- Ты, конечно, умнее меня, лучше во всех делах разбираешься, - согласился Аманмурад, - хотя я и не понимаю, какой вред может быть от того, что одну беспутную девку выдадут замуж без калыма. За неё, может, и калым-то никто не дал бы, значит, весь позор - в её подол. Другие по её примеру вряд ли захотят честь свою терять - каждому правоверному понятно, что только порченую вещь за бесценок отдают на базаре. Не понимаю я, джан-ага, твоих опасений.
- Придёт время - поймёшь, - хмыкнул Бекмурад-бай. - Петух тоже не понимал, зачем его ощипывают, пока с вертела не запел. Как прижмут тебя ячейки да актив, тогда сразу закричишь: "Дядя!"
- Какой актив? - набычился Аманмурад.
- Меле, Аллак и другие с ними.
- Босяки голоштанные!
- Были босяки. Теперь это кулак над твоей головой: пристукнут - и аминь не скажут.
- Убить их! - вдруг взъярился Аманмурад. - Уничтожить!
- Тише, ты! - осадил его Бекмурад-бай. - Крови брата своего захотел?
- При чём тут брат? Я сам их уничтожу!
- Тихо, - повторил Бекмурад-бай. - Прежде чем ступить, семь раз впереди себя землю посохом ощупай. Нынче за собаку, убитую в Бухаре, лишают жизни козу в Герате.
Бекмурад-бай принадлежал к той категории людей, о которых уважительно говорят: "Ещё струны дутара натягивают, а он уже знает, какая мелодия будет сыграна". То есть, иными словами, мог не только здраво оценить обстановку, но и в какой-то мере предвидеть грядущий день. Поэтому он старался вести себя тихо и расчётливо, не создавать вокруг своего имени лишних разговоров. Несколько дней назад он крепко изругал и даже выгнал из своего дома людей, которые, вознамерившись поджечь дом, где проводились собрания партийной ячейки, пришли посоветоваться.
Нет, Бекмурад-бай принципиально был против блошиных укусов, независимо от того, своя это блоха или чужая. Он ждал настоящего дела, большой бури, которая непременно грянет и выметет вон и ячейки "каманысов", и аулсоветы, и вообще всё худое и пришлое. Он считал, что англичане - те же люди, а любой человек, хоть ненадолго прикоснувшись к туркменской земле, никогда не сможет её забыть и вернётся обязательно.
Эта уверенность не давала ему пасть духом при столкновении с фактами жизни, от которых обливалось кровью сердце и кулаки сжимались до боли в суставах пальцев. Земельно-водную реформу, поход за культуру, свободу женщины - всё это он заставлял себя принимать как явления временные и случайные. Время туркменчилика наступит обязательно, но его нужно ждать, и Бекмурад-бай ждал, не выдавая своих заветных помыслов, не болтая попусту всякой чепухи против властей. Наоборот, там, где это было нужно, он даже высказывал своё одобрение действиям Советской власти, хвалил её за смелость и распорядительность в хозяйственных вопросах. Если при этом с ним спорили, указывая на недочёты в использовании земли либо в обеспечении товарами первой необходимости, он пожимал своими широкими плечами: "Сердар - умелый, нукер дурак". Двусмысленность подобных афоризмов доводила не до всех, но кое до кого всё же доходила. Жаль, что к числу таких понятливых не относился Аманмурад, всегда готовый на прямой выпад против власти и далеко не всегда представляющий себе истинную результативность и последствия своего поступка. Сидит вот, напыжился, как дикобраз, сердится на справедливый упрёк, а того не понимает, что каждый его глупый шаг против брата оборачивается!
- Зачем кооператив поджёг?
- Где?
- На том берегу Мургаба.
- Ну, поджёг, а что?
- Глупость это, вот что! Ребячество.
- Кому - ребячество, а кому - убыток.
- Конечно. Они там нищими стали из-за того, что пустая лавка сгорела! А нам действительно убыток, потому что народ против себя восстанавливаем.
- Исрапил другого мнения придерживается на этот счёт.
- Откуда такой Исрапил взялся?
- Приятель мой. В Мешхеде торгует. А сам - из Карачи.
