Он рассеянно дотронулся до ее руки и собирался было уйти. Наталье стало его жаль.
- Он не причинит тебе хлопот, - уверила она Петрушу. - Он мой - слышишь: мой! - гость в моем доме.
Петр посмотрел ей в глаза. Вдруг он ощутил чувство огромного облегчения оттого, что Наталья увлеклась этим человеком: это было видно невооруженным глазом. И выпалил:
- Но они так похожи!
- Похожи? - Наталья разыграла недоумение.
- Да, Маша и… этот господин. Главное, глаза… Неужели ты не заметила? Наверное, - совсем потерявшись, несчастно вымолвил Петруша, - мне показалось…
- Наверное, - улыбнулась Наталья.
- Что вы намерены делать? - спрашивала она через некоторое время Павла Дмитриевича.
- Ехать в Любимовку! - отрезал он. - Причем, завтра же, с рассветом. Эта девушка… она удивительная. Никак не могу поверить, что у меня есть дочь. Не думаю, что смогу исправить зло, ей причиненное. Но сделаю все, что в моих силах. Я вырву у Степана вольную для нее, чего бы мне это не стоило!
- Степан Степанович лежит, разбитый параличом, - мягко напомнила Наталья.
- Ах, да. Но все равно я поеду…
Тут на лице ее он заметил странное выражение. Казалось, Наталья вдруг совсем перестала его слушать… И, действительно, она о другом сейчас думала. Потом глаза ее возбужденно заблестели.
- Знаю… знаю, что сделать, чтобы разузнать о брате.
- И что же это? - подивился Мстиславский.
- О нет! Я все сделаю сама, с Сенькой…
Павел пристально смотрел на нее. Он не сомневался, что пылкая красавица задумала какое-то сумасбродство.
- Я должна отправиться в Петербург! Решено…
- Может быть, - любезно осведомился Павел Дмитриевич, - речь идет об играх с Тайной канцелярией? Я угадал, сударыня?
Наталья молчала.
- В таком случае, - заявил Павел, с нежностью глядя на нее, - я не отпущу вас в столицу!
- Но…
- О, как вы изумились! Избаловали вас, Наталья Алексеевна… Но теперь я вас, голубушка, оберегать стану и глупить вам не позволю… в том, конечно же, случае, если вы мне окажете честь, согласившись стать моей женой.
- Боже мой! - Наталья была ошеломлена. Павел принялся целовать ее руки.
- Как же вы… так неожиданно… - растерялась девушка. - Так… скоро.
- Наверное, я должен был сделать это раньше. Я убежден, совершенно убежден, что мы встретились для того, чтобы стать единым целым… для того и родились на свет. И вы, простите, моя драгоценная амазонка, без меня пропадете… Однако мне нечего предложить вам. Вряд ли удастся вернуть мое именье… Только одно я и могу вам отдать - свою любовь. Я люблю вас! Наташа… Я люблю тебя.
- Того, что есть у меня, на двоих хватит с избытком, - сказала Наталья, вся светясь от столь неожиданного счастья, - если говорить об имении… А если говорить о любви… так и любви мне хватило бы на нас обоих! Потому что… потому что она переполняет меня. Как же я люблю тебя!
- Так значит… да?
- Да! Мой любимый…
И ничего больше не нужно было говорить…
Вскоре Наталья посвятила князя в свои тайны планы, и он, хорошенько подумав, сказал:
- Конечно, авантюра опасная… Но при везении может и получиться. Об одном тебя умоляю: дождись меня. Или… или отправимся вместе в Любимовку, а оттуда сразу и в столицу - понимаю, что ждать ты не можешь. Вольную для Маши получить бы… а там посмотрим.
…Ночь застала в пути. Наталья, прикорнув в уголке, закутавшись в теплую шаль, крепко спала, Павел Дмитриевич сидел, крепко задумавшись… И вздрогнул от залихватского свиста - ему ль его не знать! Быстро достал дорожные пистолеты, весьма неучтиво толкнул локтем Наталью - руки были заняты.
- Просыпайся, голубушка!
Наталья как ребенок протерла кулачками глаза:
- Что-то случилось?
