- Хотите взять того, кто сделал все это? - обратилась она к военной команде, указывая подрагивающей рукой на обгорелые руины амбара. - Я знаю, где он прячется, - у Матвея-отшельника, больше негде. Я проведу вас.
И, не глядя ни на кого, Ксения пошла, потом побежала. Офицер дал знак солдатам, и они последовали за ней.
В чудесное ясно-синее небо уходили клубы дыма. Петруша, задрав голову, глядел на них. Он наконец-то почувствовал запах гари, отравивший прозрачность хрустально-чистого воздуха. Ощутил боль от ожогов. Поручик встал и, пошатываясь, побрел, куда глаза глядят. Слезы неожиданно ослепили его, он потрясенно повторял только одно: "Господи!.." Женщина, у которой он спас ребенка, кинулась перед ним на колени, принялась было целовать его запыленные сапоги. Петр осторожно отстранил ее и пошел дальше. Но, в конце концов, опустился на траву, прижался спиной к стволу желтеющего дерева. Одна мысль терзала его сильнее, чем все мучительнее ощущавшаяся боль: зачем же они это сделали?
…Ксения не ошиблась. Семен действительно примчался сам и Митю притащил в уже знакомое последнему ветхое жилище Матвея-отшельника. Шерстов уверен был, что здесь он - в безопасности. Матвей крепко спал на голом полу после трудов по изнурению плоти, и Семен Иванович, усевшись напротив Мити возле убогого подобия стола, внушал ему тихим проникновенным голосом:
- И все изменится. Прекратится смрад позорных прегрешений, смрад этого мира гниющего. Мы, избранные, - не семя сатанинское! - возлюбим друг друга, облобызаем друг друга, и начнем новую жизнь во славу Божию.
- А до этого, - усмехнулся Митенька, - очистительный огонь?
- Всенепременно! А иначе, Митенька, голубчик, не поддастся сатанинский мир.
Митя тяжело вздохнул.
- Эх, Семен Иванович, видно, жить тебе на свете скучно стало…
- А и то, скучно… Мерзко! Возненавидел я сию скверну мира, в леса ушел…
- И других увлек на погибель!
- На погибель?!
- А то куда ж? Сколько душ погубил сегодня! Не страшно тебе, совесть не болит? Я, вот, сам хоть не видал, а сказал ты мне - опомниться не могу.
- Они, безумец, венец себе мученический стяжали!
- Не мученичество - грех один. Да и что… Вон, спит праведник ваш. Думает, что коли травой питается, да на голом полу почивает - так уж святее всех, так уж спасен. А в глаза ему загляни - страшно становится, такая злоба! Святые люди плоть изнуряют, чтоб дух высвободить из плена телесного, чтобы легче духу в молитве к Господу воспарить было, в смирении и любви. В смирении, Семен Иванович, и в любви! Потому и легко, и отрадно с теми праведниками, и они словно солнышко на всех свет изливают, и тепло с ними, душа радуется. А Матвей ваш - сатане работает. Гордыне своей молится, сатане это радостно, оттого он и силу дает Матвею такие лишения терпеть.
- Сатана дает?!
- А то кто же?
- Так-так, - Семен как-то странно взглянул на него. - А пойдем-ка, Митенька, прогуляемся…
- К оврагу страшному? - горько усмехнулся юноша.
- А то! Там толковать с тобой сподручнее будет…
- …Значит, не отступаешься от нечестия своего? - торжественно вопросил Семен, на краю оврага стоя.
- В нечестии ты пребываешь. Оврагом, вон, мне грозишь… А разве не запретил Господь всякое убийство? Ксения говорила, что в книгах святых про любовь прочла, а у вас любви за всю свою жизнь не увидела…
- Тяжко говорить с тобой, - перебил Шерстов, теряя терпение. - Битый час тебе о таких вещах твержу, о коих ни с кем иным и в жизнь бы не заговорил! Нет, смерти ты заслуживаешь, и ничего иного. Хоть и жаль мне тебя… Такие силы гибнут!..
