Петруша присел к столу весьма успокоенный…
…По дороге домой Шерстов вдруг резко развернул коня.
- Здесь Матвей-отшельник неподалеку спасается, навестим святого старца, - сказал, спешиваясь, своим подручным. - Чурчила, коней сторожи, Ерема - веди за собой этого монаха, а ты иди сюда, голубушка.
Он за косу потянул снятую Еремой с лошади Ксению, руки которой были крепко связаны за спиной, и вдруг тихо вскрикнул.
- Что это? Кусаться?! Ох, и змею на груди пригрел! Ну ничего, сейчас решим, что делать с вами, святой человек рассудит!
Матвей-отшельник жил в непролазной глуши, в убогой низенькой избенке, утонувшей в зарослях крапивы и бурьяна. Местечко, лысевшее вокруг жилища, окружали с трех сторон огромные ели. С четвертой темнел обрыв. Крестясь двумя перстами, шепча на выдохе молитву, Семен аккуратно приотворил никогда не запирающуюся дверь на одной петельке. Глаза его были полузакрыты. За ним в избенку втолкнули Ксению, потом Митю, потом и Ерема зашел с постоянными поясными поклонами. В обиталище отшельника было темно и голо.
Земные поклоны отбивал не ждавший их хозяин, и замер Шерстов, зная, что от сего дела святого человека отвлекать ну никак нельзя. Даже не взглянул в их сторону Матвей. Ксения, на чьем плече лежала железная длань ее двоюродного дяди, угрюмо глядела в пол, уже не делая попыток сопротивляться. Митя про себя молился. Шерстов, видимо, делал по-своему то же самое, по крайней мере, его сухое мрачное лицо приобрело сурово-благочестивое выражение.
Поклоны отшельника продолжались довольно долго. Сделав положенное количество, он встал, еще несколько минут что-то бубнил, затем наконец обернулся к гостям.
- На суд твой привел, честный отче! - после приветствий объявил Семен, широким жестом указывая на Ксению и Митю. - Совсем заплутала Ксенька моя, да и вот… С монахом из никониан бежала сегодня. Благо вовремя хватился…
- Нечестивцы, - прогудел Матвей-отшельник. Страшен был его вид с всклокоченными седыми волосами, с красными, воспаленными от вечного бодрствования глазами под тяжелыми веками, глазами, ничего не выражавшими кроме бесконечной усталости, воюющей с безграничным упрямством, и злости на весь белый свет.
"Праведник под стать Шерстову", - подумал Митя. И отпрянул, когда Матвей старым коршуном налетел на него:
- Собака! Сатана! Одеяние на тебе бесовское… Что ты сделал, антихрист?!
- Не антихрист я! - Митю, наконец, прорвало, равнодушие испарилось, дав место негодованию. Никогда еще кроткий, безответный "монашек" ни на кого так не сердился, и не подозревал, что может так… Так ведь и антихристом его еще никто не называл!
- Моя вера - христианская. А вы что делаете?
- Церковь ваша…
- Ни слова о Церкви! В Церкви Православной - Дух Святой, а сказано в Евангелии: Хула на Духа Святаго не простится ни в сем веке, ни в будущем. А вы от Православия отреклись! В вас дух нечистый сидит, злобный, а Господь ждет покаяния вашего…
Все это Митя проговорил на одном дыхании, хотел и еще что-то сказать, да вдруг осекся, случайно встретившись глазами с Семеном. Глаза Шерстова смеялись, ничего, кроме усмешки и, как показалось Мите, какого-то затаенного удовольствия, не выражали они, меж тем как отшельник весь кипел негодованием.
- Верно, - вмешалась вдруг Ксения, - дух злобный!
- Молчи, девица! - закричал на нее Матвей и даже замахнулся. - Не подобает тебе и рта раскрывать, бесстыжая.
- Будто! - Ксения вся дрожала, казалось, и в нее сейчас вселился этот злобный дух. - Хватит, намолчалась. Сколько лет взаперти сидела с одной девкой-прислужницей, теперь, вишь, на мучение идти удумали, меня за собой тянуть - не выйдет. Поумнела я! Жить я хочу, средь людей настоящих, не здесь, не в лесах, не средь волков да праведников полоумных!
