на глаза навернулись слезы - терпеть боль она не привыкла.
Павел Дмитриевич присел рядом и заговорил с ней как с ребенком.
- Болит ведь, да? Да и жар у вас, кажется, не спадает… Что ж приключилось-то с вами, Наталья Алексеевна? Но потерпите уж…
Ей ничего не оставалась делать, она полностью покорилась всему. Но слез сдержать так и не смогла: боль обожгла невыносимо, девушка дернулась, и слезы уже потоком потекли из глаз. Словно издалека она услышала голос хозяина:
- Слава Богу, кости целы, а вывих я вправил. Осталась опухоль. Пройдет. Есть у меня одна мазь… Пару дней придется вам все же у меня погостить.
Наталья откинулась на свернутую овчину, служившую ей подушкой.
"Что теперь с Наденькой? - мелькнуло в мыслях. - Неужели она не догадалась убежать, ведь я говорила ей, что Сенька ждет?"
Неожиданно потянуло в сон. Павел Дмитриевич укрыл ее тулупом.
- Хотите что-нибудь съесть?
Вельяминова отрицательно покачала головой, глаза слипались.
- А пить?
- Да.
- Ага, жар-то и впрямь не спадает… Бедная девочка. Сейчас…
Он принес ей чего-то в деревянной кружке, на вкус "что-то" оказалось горьковатым и свежим.
- Отвар травяной, - определила Наталья.
- Да. Полезные травы. А это вот…
Мазь была густой и сильно пахучей. Намазав больную ногу и перевязав ее, Наталья почти сразу же почувствовала облегчение.
- А может вы и впрямь колдун, - пробормотала она, поворачиваясь на бок, и положив руку под щеку. Через пару минут она уже спала. Павел Дмитриевич постоял над ней в задумчивости, покачал головой и отечески перекрестил.
Проснулась Наталья поздно. Несколько секунд пребывала в недоумении, потом мгновенно вспомнила все, что приключилось с нею. И таким это показалось странным, что спросила себя: может, сон наяву продолжается? Да нет, ничего не продолжается, все ясно, как день. И девушка была недовольна собой - она вела себя глупо, не помогла Наде, да и сама едва не пропала. А хвалилась… Почувствовала, как стыд заливает щеки. К стыду примешивалась сильная досада. И страх…
- Ну и пусть! - выкрикнула она. - Я - Вельяминова. Хватит, не буду прятаться. Пусть берут в Тайную канцелярию! А там…
"Там" было, мягко сказать, безрадостно.
- Ну и пусть, - еще раз со злостью повторила она и попыталась встать. Нога уже почти не болела.