И осекся Семен Иванович. Не ожидал того, что вдруг увидел. Никак не думал, что Ксения спасется, да еще солдат на него наведет! А вот они - словно из воздуха, гости незваные! И предательница бесстыжая, племянница двоюродная - впереди.
- Дядя! - крикнула она ему отчаянно.
- Молчи, змеища! - завопил Шерстов. - Эх, не сбылось! Одолевают силы бесовские…
Безумная тоска отразилась на лице его. Прошептал:
- Не предамся в руки антихристовы…
- Нет! Не делай этого! - воскликнул Митя, и метнулся, чтобы удержать его, но было поздно. Безжизненное тело Семена с разбитой головой застыло на острых камнях на дне глубокого оврага…
Глава девятая
Все смутно…
В тоске вернулись в Горелово потрясенные случившимся Петруша с Митей - да к новой беде. Нашли всех обитателей дома в великой тревоге: непонятным образом исчез Александр Алексеевич! Маша, едва завидев поручика, бросилась к нему, уткнулась в плечо. Она не понимала ничего, да и никто ничего не понимал.
В довершение всех бед на следующее утро после знакомства с сектантами Петр проснулся больным. Ожоги, которым давеча не придал значения, дали о себе знать довольно болезненно. Начался жар, Петруша не мог подняться с постели. Маша, совсем потерянная, измученная множеством свалившихся на нее переживаний, ухаживала за женихом своим и спасителем дни и ночи из последних сил, не желая и думать о том, что станут болтать люди. Митя заперся в горнице, в которую нежданно возвратился, изредка пускал к себе только Ванечку.
Ксения Шерстова, которую Петруша и Митя прихватили с собой в Горелово, так как девушке просто некуда было деваться, также не выходила из комнаты, в которой ее поместили. Она то часами сидела у окна, устремив взгляд в никуда, то принималась негромко, но мучительно рыдать, падала на кровать и яростно кусала уголок подушки.
И вот - как снег на голову! - примчалась невесть откуда Наталья Вельяминова - подлинная хозяйка именья. Забегали, засуетились расслабившиеся было слуги, втянули головы в плечи, потупили взор перед юной госпожой. А Наталья, едва порог переступила, задала вопрос, которой самой ей пришлось дважды услышать от государственных особ.
- Где брат мой?
Гробовое молчание было ответом. Наталья обвела всех сверкающим взором, но сердце ее сжалось. Встревоженная, повторила вопрос.
- Петр Григорьевич, чай, знает… - пробормотал кто-то из слуг, опустив глаза.
- Господин Белозеров здесь? - удивилась Наталья.
Получив утвердительный ответ, почти побежала в домик, где, как ей указали, проживает ныне Петруша.
Белозеров полулежал на диване, его лихорадило. Здесь была и Маша - она теперь находилась при нем неотлучно. Появление Натальи стало неожиданностью для обоих. Поручик поднялся было, чтобы приветствовать давнюю подругу и бывшую невесту, но Наталья не позволила.
- Ты болен? - бросила вместо приветствия, от волнения не замечая, что говорит ему "ты" в присутствии Маши. - Не вставай… Что происходит, Петруша? Где Александр?
- Ничего не знаю, - отвечал Белозеров, тщетно борясь с неловким смущением. - Я приехал… Его уж не было, и никто не знает, где он.
- Как - никто не знает?!
- Неясно, в чем тут дело. Ваня Никифоров передал ему все, что ты повелела. Саша не хотел никуда выезжать из Горелова, пока не прояснится… Быть может, он получил новый секретный приказ от вице-канцлера?
Наталья опустилась на стул.
- Я чувствую… - прошептала она, - с ним случилось что-то. Скажи, никто не появлялся здесь из подозрительных?
Петр вдруг переменился в лице, ему вспомнился приятель Яковлев, его непонятное отсутствие вчера при попытке ареста сектантов. Особое поручение… Мысль, пришедшая Петруше в голову, была столь ужасной, что он, взволновавшись, тут же высказал ее Наталье, не думая о том, что Маше не надо бы этого слышать. Наталья вскочила.