- Ему из Карачи в наших делах не разобраться - далеко. Умных приятелей надо слушать.
- Ну, говори в таком случае! Советуй, как поступать, если мои действия тебе не нравятся!
- Советовать? - Бекмурад-бай помедлил, погладил усы. - Трудно сейчас что-нибудь определённое советовать. Было время, я дал тебе совет заняться контрабандой. Прибыльное это дело, ничего не возразишь, можно бы и дальше продолжать, да опасно стало. Деньги это только деньги, за них можно купить коня, гурт Саранов, женщину, но жизнь за деньги не продают. Изменилось время, брат, изменились обстоятельства. Враги рядом сидят и ушами прядают, каждый твой шаг на бумажку записывают. Прежде у людей времени не хватало все дела переделать, а нынче дел нет, а времени хоть отбавляй. Не зная, куда его девать, толпами собираются - собак да петухов стравливают, в мяч играют, в хумар, а больше друг за дружкой шпионят. Долго такое длиться не может, конец не за горами. Давай подождём своего часа: ты - по ту сторону границы, я - здесь. Не будем спешить голым задом на муравьиную кучу садиться, пусть её другие шевелят, а наш род должен сохранить своих наследников. Я, может быть, из аула в город подамся, там поживу.
- Разве в городе врагов у тебя будет меньше? - скривил губы Аманмурад, чувствуя своё превосходство над братом, который хоть и старший в роду, малодушничать стал, собственной тени пугается.
- Нет, не меньше, - Бекмурад-бай словно задался целью подтвердить нелестное о себе мнение, - в городе кругом враги. Однако чем жить поодаль, на виду лучше жить среди врагов - меньше заметен будешь.
- Постарел ты, брат, - с сожалением сказал Аманмурад, - годы твой подошли к ближнему водопою, на дальних выпасах им уже не бывать.
"Щенок! - со снисходительным презрением подумал Бекмурад-бай, поняв прозрачный "намёк Аманмурада. - Щенок! Ещё уши не обрезаны, а ты уже на матёрою волка кидаешься! Щёлкнуть бы тебя в нос, чтобы на брюхе полз, повизгивая и землю хвостом колотя! Да нет, пожалуй, не поползёшь, кусаться захочешь, а нам с тобой, брат, грызть друг друга не с руки… Ладно, так и быть отпущу тебе до времени твою непочтительность к старшему. Больше того, скажу тебе одну вещь, порадую, чтобы вы со своим глупым Исранилом не считали Бекмурад-бая одряхлевшим верблюдом, у которого нижняя губа свесилась и колени в обратную сторону выгибаются".
- У каждого возраста есть и свои недостатки и свои достоинства, младший брат, - с плохо скрытой иронией произнёс Бекмурад-бай. - У молодости - полное сердце и пустая голова, у старости - наоборот, а зрелость обладает и тем и другим. По твоим намёкам я понял, что ты осуждаешь меня…
- Не осуждаю, джан-ага, нисколько не осуждаю, у меня права нет осуждать тебя! - поторопился исправить оплошность Аманмурад.
- Хорошо, не осуждаешь, - великодушно согласился Бекмурад-бай. - Будем считать, что выразил сомнение… или лучше - озабоченность: в самом ли деле старший рода призывает к покорному бездействию и холит свои руки сам. Твоя озабоченность мне понятна, и я отвечаю на неё: нет, младший брат, я призываю не к покорности, а к сохранению и накоплению сил для предстоящей борьбы, в которой должен восторжествовать туркменчилик. Если терять пшеницу по зёрнышку, то в день посева будут пустыми ладони, а день жатвы не наступит никогда. Ты понял меня, младший брат?
- Понял, джан-ага, понял, - покорно согласился Аманмурад, посмеиваясь в душе и недоумевая, с чего бы это столь велеречиво стал изъясняться Бекмурад - прямо имам, а не джигит!
- Хорошо, если понял, - кивнул Бекмурад-бай. - Теперь я отвечу на вторую часть твоего сомнения: нет, я не сижу, сложа руки. Я не произношу прямых слов против Советов большевиков и коммунистов - это опасно и неубедительно. Это даже вредно, как вредно заливать с верхом молодые побеги - они погибнут. А вот если ростки сомнений, которых в тёмной массе людей полным-полно, если ты их будешь поливать осторожно, они со временем дадут нужное тебе зерно. Понятно?