Ответом был резкий толчок, - остановили карету, - вопли насмерть перепуганного связываемого кучера, выкрики лихих людей… А что произошло дальше, Наталья и понять не успела. Павел сам распахнул дверцу и выпустил весь заряд в нападающих. Потом выудил откуда-то длинный кинжал, и кинулся из кареты в ночную тьму. И тут дверцу с той стороны, где так уютно устроилась Наталья, вышибли могучим плечом, кто-то потянулся к девушке с явным намерением выволочь ее наружу, явно не подозревая, что и сидящая в карете девица в дороге со своим любимым пистолетом (фамильный, память об отце), не расстается… Наталья сначала пальнула, - человек упал на землю с громким стоном, - и уж только тогда - испугалась. Выбралась из кареты, едва не споткнулась о тело раненого ею разбойника. Ее передернуло.
Под тенью густых елей ощущалось какое-то движение. Наталья, приглядевшись, поняла, что это Павел вступил в рукопашный бой с одним из нападавших, и теперь они, крепко-накрепко вцепившись друг в друга, катаются по земле. Кроме них никого поблизости не было. Еще одного тела, безжизненно на земле распростертого, Наталья не заметила. Павел явно одолевал. Вот он уже впечатывает противника в землю, схватив за горло, а тот хрипит:
- Пощадите!
- Кто таков? - вопросил князь Мстиславский.
- Бахрушина мы люди, Артамона Васильевича…
- Как - Бахрушина? Что он, мошенник старый, гнездо разбойничье держит?
- Мы крепостные его!
- Ах вот как!
Павел расхохотался.
- А далеко пошел Артамон Васильевич! Ладно, поднимайся и проваливай! Бахрушину поклон.
Разбойник, молодой парень, потрепанный и помятый, с трудом поднялся, держась за горло.
- Мне теперь все одно… - пробормотал он. - Барин убьет, коли узнает, что я проболтался.
- Не узнает. А вообще стоит убить тебя, сам ты душегуб! Не так ли?
- Ох, барин…
- Ладно. Натальюшка, ты здесь, родная? С тобой ничего не случилось?
Она покачала головой, губы ее дрожали.
- Там… - она показала рукой. - Там раненый… а может, уже умер. Я стреляла в него…
- Умница! А как же было не стрелять-то. Я одного, вон, тоже уложил, а другого ранил легко - убежал. Ничего. Эй ты, стой! Куда побежал! Сейчас догоню и придушу. Живо, развязывай нашего кучера! А затем разберись, кто из сотоварищей твоих жив, и помоги им. Тебе Господь сейчас руку протянул, понял?
Тот кивнул. Кажется, и впрямь понял.
- Ни разу до этого, что ли, так вот не получали?
- Ни разу, барин!
- Ну и ну!
Меж тем кучер, хоть и не вполне оправившийся от испуга, но дело свое крепко знавший, уже готов был продолжать путь. Павел усадил Наталью в карету.
- Однако ты великодушен, - пробормотала она. - Любой на твоем месте попытался бы отправить этого молодца в острог…
- На дознание? Может быть, на пытку? Натальюшка, сам пройдя через это, никому другому, кто б он ни был, подобного не пожелаю.
- А… Бахрушин? Как же так? Ты ведь знаешь его?
- Знал…
- Так это ж родной дядя Петруши. То есть Белозерова Петра Григорьевича…
- Как?! - Павел ахнул. - Жениха твоего бывшего, что ныне на дочери моей жениться собирается?
- Да.
- Однако… такого родства я дочери своей не желаю. Разобраться бы надо, что к чему… Впрочем, сейчас главное - на волю ее вызволить.
- Скоро уж приедем.
- Да, знаю… Мне ли сих мест не знать…
Дивным образом получилось - Наталья с Павлом в двери, а отец Сергий - из дверей. И очень перепугался батюшка, когда высокий господин кинулся к нему, и вместо того, чтобы благословение попросить, начал душить его в объятьях.