- О Боже! Если он арестован… Но вы!.. Вы все - куда смотрели? Почему не уберегли его?! Ты лучший друг его, Петруша… Как же ты!..
В запальчивости, все возрастающей, она готова была уже наговорить Петру чего угодно, если бы Маша вдруг не вышла из уголка, где она, поздоровавшись с госпожой Вельяминовой, скромно примостилась, и, встав перед Натальей, не попросила тихо:
- Наталья Алексеевна, не браните Петра Григорьевича, он нездоров, у него было испытание… Он ни в чем не виноват перед Александром Алексеевичем!
Это вежливое, но твердое заступничество удивило Вельяминову, уже понявшую, что перед ней девушка, ради которой Петр оставил ее, нареченную свою невесту. Она окинула соперницу взором пылким, негодующим, но…
- Вы и есть Маша? - вопрос этот был задан в высшей степени странным тоном.
- Да, - пробормотала смущенная девушка, вконец растерявшись от пристального взгляда.
- Удивительно, - покачала головой Вельяминова, и, не произнеся больше ни слова, вышла из комнаты.
Петра и Маша переглянулись.
…Митя тихо постучался в горенку к Ксении. Отворила она не сразу. А когда отворила, то ледяной взгляд светлых глаз ощутил на себе юноша. И лицо девушки было неподвижно-холодным. Сухо пригласила присесть. Лишь через несколько минут немного смягчилось бесстрастное выражение бледного лица.
- Так что тебе?
- Поговорить. Несладко ведь тебе сейчас, Ксения Петровна, да и мне не по себе. Вот пришел… может, друг дружке поможем - ты мне… аль наоборот.
- Ты Евангелие читал? - спросила вдруг Ксения.
- Конечно.
- Грамотен, стало быть?
- Выучил отец дьякон наш, спаси его Господи.
- Ну так и что тебе из Евангелия всего более на сердце ложится?
Митя прочел наизусть из послания апостола Павла к коринфянам.
…Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я - ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, - нет мне в том никакой пользы… Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится…
Ксения долго молчала. Потом усмехнулась.
- Ишь, мужик, деревенщина… а Писание-то вон как знает… Дядька-то мой Писание по-своему толковал…
Митя закрыл лицо руками.
- Всю ночь не спал я сегодня, Ксения Петровна, - почти простонал он.
- Да понятно, как уснешь тут, с этакими-то делами…
- За раба Божия Семена все молился… Ох, в храме-то нельзя!
- В храме? - Ксения посмотрела ничего не выражающим взглядом куда-то поверх головы Мити, и вдруг уронила голову на руки и тихо заплакала, как бабы говорят, "заскулила". Перестала плакать так же неожиданно, как и начала. Утерла слезы, опять взглянула куда-то вверх.
- Значит, любовь, говоришь?
- Не я говорю, Апостол святой… Ну а мы все должны слова сии в сердце носить.
- Дух ненависти остался на пепелище, - сказала Ксения. - Но не было любви никогда, не будет и ныне. Что ты так странно на меня смотришь? Думаешь, бредить начинаю? Знаешь, что первое вспоминается из детства? Годика два мне было. Церковь, голубым расписанная, вся в золоте… Смутно помнится - золотистое что-то такое, светлое да веселое… А как батюшка с матушкой от холеры померли… вот не помню. Дядюшка появился двоюродный, взял меня от бабки да увел… в лес дремучий, как в сказке. И молиться заставлял часами, с колен не вставая, и впроголодь держал. Не прибавило мне сие добродетели!
- Без любви да без смирения ни молитва, ни пост не впрок, - согласился Митя.
- Помнится, весна, солнце такое, что не хочешь, а радуешься, и трепещет в тебе все, едва ли не поешь… Прижмусь, бывало, лбом к окну, все смотрю, весне радуюсь… и так вдруг томительно становится, и так за порог тянет, на травку молодую… Вдруг скрип, лязг, отворяется дверь - я уж на коленях, лбом об пол бьюсь. Дядя посмотрит, уходит, довольный. А во мне переворачивается все! Уходит он, так я уж безо всякого притворства иконы целую, плачу и милости прошу. Чтоб переменилась жизнь моя проклятущая! А в последние месяцы… Вот уж недалеко было до греха! Лягу спать, а сама все мечтаю, как острый нож возьму… Так ведь и убила ж я его, Митя! Кабы я солдат к Матвею-отшельнику не привела, жил бы еще, может!