- Понятно, - ответил Аманмурад, хотя сказанное братом доходило туго, с пятого на десятое.
- Слышал, что в селе Амандурды-бая прирезали одну строптивую дрянь, которая ходила жаловаться на мужа в аулсовет? - спросил Бекмурад-бай.
- Не слышал! - с готовностью откликнулся Аманмурад, обрадованный, что брат заговорил наконец своим обычным, по-человечески понятным языком. - Не слышал. Но приветствую тех, кто это доброе дело сделал.
- Эго сделал я.
- Ты?! - У Аманмурада от удивления глаза полезли на лоб. - Ты пошёл и убил?!
- Так мог бы поступить только неразумный, - усмехнулся Бекмурад-бай. - Её убили сами босяки, они и ответ держать будут. А с ними предварительно поговорили люди Амандурды-бая, получившие приказ от своего хозяина. А сам Амандурды-бай получил первое слово от меня. Дело сделано, а я - в стороне. Понял, как нужно действовать?
- Склоняюсь перед твоей мудростью, старший брат, - совершенно искренне сказал Аманмурад.
- Друга своего, Берды, - не забыл? - продолжал спрашивать Бекмурад-бай, тая под усами самодовольную усмешку.
- Черти бы ему в аду друзьями были! - с сердцем выругался Аманмурад и от избытка чувств хлестнул плетью по кошме, на которой сидел. - Я из этого "друга", попадись он мне в руки, кишки вымотаю и на глазах у него собакам скормлю!
- Что так зол на него?
- Ты не знаешь, что ли! Из-за него, ублюдка, и из-за этой шлюхи Узук позор пал на наш род! А нынче он самый въедливый сторож на границе, ума не приложу, как я с Сапар-баем расквитаюсь за целый мешок золота да серебра, что пришлось из-за этого пса бросить в песках!
- Не кручинься - нашего богатства на многие расчёты хватит. И дорога твоя на ту сторону свободной станет. Брат твой позаботился об этом. Берды будут судить за большую взятку и посадят в тюрьму.
- Вот это так! Вот это правильно! - возликовал Аманмурад. - Всех туркмен, которых большевики приманивают, надо позорить чёрным позором на весь мир! А выпадет случай - убивать беспощадно, как отступников веры, осквернителей отцовских могил! Если бы от меня зависело, до нынешнего рассвета Аллак и Меле перестали бы дышать!
Возбуждённому Аманмураду очень хотелось проявить себя немедленно, доказать своё рвение и беспощадность к врагам ислама и разрушителям устоев жизни, благословлённой пророком, определённой мудрыми канонами шариата и древним законом отцов. Хотелось активного действия, за которым явственно угадывались испуганные, искажённые страхом смерти лица, мольбы о пощаде, истошный - по мёртвому - плач женщин. Нужен был только жест - не слово! - одни маленький, незаметный жест согласия! Но Бекмурад-бай сидел мрачно и неподвижно, и Аманмурад, подавляя вновь растущее раздражение, бросил брату:
- Что-то у тебя лицо хмурится, как только я упоминаю имена Аллака и Меле! Вряд ли они догадываются, что у них такой верный защитник имеется!
- По твоему, я должен радоваться? - Бекмурад-бай поднял тяжёлый взгляд исподлобья. - Я ненавижу их сильнее, чем капыра, сильнее, чем кровинка. Они отобрали у меня землю и, разодрав на клочки, отдали в чужие руки - печень мою разодрали, а не землю! Они отобрали у меня дом и устроили там школу - мимо собственного дома хожу, как мимо змеиного гнезда! Они отобрали у меня право быть человеком, лишили сути земного бытия! Мне ли радоваться, когда упоминают имена Аллака и Меле? Но залогом их жизни является моя голова, которая, хвала аллаху, пока ещё крепко держится на моих плечах. Понял теперь, почему я не могу желать их смерти?
- Не можешь, тогда надо дом поджечь, где они школу сделали! Пусть ни нам, ни им не достанется! Пусть его зола по ветру летит до самого Мисра!