Так бы и ударил Матвей Ксению, но на пути встал Митя, мягко перехвативший его руку.
- Не надо, - прошептал Митя, - старый ты уже, дедушка, перестань… Моли Бога, чтоб истину тебе открыл - Он, милосердный, даст вразумление…
Все тише становился Митин голос, потому что чувствовал он, в какую черную пустоту уходят его слова. Нет, не будет этот упрямый старик, одной ногой уж в могиле стоящий, просить вразумления - не к чему это ему, уверенному в своей праведности. И тут Шерстов взял Митю под локоть.
- Не гневайся, отче, - сказал Семен. - Что взять с него? Сам я попробую нечестивца вразумить. Ты вот племяннице моей слово святое скажи, дабы покаялась в своем нечестии.
С этими словами Шерстов вытянул Митю из избенки.
Восток уже преображался с зарей.
- Светает, - пробормотал Семен, глядя вдаль. - День наступает святой и страшный… Чую я, нынче птенцы мои на муку пойдут… Ну а ты, - он развернулся к Мите и стал к нему лицом к лицу, - не жаждешь ли душевного очищения?
- Я обращения твоего жажду, - тихо ответил Митя.
- Добро, - охотно кивнул Семен. - По-твоему, стало быть, мы нечестивцы закоренелые, так? Чего молчишь?
- Так. А и закоренелым путь не закрыт, живы пока…
- Путь - куда?
- К Христу…
- А где он, Христос, в мире сем поганом, куда племяшка моя рвется? Где там святость и праведность?
- В Божьем мире. С теми, кто верует, кто с Ним, со Христом живет… В Церкви Святой…
- В какой Церкви? В той, что антихристу поклонилась, что ли?! В которой искоренили древнее благочестие… волку Никону, а потом Петру-лжецарю в ноги падали? Глаза-то разуй, я ж не в лесу родился, я ж из дворян… Ты-то, небось, нет, а, монах?
- Нет. И не монах я. Из мужиков я.
- Мужик-лапотник… Слушай… Петр-Царь - лжецарь! - он, он антихрист главный и есть! - басурманские порядки завел на Руси, девок наших в одеяния блудниц сунул, да велел перед кавалерами на куртагах хвостами крутить! Что?! По-христиански? Далее слушай, - благочестия на Руси вовсе не осталось, Церковь под царя-антихриста прогнулась, попы все - ненастоящие, и ныне хоть сколькими перстами крестись - нет спасения никому! Блуд и срам один в мире! Мерзость, разбой и грабежи, голод, страх и обман… Дочка антихристова Русью Святой правит! Нет спасения - отошел от нас Господь.
- Да как нет, когда храмы Божии стоят, Таинства свершаются? Литургия свершается, Тела и Крови Христовой причащаемся в страшном и великом Таинстве? - отвечал Митя с изумлением. - Церковь-то такая ж, как была, не делась никуда, в ересь не извратилась! О каком благочестии ты рассуждаешь, Семен Иванович, коли у вас и попов-то даже нет, как у старообрядцев?
- А у нас и вида пустого таинств нет, как у беспоповцев, - мрачно отозвался Шерстов.
- О! А что ж есть-то? Или же тебе пасомые твои, господине, яко богу поклоняются? Благочестие, говоришь искоренили… - Митя приходил во все большее волнение. - А сами от Церкви отреклись? Какое благочестие, когда у вас Причащения Тела и Крови Господних нет? Если Этого нет, то что осталось-то вам? Вы Церковь отвергли - вы ее Пастыря отвергли, Самого Господа Христа… Благодать Духа Святого отвергли! Да кому ж вы поклоняетесь, только гордыне своей бесовской…
Семен, все еще держа Митю под локоть, принялся медленно прогуливаться с ним на крошечном свободном пространстве перед избушкой Матвея-отшельника.
- Ни к чему все сие, - ответил он после некоторого раздумья. - Не нужны никакие таинства тому, кто избран, кто великую тайну познал. Времена последние. Конец света близок.
- О конце света, и какие времена последние, знать никому не дано, а царь Петр - не антихрист. А грешен он, не грешен, не нам, а Богу его судить. От Православия никогда он не отрекался.
Семен зло расхохотался.