- Отец Сергий! Вы ли это, батюшка? - восклицал господин при этом. - А я-то думал, грешным делом, уж не потянули ли и вас на розыск, как меня тогда…
- Павел Дмитриевич! - ахнул батюшка. - Дивны дела Твои, Господи! Живы! Уж вас-то никто и не чаял вновь увидеть. А вы живы! Слава Тебе, Боже! Да мне вон барышня сказывала, однако чтоб вот так вас встретить… ваше сиятельство…
- Помниться, батюшка, Павлушей вы меня звали.
- Так ты тогда и был Павлушей, а сейчас поглядите-ка… Где пропадать изволил?
- Сперва в Сибири, потом в разбойники пошел, а затем - в монахи.
- Шутишь? - отец Сергей недоверчиво покачал головой.
- Ох, нет!
- Да что ж мы в дверях чужого дома толкуем? Ты к Степану Степанычу, другу старому?
- К Степанычу… По делу, да дело-то какое… Приеду к тебе, батюшка, исповедываться придется.
- Так милости прошу! Прямо сегодня дела завершай, да на ночлег ко мне. Места у меня много… И вы, Наталья Алексеевна, не откажите, сделайте милость. Места на всех хватит. Давеча барышня Шерстова гостила…
- Непременно, батюшка, непременно! А сейчас помолись обо мне и рабе Божией Марии.
- Марии?
- О Машеньке любимовской речь, - пояснила Наталья.
- Вот как?
- Она дочь моя, - тихо сказал Павел.
У отца Сергия округлились глаза.
Тут показался слуга, которого Наталья, пока Павел обнимался с батюшкой, послала к барину с докладом, и объявил, что Степан Степанович просит…
- Все, Павлуша, не смею задерживать, - сказал отец Сергий. - А в гости жду сегодня непременно.
- Благодарю, батюшка. Тогда и поговорим.
Отец Сергий благословил обоих.
В комнате Любимова находился Митя. В последнее время он почти не покидал больного, Степан Степанович и не отпускал его от себя. Казалось, что единственная душа живая, какую желал бы он при себе иметь, был юный иконописец. Обосновавшись в закутке в углу, там же устроив себе и постель, Митя постоянно был при Любимове и исполнял все его желания, научившись понимать их по жестам. Сам он по-своему привязался к больному, ухаживал за ним, читал ему каждый день Священное Писание и Псалтирь, рассказывал о монастырской жизни, так, как сам ее понимал. Любимов слушал очень внимательно. После этого тихо засыпал, а Митя в своем закутке принимался писать образ Архангела Михаила. Но просыпался Степан Степанович всегда в большом беспокойстве, что уж там ему снилось, неизвестно, но он жестом призывал к себе Митю, брал его за руку и долго с мольбой, с болью, и с каким-то вопросом смотрел ему в глаза.
- Исповедываться вам как-либо надо, Степан Степанович, - тихо говорил Митя. - Душу облегчите, Бог знает, может, и послабление будет в болезни. А коли нет, все одно, как же это без исповеди-то? Пригласить отца Сергия?
Любимов все молчал да хмурился, но вот, наконец, после очередных таких уговоров кивнул головой: пригласить! И бумагу жестами попросил, и принялся что-то выводить на ней подвижной правой рукой. Митя понял: грехов исповедание.
Отец Сергий приехал поспешно и долго не выходил от больного. А когда вышел наконец, и Митя, вернувшись в комнату, вопросительно глянул на Любимова, то вновь увидел в глазах его слезы, но выражение лица Степана Степановича было уже иным - спокойным и умиротворенным. И как будто бы надежда во взгляде…
Тут и появился Павел Дмитриевич.
- Куда вы, сударь? - шепотом осведомился Митя, самовольно останавливая его в дверях. - От Степана Степановича только что вышел священник и…
- Вот и хорошо, что священник, - оборвал Мстиславский, отстраняя Митю.
- Пропусти его, Митенька, - услышал юный иконописец голос Натальи и поспешно обернулся на этот голос.
- Это Маши касаемо, - продолжала Наталья. - Поклон тебе от нее…
Тут уж Митя совсем растерялся.