- Ничего ты не понял, - вздохнул Бекмурад-бай и прикрыл глаза жёлтыми складками век.
Он по-своему любил брата, при всей вздорности и несдержанности характера Аманмурада, ценил его верность роду и причислял к тем немногим людям, кому он, Бекмурад-бай, ещё решался полностью доверять. Чем крепче брала жизнь в шоры, чем теснее стягивалась на горле петля безысходности, тем больше, настойчивее звучал голос крови, родство любых степеней становилось желанным и жизненно необходимым. Конечно, к сожалению, в каждой семье свой горбун есть, вроде покойного Байрамклыч-хана, состоявшего в дальнем родстве с Амандурды-баем, и, следовательно, причастного к роду Бекмурад-бая; или того же Черкез-ишаиа, наступившего ногой на символ веры; или, наконец, вроде тех со слабыми коленями племенных вождей, которые нынче смотрят в рот большевикам и воют под их дуду. Но Аманмурад не такой. Он может допустить опрометчивый поступок, может глупо попасться на тёмном деле, однако ни при каких обстоятельствах он не предаст брата, как и он, Бекмурад-бай, не оставит Аманмурада в трудную минуту.
- Ничего ты не понял, - повторил Бекмурад-бай. - Школа сгорит, а кто за это ответит?
- Я отвечу! - заносчиво вздёрнул бороду Аманмурад. - Сам подожгу, подниму всё село и лишь тогда скроюсь, когда меня двадцать человек в лицо узнают!
- Ты ответишь… А кто ты такой?
- Я Аманмурад!
- А я Бекмурад-бай. После моего имени, данного мне отцом, стоит слово "бай". Смысл его для тебя ясен?
- Ясен!
- Нет, не ясен. Ты вникни в тот смысл, который придают этому почтенному слову большевики. Йод баем они вообще понимают существо отвратительное и зловредное, как вошь или гнида на старой грязной одежде, как бродящая в тугаях вонючая свинья, как равнинный волк! - Глаза у Бекмурад-бая налились кровью, он с хрипом вдохнул воздух, задержал его в груди, чтобы справиться с туманящей рассудок яростью. - Вот как они понимают… это слово… А я не просто бай, я собирал войско против большевиков, я стрелял в них и рубил их саблей!.. Я сейчас должен сидеть тихо, как чёрный таракан, и усом не шевелить. А ты - "жечь!", "резать!" "убивать!". С такими замашками ты очень скоро опрокинешь своего старшего брата в огонь бедствий!
Аманмурад помедлил и сказал негромко, но строптиво:
- Не понимаю, о чём ты говоришь, Бекмурад. Конечно, надо расчётливо делать каждый шаг, надо продумывать и взвешивать. Но если мы только и будем заниматься, что раздумывать, голова раздуется до размеров верблюжьей, трудно её будет на шее удержать. Не хочешь же ты сказать, что с тебя спрашивается за любое нападение, совершённое в окрестностях Мерва?
- Не за любое. Но в девяти случаях из десяти упоминают моё имя.
- Если так, то зачем тебе здесь оставаться и ждать, пока на голову рухнет кровля? Уйдём на ту сторону вместе!
- Нельзя, брат. Здесь тоже должны оставаться верные люди. Надо уметь видеть не только начало, но и конец.
- Эх, джан-ага, из того, кто к концу присматривается, героя не получится!
- Сложить голову по глупости - тоже не героизм. Вот когда, взвесив все возможности, достигаешь цели самым лёгким путём - это героизм. Надо ждать и взвешивать.
- Ладно, - сказал Аманмурад, наскучив спором, - мне что, я сел в седло да и поехал. Как говорится, глаза не видят - пусть зад волки едят. А ты смотри не перехвати через край с выжиданием. Умный человек Исрапил говорит: "Не будь таким горьким, чтоб от тебя плевались, но и не будь сладким настолько, чтобы тебя захотелось съесть".
- Хорошо сказано, - одобрил Бекмурад-бай. - Ещё что говорил тебе умный человек?
- Разное говорил… Например, чтобы привлекать на свою сторону тех из простого люда, кто к деньгам жадный, к достатку стремится.
