- Думать надо, - Сергей постучал себя по лбу согнутым пальцем, - думать, а не гудеть пустым котлом. Придёт время - возьмём и Бекмурад-бая. Кое-что, и без проверки видно, наклепал на него Аманмурад, собственные грехи на брата валит. А тому и своих достаточно будет, когда время ответа придёт. Вот ты споришь, почему мы оставляем на свободе Бекмурада и ему подобных. Да, это баи, мироеды, эксплуататоры, да, это наши потенциальные враги. Но дело не столько в них, сколько в народе, а народ, сам знаешь, тёмный, многие ещё не разобрались толком, кто у них враг, а кто - друг. Черкез по этому поводу, кажется, даже цитату какую-то приводил - мол, не знаете, что добро для вас окажется злом, а зло - добром. Репрессия, Берды, это мера вынужденная, крайняя и сильнодействующая мера, применять её надо осторожно, по рецепту врача. Нужно распространять в народе знания, разъяснять, что такое Советская власть, привлекать к себе сомневающихся и колеблющихся. Вот тогда и лишатся силы Бекмурад-бай и вся их шатия. Естественно, если они станут на путь откровенного вредительства, мы их обезвредим несмотря ни на что, а пока они сидят мирно - ну и пусть сидят себе до поры. Неужели не понятно тебе?
- Объяснил - понятно стало, - сказал Берды, - а только ни черта они не мирные, они, как скорпион под подушкой, сидят. И людей, зачем их агитировать за Советскую власть? Меле, например, Аннагельды-уста, чабанов Эсена и Байрама, которые с Мурадом-ага ходили, - зачем их убеждать? Они сами за Советскую власть любому горло перервут.
Сергей искренне рассмеялся, хлопнул Берды по плечу:
- Ну и саксаулина ты, хлопец, - ни с какой стороны к тебе не подступишься, не согнёшь. Конечно, люди- разные и не всех нужно убеждать. Чабаны Эсен и Байрам оказались сообразительными ребятами, а до других доходит не сразу. Тот же чабан Сары, он тоже с Мурадом-ага ходил, да клюнул на приманку Аманмурада.
- Ничего, Сары уже понял всё до конца, теперь с нами будет.
- Вот и хорошо. Надо, чтобы все поняли.
- Торлы не поймёт, как его ни убеждай.
- Опять ты за своё! - развёл руками Сергей. - Что ты к этому бедняге Торлы прицепился? Ну, был грех за парнем, ну, попутал его нечистый с этой контрабандой, но ведь корнями же, потрохами - это наш человек! Он и тебя от дурной смерти избавил, и Аманмурада помог арестовать, и человека нашёл, который терьяк в дом к тебе подкинул.
- Верно говоришь?
- Зачем бы я стал тебя обманывать!
Берды подумал и упрямо сказал:
- За то, что спас, и за терьяк - особенно, я ему, конечно, благодарен. Однако не могу согласиться, что если ты сделал три плохих поступка, а потом один хороший, то всё плохое тебе прощается. Давай тогда всех валом прощать, и Аманмурада - тоже.
- Дубина ты! - ласково сказал Сергей, встал со стула, подошёл к Берды, обнял его сзади за плечи, легонько помял. - Упорный ты, чёртушка! Ну кто же говорит о каком-то всепрощении? Просто надо немножко разбираться, кого можно простить, а кого - нельзя, кто - свой нутром, хоть и задевает ногой за ногу, а кто - свой снаружи, а внутри гад. Кстати, забыл сказать тебе, что вчера Топбыев арестован. Не слышал?
- Нет, не слышал, - сказал Берды. - А кто этот Топбыев?
- Вот тебе и на! "Друг" твой, завотделом у нас работал, на бюро против тебя выступал, помнишь? Вскрылось, что он вредительством занимается. Пробрался, гад, в ряды партии, а сам, знаешь, кто? Родственник близкий того Топбы-бая, мервского заправилы, у которого Эзиз-хан останавливался, когда несчастного Агу Ханджаева замучили!