- Царь… Помазанник Божий… Кончилось время Царей, милый ты дурень! А тайна великая та, что ныне избранным под водительством Божиим весь мир надлежит изменить, от скверны, в кою погрузился он, очистить его огнем очистительным. Только так отвратим погибель мира!
- Каким огнем? - пробормотал ошеломленный Митя.
- А таким, юноша ты бестолковый, что сродни великому Потопу будет! Много я думал о сем, наконец открыл мне Господь! Огонь очистительный по Руси запалим! В огонь Царей - антихристово семя…
Митя вновь испуганно перекрестился.
- Что крестишься? Таинства, говоришь? Да нет сейчас таинств! И не нужны они. И не нужны попы тому, кто с Богом напрямую беседует. И храмы не нужны. Все храмы - в огонь, потом новые построим! И новую жизнь, благочестивую и святую, на пепелище возродим. И будет здесь, на земле, Рай Господень. Вот что мне Бог открыл…
Митя сглотнул слюну. Страшно ему стало, как никогда. То, что говорит он с сумасшедшим, сомнения не было. Но… не за себя ему стало вдруг страшно.
"А вдруг найдется кто-то, - невольно подумалось, хотя и не хотелось думать так, - кто наслушается безумных этих слов! За ним пойдет, пожелав красотой сего "огня очистительного" насладится. Цари ему не угодили! А ведь сам, безумный "боговидец", в Цари возжелал. О, Боже!"
- Понял хоть, что я говорю-то?! - прервал его тяжкие размышления Семен.
- Как не понять, - грустно усмехнулся побледневший Митя.
- Ну так что? Сдается мне, дал Господь тебе разумение. Послушай - не отвергай спасительного пути, оставайся со мной.
- Что?!
- Не упрямься.
- Слушать не хочу.
- Да? А глянь-ка, куда мы пришли.
Еще на несколько шагов вперед протянул Митю за собой Шерстов. Теперь они стояли на самом краю глубокого оврага с каменистым откосом.
- Голову только так разобьешь, - пробормотал Семен Иванович. - А не разобьешь, все одно - не поднимешься, и никто тебя здесь не найдет, кровью изойдешь, от голода сдохнешь… Ну?!
Он взял Митю за плечи и развернул к себе лицом.
- Выбирай. Мне люди нужны. Те, что в лес за мной пошли - не годятся. В огонь пойдут, души спасут, мучениками будут… А на сие дело - не годятся. Слабы. Да там баб да ребятишек - половина. Ты тих и робок, но прорывается в тебе нечто… Чую я, ты - тот, кто мне нужен. Слышь, благословлю детушек своих на мученичество, а сам - рать собирать святую… Ты… За тобой люди пойдут. Силу в тебе чую, сокрытую до времени. Думай…
- Нечего думать-то.
- Отказываешься?
- Вестимо.
- А в овраг? Ты со мной не справишься, сам сброшу…
- Сбрасывай.
- А коли руки сейчас ломать начну?
- Делай, что хочешь - нет.
- Эх. Вот этим ты мне и полюбился! Эх, никонианин, да еще и монах… Ведь пойдет за тобой народ! Ты мне еще десяток таких, как сам, приведешь! А те - еще по десятку! Ксения, племяшка моя… Как зыркает глазищами-то! Моя кровь. Старый я дурак, не разгадал ее сразу, взаперти в светлице держал, как барышню красну, а надо было… Помощницей могла бы преданной стать! Она бы про очистительный огонь сразу поняла, полюбила бы его… Может и сейчас не поздно, а? Видно, по нраву ты ей пришелся. За тебя б она и со мной бы примирилась. А?
- Так уж сказано было.
- Нет?
- Нет.
- А жаль. Ладно. Даю тебе еще время. Ныне домой едем. А тебе приказываю - думать. Помни - мир во зле лежит. Спасать его надо.
- Бес, который в тебе, мир не спасет.
- В геенне адской гореть будешь! - грохнул, потрясая кулаком, Шерстов.
- Может быть, и буду, - вздохнул Митя. - По грехам своим… Но не приведи Бог, чтобы за отступничество!