- Проводи меня в гостиную, - попросила его Вельяминова…
Степан Степанович часто мигал, глядя на Мстиславского. Видно было, что он силится вспомнить, кто этот человек, лицо которого ему вроде бы знакомо, но вспомнить не получается.
- Не узнаешь, Степан? - Павел вздохнул. - Пашку Мстиславского не узнаешь?
Изменился в лице Любимов, помрачнел, в широко открытых от удивления глазах мелькнула едва ли не ненависть. Он поднял руку, то ли защититься желая, то ли, напротив, ударить.
- Не гневайся, Степан, - тихо сказал Павел. - Сколько лет прошло… Вон уж дочь какая у меня… Невеста.
Любимов часто задышал. Лицо его стало непроницаемым, и не понять было, о чем он думает.
- Я прощения пришел просить у тебя, Степан Степанович, - продолжал Мстиславский. - За грех мой давний… Прости.
Он с искренним чувством поклонился.
- Маша - дочь моя… ты же знал, Степан, всегда знал… Не поминай зла, и я тебе не помяну, что ты посягал на нее, если только…
Он вытащил из кармана заранее приготовленную бумагу, поднес ее к глазам Любимова, чтобы тот мог прочитать, затем взял со стола перо, обмакнул в чернильницу…
- Подписывай! - тихо приказал Степану Степановичу, подавая ему перо. Любимов, не колеблясь ни секунды, подписал. Когда он возвращал перо Мстиславскому, рука его подрагивала.
- Чудесно! - воскликнул Павел Дмитриевич. - Скоро Маша по закону станет княжной Мстиславской, а ты, Степан, забудешь навсегда, что она холопкой твоей была.
Поклонившись на прощанье, он вышел, а Любимов еще долго смотрел на закрывшуюся за ним дверь, и даже Митя, будь он сейчас здесь, не смог бы разгадать, о чем думает Степан Степанович…
…- Ты очень любишь ее? - спросила Наталья Митю, который, застыв, стоял возле ее кресла, размышляя о своем, невеселом.
- Кого? - встрепенулся юноша и покраснел.
- А право жаль… - сказала Наталья. - Ты славный. И сдается мне, что с тобой она счастливее была бы, чем с… Ну да на все воля Божия. Тот, кого ты видел сейчас - ее отец.
- Отец?!
- Да. И очень скоро об этом все узнают. Князь Павел Дмитриевич Мстиславский.
Митя вымученно улыбнулся.
- Я понял, - тихо сказал он. - Вы говорите это для того, чтобы я и думать забыл… Вчерашняя крепостная мне, мужику, еще могла б за ровню сойти, а княжна нынешняя… Да что с того! Она другого любит…
- В монастырь собираешься?
- Теперь уж не знаю. Пока-то, дело ясное, не могу бросить Степана Степановича, привык он ко мне… А там… да уж чувствую…
Он совсем засмущался и замолчал. Оправившись, заговорил о другом.
- О Ксении Шерстовой слышали, Наталья Алексеевна?
- Нет. А что с ней?
- С ней-то все слава Богу. Проняли ее речи батюшки Сергия, покаяние принесла, причащалась в храме. А вот за Ванечку, друга, душа неспокойна. Голову он из-за нее потерял в пару дней! Вот как. Два дня назад увезла его (иначе не скажешь!) в именье свое, дабы там обвенчаться, да по пути заедут к Ваниным родителям…
- Удивительно! Скоренько что-то…
- Вот и отец Сергий им о том же… - вздохнул Митя. - Не послушали. Им обоим хорошо - Ксении Петровне жить не на что, а Ванечка богат… отец его то есть. А купцу из мужиков лестно будет сына на дворянке женить. Одно плохо - Ксения Петровна властная слишком, а Ваня - податлив… И жить будут в ее доме. Как пожелает, станет она им помыкать.
- Что ж, помолимся, что бы все-таки сладилось все у них, - сказала Наталья. И помолчав, добавила:
- Я тоже замуж выхожу… за князя Мстиславского.
…Отдав вольную на сохранение отцу Сергию, Павел и Наталья, не мешкая, отправились в Петербург.