Берды промолчал, ему вспомнилось прошлое, о котором говорил Сергей. Он не присутствовал при казни Аги Ханджаева, он тогда ожидал своей собственной участи, такой же страшной, как и участь Аги, ожидал и не чаял, что выведет его из темницы в жизнь, в широкое поле свободы маленькая женская рука Огульнязик, милой, "глупой" Огульнязик…
- Я знал, что это враг, - нарушил он наконец молчание. - Я чувствовал, что за этой гладкой мордой байская душа скрывается!
- Да, - согласился Сергей, - мне тоже показалось странным его выступление на бюро. Человек, который искренне взволнован судьбой товарища по партии, не станет говорить так зло и, главное, не станет козырять бабьими сплетнями, выворачивая их наизнанку. Можно было принять это как выражение крайней нетерпимости, но оказалось, что всё значительно проще и значительно хуже.
- Слушай, Сергей, - сказал Берды, - а тот заведующий больницей… с ним всё нормально?
- А что должно быть ненормально? - полюбопытствовал Сергей. - Или ты считаешь, что врагом должен оказаться всякий, кто имел неосторожность усомниться в твоей честности?
- Да нет, это я просто так, - сказал Берды. - Неприятно, конечно, слушать понапраслину о себе, но я за это против него зла не держу. Просто скользкий он какой-то человек, скрытный, потому и спросил о нём, когда к слову пришлось.
- Нет, парень, ты не так прост! - воскликнул Сергей. - У тебя на редкость острое классовое чутьё!
- Опять в "яблочко" попал? - улыбнулся Берды.
- Не знаю пока, не могу сказать, куда ты попал, но во всяком случае - не в "молоко". Заведующего мы временно не трогаем, однако располагаем сведениями о его связях с контрабандистами. Есть данные, что он ездил врачевать Аманмурада, когда тот лежал раненый после перестрелки с вами. Думаю, что Аманмурад подтвердит это на следствии, и тогда мы проследим, куда и к кому тянется цепочка.
- Вот это всё результаты вашей мягкой политики к баям, - сказал Берды строго.
Сергей шутливо фыркнул:
- Злой ты, однако, человек, парень!
- Не могу я быть добрым ко всей этой пакости! Понимаешь, не могу! Одного бая мы не трогаем: гуляй на свободе; другому кланяемся: приходи, бай, сотрудничать с Советской властью, верши дела от её имени… Хоть на куски ты меня режь, не соглашусь я с этим! Понимаешь? Не согласен!!
- Не кричи, - спокойно сказал Сергей. - Для меня ясно, что ты выразил своё принципиальное несогласие с линией партии.
Берды опешил.
- Ты… п-понимаешь, ч-что говоришь!.. - с трудом выдавил он из себя и вскочил на ноги. - Т-ты пон-н-и-маешь…
- Охолонь трошки, - попросил Сергей, - а то у меня в ушах от твоего крика звон идёт, как от часов Клычли. Остынь. То, что мы привлекаем к сотрудничеству с нами некоторых родо-племенных вождей, диктуется особыми условиями работы в Туркмении и опирается, в частности, на указание партии Ленина, которая рекомендует для пользы Советской власти привлекать к работе лучших представителей свергнутого класса. Мы это делали и будем делать до тех пор, пока сочтём нужным. И очень жаль, что ты так настойчиво не желаешь принять необходимость… Не пей воду, сейчас попросим девушку чайку нам заварить.
Однако Берды выпил всё же два стакана воды, отдулся, сел и вопросительно уставился на Сергея.
- Дошло, приятель? - засмеялся Сергей.
- Надо было сразу говорить, что это линия партии и товарища Ленина! - сказал Берды с упрёком. - По мне, бай так он и есть бай, от него и от его прихлебателей, как от свиньи, никакого проку, только вонь одна. Но если так надо, я не спорю.
- По-твоему, выходит, все баи одинаковой породы?
- Конечно. Все шакалы одинаково воют.
- Черкез, насколько мне не изменяет память, не из простых дайхан, однако против пего ты не возражаешь.
- Черкез - исключение, белая ворона среди своих.
- Свои для него теперь мы с тобой.
- Не спорю. Но таких, как Черкез, больше нет.
- А Байрамклыч-хан?