- Дурак, - процедил Семен. - Ладно, думай, пока едем. А потом - смотри, поздно будет…
Поселение волновалось. Какая уж сорока принесла на хвосте весточку, но все уже знали - идут солдаты разорять "святое место". Всех закуют в кандалы, отвезут невесть куда… а может, и станут насильно обращать в противную веру. Мужики и бабы все вышли из домов, вывели и вынесли малых детей. Одна лишь Ксения была заперта наверху в своей светлице. Митю упрятали в сарай, на который навесили огромный замок. Не впервой ему уже было сидеть под замком, но впервые сидение это могло окончиться смертью. В Митиной голове, как ни пытался он по-христиански смириться с подобной возможностью, это не укладывалось. Диким все казалось! И мучил Семен Шерстов, а вернее то, что вынашивал этот упорный отступник в своем сердце. "Огонь очистительный… - вспоминалось Мите. - Господи, а ну как вправду… Царем-то он не станет, но сколько крови невинной прольет!" Митя встал на колени и начал молиться…
Действо меж тем начиналось. Шерстов встал перед толпой.
- Братия! - воскликнул он, взметал руки. - Грядет миру конец! Царствие антихристово наступило, все предались мерзкому врагу, все до единого. Мы одни лишь, избранные, благодатию Духа Святаго спасаемся! Но хотят отнять у нас Небесное Царствие, идут слуги антихристовы на погибель святому нашему согласию. Не дадимся, братия, врагам Христовым! В огонь уйдем, сгорим, а не покоримся! Очистимся огнем земным во избавление от вечного огня, чистыми яко ангелы внидем в чертог Господень. Здешним огнем спасемся от адского пламени!
Безумие овладело всеми. В ответ на речь Семена раздались пронзительные возгласы:
- Не дадимся мучителям! В огонь! В огонь!
- Идите, братии милые и сестрицы, - благословлял всех Шерстов, - возликуем и возрадуемся! Близ есть Царствие Небесное…
Уже приготовлен был большой амбар, куда медленно и чинно, словно верные на обедню, направились сектанты с заунывным пением псалмов. На всех надеты были белые рубахи. Семен стоял поодаль, скрестив руки, и глядел на своих пасомых. Среди упорных, выражающих непоколебимую уверенность лиц, среди вдохновенных женских ликов с безумно пылающими глазами выделялись несколько лиц бледных, искаженных страхом, с блуждающим взором. Семен Иванович нахмурился, стал мрачнее обычного. "Слабы люди! - металось в его мозгу. - Где сильных брать? Где разумных брать, дабы поняли? Не построишь с такими земной рай, огнь на Руси не запалишь… У никониан есть… да, есть. Видал… Монашка этого не выпущу! Со мной пойдет. Уверю. Уломаю!"
Шерстов уже не видел людей, хоть взгляд его был до сих пор на них обращен. Он ждал Ксению.
Меж тем Ерема и Чурчила ломали дверь в ее светелке, так как Ксения крепко-накрепко заперлась изнутри.
…Влетел во двор всадник, за ним - офицер с солдатами. Проводником служил перебежчик, который и выдал Шерстова с его сектой властям. Всадником, который от нетерпения опередил своих попутчиков, был Петр Белозеров. Почему-то с каждой минутой становилось ему все тревожней и тягостней на душе. Да к тому же и знакомец Яковлев с парой солдат остались, как потом оказалось, в селе. На Петрушин вопрос, почему так, второй офицер ответил, что не знает, что Яковлев - старший, и, видимо, есть у него на то особое распоряжение от начальства. Петру было все равно, жалел он только, что силы уменьшились. Он ожидал почему-то от сектантов упорного вооруженного сопротивления.
Но все оказалось вовсе не так, как предполагал Петруша, и то, что он увидел, ошеломило поручика. Пылал огромный амбар, и шум огня покрывался криками и пронзительным визгом. Какую-то растрепанную золотоволосую девушку тянули с силой два мужика. Вот они остановились напротив седого человека с суровым лицом, и девушка в ярости плюнула ему на бороду. Тот вздрогнул и коротким жестом указал на огонь. Девушку потянули к горящему амбару.
- Отпустите ее! - закричал Петруша и обнажил шпагу. Семен Шерстов изменился в лице, аж побледнел от ударившей ему в сердце бешеной ненависти. Казалось, он бросится сейчас на Белозерова, не боясь копыт его коня. Но были у Шерстова другие задумки. Он улучил момент, когда никто уж не глядел на него, метнулся к лесу. Самым близким строением к лесу был сарай, где запер Семен Митю. И вот отпер Шерстов ключом замок, выволок юношу на свет Божий.