Глава двенадцатая
Дело не завершено
Несчастное дело Лопухиных было кончено. Главных заговорщиков приговорили к плетям и ссылке. Но подозреваемым было еще о чем печалиться. Рьяный Лесток и подозрительный Ушаков готовы были продолжать розыск.
…Александр в который раз мерил шагами свою камеру. Как не пытался он отогнать от себя это чувство, но оно было - чувство зверя, загнанного в клетку. Его бросили сюда совершенно неожиданно, без предъявления чего-либо, доказывающего законность ареста. Устного распоряжения Андрея Ивановича вполне хватило.
…Теперь, когда юный Вельяминов был у него в руках, Ушаков позволил себе слегка расслабиться и спокойно подумать.
Кириллу Прокудина, сидящего под стражей, допрашивать было бесполезно - граф впал в полное уныние, едва ли не в слабоумие, и рта ни с кем не раскрывал. Обвинений против него не было никаких, кроме перехода в католичество, о чем свидетельствовали несколько человек. Мотивы доноса на Прокудина, как и свидетельств против него были самые заурядные - боязнь "недоносительства", личная неприязнь некоторых сотрудников, желание выслужиться перед грозным генералом, ожидание награды за "правый донос"… Прокудин был Андрею Ивановичу неинтересен. Что можно узнать от него? Что рылся в секретных бумагах Коллегии иностранных дел? Это и так ясно, и это дело Бестужева. Ушакова смущало другое: именно его-то, Бестужева, какова роль во всей этой путанице? Ведь есть еще одно более чем странное обстоятельство: католический священник, по всей видимости, отвративший графа от Православия, и юный Фалькенберг, агент Лестока, исчезли. Оба. А Фалькенберг был одним из главных свидетелей в Лопухинском деле… Искать их сейчас - как иголку в сене. Но Вельяминов, весьма вероятно, в сем исчезновении замешен. В петербургском доме Александра по приказу Ушакова устроили обыск, но не нашли ничего интересного, только пара записочек от некоей Н. легла на стол Андрея Ивановича. Любовных записочек… И наконец, из светской, ничего не значащей переписки Вельяминова Ушаков выудил черновик письма к некоей особе, которую Александр называл Наденькой. После короткого размышления Ушаков пришел к мысли, что Наденька - это Надежда Кирилловна Прокудина. Это было что-то, хотя, вроде бы, - и ничего ровным счетом. Генерал не знал, как пригодится ему это открытие, но чувствовал, что пригодится.
Александра он решил потомить несколько деньков, пусть и он голову поломает, подумает, куда вляпался, и стоит ли шутить с Ушаковым…
И вот, наконец, однажды ранним утром Александр Вельяминов услышал:
- К допросу!
Это по-человечески не могло его не встревожить, но в то же время почти что и обрадовало: сейчас хоть что-то проясниться, неизвестностью он был уже достаточно измучен. Предполагать юноша что-то мог, конечно, но чего стоят все его предположения, когда за него взялась, по-видимому, сама Тайная канцелярия?
В кабинете, куда привели Александра, его встречал Ушаков. При виде полной фигуры в генеральском мундире Александр невольно поежился - сам генерал-аншеф, значит, дело серьезное…
Ушаков очень приятно улыбался.
- Присаживайтесь, Александр Алексеевич, - сказал он так любезно, словно дело происходило в светской гостиной, а не в кабинете Тайной канцелярии. Александр молча сел на указанный ему стул. От Ушакова, конечно, не укрылось его страшное напряжение, хотя и старательно Александром скрываемое за внешней непринужденностью. Не укрылся и немой вопрос - "в чем дело?" - в воспаленных от недосыпанья глазах: в тюрьме спалось не очень сладко. В ответ Андрей Иванович вновь мило улыбнулся. Чуть поодаль сидел Шешковский - тише воды, ниже травы. Больше никого в кабинете не было.
- Прошу прощения, сударь, - сказал Ушаков, - за некоторые… хм… неприятности, которые мы были вынуждены вам доставить. Надеюсь, что сейчас мы разрешим кой-какие недоумения, и вы, вполне возможно, будете свободны.