Берды ссутулил плечи, и в глазах его снова замельтешили, догоняя одно другое, события прошлых лет, связанные с названным Сергеем именем. Их было много, событий, - и рядовых, и таких, после которых люди либо становятся побратимами, либо не ищут встречи друг с другом. Разные были события, по наиболее отчётливо фиксировалась память на призрачно-серой паутине летней ночи у колодца Тутли: три человека сидели у ночного костра и говорили о будущем; у одного из них были пронзительные и сумрачные глаза степного орла, корона белокурых кос украшала голову второго, третьим был Берды. Этой ночью решалась большая человеческая дружба, но добро не ходит без спутников - была волчья россыпь джигитов Абды-хана, была стрельба, было стынущее в мёртвом спокойствии лицо Байрамклыч-хана и взметнувшиеся косы падающей в колодец Гали…
- Не осуждай меня, Сергей, - сказал Берды, очнувшись от горьких воспоминаний. - Я говорю, как думаю. Но многого я не понимаю, а не понимаю потому, что знаю мало. Меньше, чем ты, меньше, чем Клычли. Скажи мне, Сергей, после того, как стало известно, откуда в моём доме появился терьяк, я полностью оправдан или нет?
- Ты знаешь, что это было нужно не для меня, - посуровел Сергей. - Я ни минуты не сомневался в тебе, но доказательство было нужно для тех, кого наши недоброжелатели охмуряют воплями, что, дескать, большевики покрывают собственные грешки. Мы устроим открытый судебный процесс над Аманмурадом и заставим его сказать вслух об этой провокации.
- Значит, я совершенно чист перед людьми, перед партией, перед Советской властью? - настаивал Берды.
- Да, чист.
- В таком случае прошу отправить меня на учёбу!
- Куда?
- В Коммунистический университет трудящихся Востока. Я хочу научиться понимать жизнь и политику, чтобы не допускать ошибок, за которые ты меня упрекаешь. Готов ехать хоть сегодня, хоть завтра.
Сергей тихонько постучал о стол торцом своего плоского плотницкого карандаша, сказал, не поднимая глаз:
- Не могу я этого сделать, Берды.
- Это надо понимать, что мне нет доверия?
- Это надо понимать, что ты необходим здесь.
- Не утешай меня детскими сказочками, товарищ секретарь Ярошенко! Я не мальчик!
- Хотелось бы верить в это, - Сергей поднял от стола голову, глаза его смотрели добро и устало. - Хотелось бы твёрдо знать, что рядом с тобой не мальчик, который надувает губы от обиды, а взрослый мужчина, мужественный боец партии и революции.
- Я такой и есть!
- Да, Берды, ты такой и есть, и именно поэтому я не могу послать тебя учиться, хотя очень хотел бы сделать это. Чтобы Советская власть в Туркменской области стала по-настоящему Советской властью, нужно ещё очень много усилий и, главное, нужны национальные кадры партийных и советских работников. Мы задыхаемся без кадров и используем буквально любую возможность пополнить их, поэтому, может быть, случается порой и такое, что в наши ряды проникают чуждые элементы. Тем более важен и дорог для нас каждый верный человек, человек, на которого в любом деле и в любую минуту можно было бы положиться без малейшего колебания. Не обижайся за мой отказ, Берды. Желание учиться - это прекрасное желание, и я даю тебе слово, что ты обязательно поедешь на учёбу. Но мы не можем посылать всех желающих сразу- не имеем права обескровить свои ряды. Все усиливается в аулах враждебная агитация против Советской власти, всё больше наглеют банды басмачей, зверствуют и грабят население, убивают лучших сынов и дочерей туркменского народа. Кому же, как не тебе, встать против вражеской своры, грудью заслонить от вражеского слова и вражеской пули завоевания революции? Ты очень нужен здесь, Берды.
Берды молча протянул руку Сергею. Тот крепко пожал её. Потом они обнялись, и Берды долго не отпускал плечи Сергея, потому что не хотел, чтобы друг заметил слёзы на его глазах. Потом они посмотрели друг другу в лицо, улыбнулись разом и, улыбаясь, стали закуривать.