- На исповедь тебе надо.
- Как же на исповедь? Я и в церковь-то не ходила, сейчас и на порог не пустят.
- Пустят! Да вот… говорят, в селе Знаменка священник есть хороший, отец Сергий…
И Митя вдруг зарделся, вспомнив о том, кто рассказал ему об отце Сергии… Говорили-таки они давеча с Машенькой, довелось, о самом главном говорили… Ксения не заметила его смущения.
- Священник… не знаю, - пробормотала она. - Думать надо, что вообще делать мне теперь. Ничего у меня не осталось, кроме бирюзовых серег. До дома доеду ли… в старое именье мое, забытое, где родилась? Дорога неблизкая.
- Да куда ж тебе ехать сейчас? Да еще одной.
Ксения вдруг в упор глянула, да не просто дерзко, а так… Митя аж отпрянул, покраснев еще гуще.
- Ну а сам-то поедешь со мной? - напрямую спросила девушка, видя, что творит взгляд ее с Митей.
Он только и сумел отрицательно покачать головой. Как и ожидал, она мгновенно помрачнела, губы дернулись, и в глазах опасный огонек сверкнул - точь-в-точь как у дяди покойного.
- Отчего же нет?
- Да как же…
- Да так! В жены тебе себя предлагаю. Я… дворянская дочь - мужику. Там и обвенчаемся. В церкви той, что с самых малых годков мне помнится. Молчишь… Что? Не люба?
- Вот уж точно - бредишь, - тихо и грустно сказал Митя.
- Вот как ты…
- Да что с тобой? Не надо тебе никуда, кроме как до храма Божьего, Ксения Петровна! Пропадешь без того, ясно вижу - пропадешь, погибнешь… Церковь - единое Тело Христово, как член от тела отсеченный - мертв есть, тако ж и человек, от Церкви отходящий, сам себя от Христа отлучающий. Сама же чувствуешь души омертвение, злобу…
- Чувствую, - прошептала Ксения, потупив наконец взгляд, но что там в этом взгляде было спрятано, - об этом Митя и думать боялся. Она же сама и призналась:
- А, знаешь, Митя, монашек блаженненький, ведь сильнее всех я сейчас тебя ненавижу…
- Знаю.
- А если бы вдруг на тебя я - с ножом?
- Нет, - Митя ясно улыбнулся. - Не пойдешь ты ни на кого с ножом. Помолись-ка лучше, Ксения Петровна, да поспи немного… А я вот что… я сам к батюшке тому съезжу, поговорю с ним о тебе. Дождись только, не сбеги…
- А там поглядим, - усмехнулась Ксения и тряхнула светлой копной волос. А потом чуть ли не вытолкала Митю за порог. - Иди, монашек, молись!
- За тебя молиться буду, - вздохнул юноша. - Сколько сил хватит…
Узнав, что Митя едет в Знаменку, Маша взволновалась. Давно уже мучила ее, тяжко сосала сердце мысль, что увез ее тогда Петруша, и с отцом Сергием не смогла она повидаться в последний раз, не смогла попрощаться. Знала, волнуется - такой он! - молится… Оттого девушка и обрадовалась, узнав, что Митя направляется в родные ее края, но вместе с тем и встревожилась - а вдруг каким-то боком и до барина дойдет, что она в доме господ Вельяминовых прячется? Правда, известно было Маше, что Любимова хватил удар при виде горящего дома, но кто знает, в каком состоянии хозяин сейчас, о чем думает… Вот тогда-то и открыла она свою тайну Мите. Очень удивился юноша, узнав, что никакая Маша не сестра Вельяминовых, но беглая холопка. Яркой искоркой сверкнула в душе безумная надежда, да тут же и погасла… Все равно, не чета он этой девушке, а главное… она офицера любит. Само собой, обещался ей обязательно побывать в Любимовке, благо никто его там не знает, разузнать, как да что…
- Я с тобой поеду, - неожиданно заявила Мите едва ли не перед самым отъездом Наталья. Этого уж никто не ожидал! Наталья Алексеевна, от всех тревог места себе не находящая, успела уже внушить нечто вроде благоговейного страха Маше и Мите, и напрасно Ванечка Никифоров пытался им доказать, что барышня - создание добрейшее. Маша в этом, в общем-то, и не сомневалась, но от странных взглядов, то и дело бросаемых на нее Натальей, от пристального внимания, с которым девица Вельяминова за ней наблюдала, было не по себе. Наталья имела право даже на ненависть к ней, Маша смиренно это принимала, но ей становилось страшно. И вот теперь… Для чего барышне понадобилась Любимовка? Уж не для того ли, чтобы поставить в известность Степана Степановича, где скрывается его беглая холопка? Маша поделилась этими мыслями с Петрушей, но тот и слушать не захотел.