- Тоже правильно. Внижу, твои новые друзья не так уж наивны, как мне показалось вначале. Справедлива поговорка "Увидев издали, не говори, что обезьяна". Неплохо было бы потолковать с этим Исрапилом.
- Я передам ему твоё желание.
- Разве он бывает и на нашей стороне?
- Ты позовёшь, может быть, и побывает… Эх, брат, неохота мне уезжать, не повидавшись кое с кем! Хоть бы эта тварь по дороге попалась - заставил бы её собственную печёнку проглотить!
- Ничего, брат, и козу за собственную ногу подвешивают, и барана - тоже. Сегодня очередь барана, а завтра, глядишь, и козе шкуру спустят на голову…
* * *
Для Сергея Ярошенко было ясно, как божий день, что всё это дело с терьяком шито белыми нитками. Определённо какая-то сволочь кусает из-под колоды, пытается дискредитировать лучших работников из числа местного населения! Идейка по сути своей старенькая, примитивная, но тем не менее - кусачая, беспроигрышная при любом результате: либо капкан сработает, и тогда, добившись главной дели - устранения серьёзного противника, можно будет кричать, что, мол, большевики из-за пустякового предлога угнетают местные кадры; либо провокации не поверят, и тогда снова можно будет кричать, что у большевиков два закона: пожестче - для людей, помягче - для себя. В любом случае - расчёт на тёмную массу населения, а население в массе своей пока ещё охотнее верит дурному, чем хорошему, потому что революция победила, а жизнь не торопится улучшаться, кое в чём даже потруднее стало. Чисто по-человечески это можно понять: больше лозунгами да посулами людей кормим, а им хлеб нужен, мануфактура нужна, сельскохозяйственный инвентарь и многое другое. Они приняли революцию всем сердцем, пошли за ней и сражались за неё, веря её лозунгам и идеалам. Они так страстно хотели счастливой жизни, что наивно ожидали немедленных свершений обещанного революцией. И как им объяснить, что социальное переустройство жизни куда сложнее, труднее, длительнее, чем деревянным лемехом омача вспарывать под пашню вековую целину луговины, всю в сплошном переплетении сорных корней! Они, конечно, понимают, что наш суточный паёк - фунт хлеба да треть фунта мяса - не райская жизнь, видят, что живём на сплошном энтузиазме. Но энтузиазм - не двухцветная шерстяная нитка, которую они повязывают "от сглаза" на запястье своим детям, и многие выражают недовольство трудностями жизни. А когда этот уголёк начинает раздувать вражеская агитация, то весёлого совсем мало…
От подобных мыслей настроение, понятно, не улучшится, даже если ты и разгадал вражеский замысел. И поэтому Сергей встретил Берды довольно прохладно и до начала заседания бюро укома обменялся с ним лишь несколькими общими фразами. Берды, сперва не придавший особого значения тому, что на бюро будет разбираться его персональное дело, принял нелюбезность Сергея на свой счёт как выражение недоверия товарищей. Это было обидно до такой степени, что захотелось встать и хлопнуть дверью. Несколько лет назад он, возможно, так бы и поступил, но сейчас сдержался и лишь стал не говорить, а буркать. Сергей с любопытством покосился на него, однако уточнять ситуацию не стал.
Начало бюро тоже не предвещало ничего хорошего. Первым взял слово уполномоченный ГПУ. Был он человек молодой, не намного старше Берды, но держался солидно и авторитетно. Несмотря на то, что суть дела была известна всем членам бюро, он, в лучших традициях следственной практики, начал, как говорит латынь юриспруденции, "аб ово" - "с яйца". В следственные органы, сказал он, поступило заявление от жителя Байрам-Али, пожелавшего остаться неизвестным. Заявитель уведомлял власти, что командир Особого отряда по борьбе с контрабандистами Берды Аки-оглы обманывает государство, используя своё служебное положение в личных целях. Конкретно это выражается в том, что означенный Берды Аки-оглы за крупные взятки отпускает на свободу задержанных контрабандистов, ложно сообщая, что никто из них в плен не попадает. Чтобы убедиться в этом, достаточно сделать обыск в его доме.