Крепко затягиваясь цигаркой, Берды обводил взглядом комнату. Она стала просторнее и выше, новой казалась мебель, чище продымлённый воздух. Впервые с момента, когда возникло дело о терьяке, Берды вздохнул по-настоящему радостно и легко, ноги его твёрдо стояли на земле, мускулы наливались силой - великая это, ничем не заменимая вещь, когда тебе верят и друзья и государство.
- Ладно, - сказал Берды, сделав последнюю затяжку и расплющив окурок под каблуком сапога, - ладно, считай, что я ничего не просил. Если я нужен Советской власти, я отдам ей всё, что имею. Это - моя власть! Я защищал её от белогвардейцев и интервентов, я буду защищать её от всех, кто осмелится выступить против. Другой цели у меня нет!
- Вот это уже речь бойца и коммуниста, - сказал Сергей. - Будем, братишка, работать вместе, засучи? рукава.
- А если я опять пойму что-нибудь не так? - с улыбкой спросил Берды.
- Подскажем, - успокоил его Сергей и поставил карандашом птичку против одной из фамилий в лежащем перед ним списке. - Что непонятно, спрашивай, не стесняйся - у меня, у Клычли, у Аллака…
- Даже у Аллака? - изумился Берды.
- Да, - серьёзно подтвердил Сергей, - он человек от земли, от народа. Ему не хватает систематически знаний, он неграмотен, но у него, так же как и у тебя, прекрасное классовое чутьё на правду и ложь. И вдобавок у него есть выдержка, умение семь раз отмерить, а потом уже за ножницы браться, умение ладить с людьми и не доводить ситуацию до крайности. Поучиться у Аллака не грех ни тебе, ни мне.
- Вот как! - сказал Берды, словно по-новому вглядываясь в давно знакомое, безвольное лицо председателя аулсовета. - Никогда не ожидал, что услышу такое об Аллаке. Я считал его вялым, робким приспособленцем, а он, оказывается… - Берды покачал головой.
- Он бывает нерешительным, - согласился Сергей, - но нерешительность его - не от робости, а от врождённой деликатности, от доброго отношения к людям и вдумчивого отношения к жизни. Станешь постарше, поймёшь, что Аллак из тех людей, кто медленно идёт, да глубоко пашет. Может быть, такие, как он, с их умением расположить к себе и бедняка, и середняка, и даже бая, более опасны для наших врагов, нежели мы с нашей откровенной и непримиримой агитацией.
- Что ж, - сказал Берды, - согласен, буду учиться и у Аллака, коли ты меня в Москву не отпускаешь. А кто-нибудь уже поехал на учёбу?
- Да, мы послали несколько человек.
- Кого именно?
- Поехала Узук Мурадова. Остальных ты не знаешь.
- Кто вместо Узук остался? - помолчав, спросил Берды. - Абадангозель?
- Нет, - ответил Сергей, - изъявила желание поработать в родных местах Огульнязик Ишанова. Приедет - передадим ей всех аульных активисток Узук, пусть продолжает воевать с пережитками. Между прочим, ту девушку, которую Узук последний раз спасла от двоеженца-старика, она с собой в Москву забрала. Чуешь, парень, как надо работать, по-настоящему если, а?
- Чую, - негромко сказал Берды и встал. - Пойду в отряд пройдусь, посмотрю, как там мои джигиты себя чувствуют.
- Пройдись, пройдись, - согласился Сергей. - В седле уже держишься? А то тут намечается важный рейд к Серахсу - думали Дурды вместо тебя послать с твоими ребятами.
- Сам поведу, - Берды взял со стола фуражку, нежно провёл пальцем по потрескавшейся эмали звёздочки. - При живом командире негоже заместителей назначать.
Сергей открыл было рот, чтобы ответить шуткой, но хлопнула дверь, вошёл расстроенный Клычли.
- Слыхали? - он обвёл друзей тоскующими глазами. - Сегодня ночью… - Клычли задохнулся. - Сегодня ночью басмачи убили Аллака и Торлы!.. В доме Торлы обоих положили… рядышком!.. И записка: за Аманмурада, мол…
Карандаш с хрустом сломался в пальцах Сергея. Берды яростно ударил фуражку об пол.