- Наталья Алексеевна никогда не предаст! - был его твердый ответ, хотя в глубине души он и сам терялся в недоумении по поводу странного поведения бывшей своей невесты.
Наконец, собрались - Наталья с неизменным своим Сенькой, и Митя. Петр и его возлюбленная отпускали их с тяжелым чувством. Кроме того, Маша, которую все считали близкой родственницей господ, невольно принимала на себя в их отсутствие роль хозяйки, что тяготило ее невыносимо.
…За окном метались тонкие вишни под жестким натиском ветра, еще чуть-чуть - и огромные капли брызнут на желтеющую траву, мгновенно переходя в обильный дождь, а там - и в ливень. При такой погоде очень хорошо, славно, уютно, сидеть в тепле за самоваром и угощаться, чем Бог послал, - через верного своего служителя - иерея Сергия. Сам батюшка Сергий ел мало, слегка поглаживая бороду, слушал он вдруг разговорившегося Митю, который, возбужденно блестя черными глазами, рассказывал обо всех приключениях - своих, Машиных, Ксеньиных. Слушал батюшка очень внимательно, но меж тем и думал о неисповедимости судьбы Божьей, приведшей в его тихий дом вместе этого мальчика-иконописца и утонченную красавицу-барышню, что сидит и тоже вроде слушает, а сама явно думает о чем-то своем…
Но вот Митя закончил рассказ, а закончив, тут же засмущался, раскраснелся, опустил длинные ресницы.
- Так что ж, - ответил на его речь священник, - ежели барышня Ксения Петровна пожелает, милости просим в гости! Так ей и передай. Да и не пожелает, так все-таки уговори как-нибудь. Только не стращай ничем и не шуми, - это ей, видать, от дядьки ее чумового поперек горла… А вообще-то… ох как все сие удивительно! Ну а Машеньке передай - на всех на нас Божий суд найдется, и на обидчика ее, Степана Степановича, нашелся. Да милостивый суд - ждет Господь обращения грешной души. А все ж таки и страшный - как его тогда, при пожаре, удар его хватил, так все и не оправится никак. Теперь лежит да, видать, думает о жизни-то, как прожил, чего путного сделал али непутевого. Ох, как Господь сейчас обращения его ждет! Был я у него… Лежит, насупился, слова сказать не может - язык отнялся. Я и так, и эдак, мол, давай исповедывать буду, грехи называть, а ты кивай, коли есть грех такой. Еще сильней нахмурился и знаком показывает: ничего не хочу, мол. Вот. И как уж быть с ним теперь? Я-то все о нем расспрашиваю, а сам не еду пока. А он совсем нынче один, даже старый друг его, господин Бахрушин, не навещает. Дочке, говорят, писали за границу, ни ответа, ничего… Вот так.
- Навестить бы его, - робко изрек Митенька, почувствовавший, несмотря ни на что, сострадание к Любимову.
- И то, - обрадовался отец Сергий.
- Батюшка, - вдруг заговорила молчавшая дотоле Наталья. - Давно вы в этом селе служите?
- С младых лет, здесь еще и батюшка мой служил. Здесь я и родился.