- Не пойду с тобой! Пусти! - кричал Митя.
- Пойдешь, как миленький, - цедил Семен. - Все, что скажу, делать станешь…
И он устремился в чащу, таща за собой вырывающегося "монашка".
Меж тем Петруша, спешившись, воевал с Чурчилой. Ерема сразу же понял, что лучше не связываться - целее будешь, отпустил Ксению и дал драпака. Ксения метнулась прочь, а Чурчила, вытащив из-за пояса топор, бросился на поручика. Неизвестно, чем бы закончилась схватка, если бы подоспевшие солдаты не пришли Белозерову на помощь. Чурчилу быстро обезоружили и связали, а Белозеров, мгновенно о нем забыв, поспешил к горящей избе. Дверь оказалась запертой снаружи кем-то из подручных Шерстова. Петруша, закусив губу, одним ударом вышиб ее. Внутри у него что-то трепетало, он не чувствовал ничего, не чувствовал ни жара, ни осыпающих его искр, не слышал, как вопили ему солдаты: "Ваше благородие, куда?! Сгорите!". Он даже не изумлялся, что силы его будто удесятерились. Когда дверь растворилась, освободился проход, с воплями вырвались из амбара трое человек, несколько других потянулись за ними, но были силой удержаны единоверцами, не желавшими "погибели их душенек". Петр сам ворвался в избу. Сразу же заслезились глаза, на миг показалось, что сознание уходит куда-то. Но что-то уже действовало в молодом человеке словно помимо него самого. Руки сектантов впивались ему в плечи, рвали одежду - Петр ощущал отовсюду силу, желающую захватить его, увлечь в свою погибель. Но его сила была сильнее. Подбегая к амбару, поручик, сам не понимая зачем, подхватил с земли небольшое поленце, и теперь орудовал им, бил по чьим-то рукам, бил тех, кто мешал пытающимся спастись. Петруша увидел, что кто-то еще вырвался на свет Божий. Пот, текший с лица потоком, происходил, казалось Петру, не от жара пламени, от которого в любую секунду могла обрушиться крыша, погребая всех… От какой-то борьбы он изнемогал, словно бился с самим сатаной. Вот схватил он за косу вопящую девицу, оторвал от нее дюжего молодца, вытолкал девушку наружу. Парня, набросившегося на него, ударил так, что тот рухнул без чувств. Выбежала на улицу обезумевшая женщина, таща за собой ребеночка за край рубахи, но сильные руки отца удержали малыша. Женщина, опомнившись, кинулась было обратно за сыном, вопя и рыдая. Петр оттолкнул ее, ударил в грудь ее мужа, вырвал у него из рук плачущего мальчика, бросился с ним к двери. Мать тут же схватила ребенка, побежала с ним прочь с криками и причитаниями. Меж тем пламя усилилось. От дыма ничего уже не было видно, ослаб голос фанатиков, даже в огне поющих какие-то псалмы собственного сочинения, зловещий треск поглотил все звуки. Петр, изнемогавший, потерявший ощущение реальности, едва лишь передал матери спасенного мальчика, снова поспешил было в амбар, но кто-то сильно стиснул кисть его левой руки. Какая-то иная сила, которой он вдруг подчинился, потянула его прочь от погибающей избы, от страшного пекла.
Это была Ксения. Изо всех сил бежала она прочь от амбара и тащила за собой поручика. Страшный треск за спиной заставил ее невольно обернуться, она споткнулась, упала, не устоял на ногах и Петр. Оба повалились на землю в невольном объятии и с ужасом смотрели, как рушится горящая крыша, взметая сноп искр и погребая под собою безумцев, отвергших последнюю возможность спасения.
Долгим остановившимся взглядом глядел Петруша на горящие развалины… Ксения, растрепанная и перепачканная копотью, вскочила на ноги, вновь потянула за собой Белозерова.
- Пойдем же, пойдем! - сказала она, но вдруг опять упала на землю и забилась в рыданиях.
К ним уже приближались солдаты, также ошеломленные тем, что произошло у них на глазах. Ксения прекратила рыдать, обвела всех злым взглядом. Резко, пружинисто вскочила на ноги.