* * *
Старый ишан готовился предстать перед престолом того, чьим именем он прикрывал и правду и ложь всей своей долгой жизни. Надо было всё подытожить, произвести окончательные расчёты с бренным земным бытием. Ишан лежал, опустив прозрачную кожицу век на почти незрячие глаза, и беззвучно шевелил сухими синими губами. В ногах его нахохленным сычом примостился самый любимый прислужник, а у изголовья сидел Черкез. Готовясь постучать в первую из семи дверей рая, ишан Сеидахмед призвал к себе опального сына, чтобы вернуть его на стезю веры и благочестия, передать в руки его всё, ради чего прожил долгую жизнь. Ибо сказано пророком: "Если мы дадим человеку вкусить от милости, а потом отнимем её, он, отчаявшийся, уподобится неверному". А надо, чтобы корень твой, остающийся в земле, дал священные плоды, а не пустоцвет и пожухлые листья в птичьем помёте.
В маленькой полутёмной келье было прохладно и тихо, откуда-то тянуло крадущейся затхлостью, сладковатым запашком тлена. Он приторно и тягостно щекотал горло, и Черкез поминутно сглатывал набегающую слюну. Он старался делать это незаметно, но в злых зрачках нахохленного прислужника всё равно читалось осуждение.
- Наш сопи, посадите меня, - прошептал ишан Сеидахмед.
- Давай я, отец… - сунулся было Черкез.
- Нет, нет, вы не прикасайтесь ко мне руками, пока не ответили! - запротестовал ишан Сеидахмед.
Прислужник подсунул ему под спину подушки, он опёрся на них, расслабленно всхлипнул, мутная капелька слезы скатилась по щеке. Справившись с одышкой, он заговорил:
- Ты не ответил мне честно и прямо, как собираешься жить дальше, Черкез, свернёшь ли ты с пути заблуждения и гнева аллаха на путь истины и милостей его? Долгой и ровной, как стрела, кажется человеку дорога в начале жизни, но она свёрнута в кольцо, и человек не подозревает, что в одной руке держит начало, а в другой руке - конец, и что они равно близки ему в любом из его воздыханий. Смотри на меня, сын, и понимай, что я - это ты. Нет другой дороги, на которую ты мог бы ступить, и никакие раскаяния не уменьшат на весах истины долю дурного, если раскаяние запоздает к твоему сачаку и придёт только к твоему изголовью. Ты смотри на меня, как следует смотри, ибо не стану я затягивать свои расчёты с этим миром. Вспомни слова священного писания: "Кто узрел, - то для себя самого, а кто слеп - во вред самому же себе". Всякой твари сущей отвратно вредить себе и своему потомству, каждая рука изгибается к телу, а не наоборот. Приходи и будь хозяином всего имущества и всех строений, ибо кроме тебя нет у меня потомства, и душа моя скорбит и плачет в тоске. Будь хозяином этой мечети, медресе и худжре, будь добрым владыкой и благочестивым наставником для слуг и учеников моих, сын. Нехорошо допустить, чтобы запустение поселилось тут, чтобы священные строения стали прибежищем сов и летучих мышей. Всю свою жизнь я копил и собирал для тебя - прими с миром дар мой и владычествуй в мире.
Столь длинная речь утомила ишана Сеидахмеда, но в то же время на лице его появилась какая-то истовая одухотворённость, глаза заблестели, и он попросил пить. Прислужник подал ему пиалу с целебным настоем трав, собранных по первой росе в таинственный час рождения молодой луны, в час торжества над миром белых духов добра и силы.
Черкез молчал, переживая мучительную раздвоенность. Немощный слабый старик вызывал жалость и участие, хотелось хоть чем-то облегчить его последние дни. Но рядом с жалостью зрели раздражение и протест, рождающие желание спорить, доказывать никчем-ность прожитой жизни, никчёмность, усугублённую тем, что отец так до конца и не понял её.
- Ты сказал мне слово благословения, отец, - промолвил наконец Черкез. - Я с почтением принял его и сохраню в своём сердце, как могущественный талисман. Но, прости, не могу принять от тебя мирских благ. Ты не печалься - для твоего достояния найдётся достойный хозяин.
- Я собирал это по капле, собирал для тебя, не для чужих рук! - гневно воскликнул обретший силу голоса старый ишан.