- Не я распоряжаюсь. С комиссией говори.
Сухан Скупой припустился за комиссией, голося:
- Аннагельды не берёт!.. Моя земля!.. Я беру!
Ему строго сказали, чтобы он не путался под ногами и не мешал, что его земля - это тот надел, который ему выделен, другой нет и не будет. Сухан Скупой рухнул на колени, принялся бить руками по земле.
- Вай, грабители!.. Вай, убили среди бела дня!.. Горе!..
Он набирал в ладони землю и тёр ею своё лицо, снова набирал и снова тёр, причитая, плача, размазывая по щекам грязь.
Люди обходили его, как зачумлённого.
До времени и колючка - цветок
После раздела земли Сухан Скупой вернулся домой как бы не в себе. Не отвечая ни слова на встревоженные расспросы жены, лёг вниз лицом у правой стены кибитки и замер.
- Не лежи так, отец! - пыталась растормошить его жена. - Нехорошо так лежать. Будто траур по ком-нибудь справляешь. Накличешь беду на наш дом. Вставай, выпей чая!
Но Сухан Скупой не подавал признаков жизни до самого позднего вечера. И лишь когда совсем стемнело, сел на корточки и, размазывая по грязному лицу слёзы, принялся жаловаться на несправедливость судьбы.
- Много несправедливости пришло, а ты ещё сам из плохого самое чёрное выбираешь, - упрекнула жена. - Зачем лежишь, словно в доме покойник?
- Ушла землица, ушла кормилица! - стонал Сухан Скупой и раскачивался из стороны в сторону. - Из поясницы сила ушла, из головы - разум… Что делать мне, что мне делать?..
- Земля ушла - скот остался, - резонно заметила жена. - Всё равно ни разу в жизни не сеял ты и не пахал. На что тебе земля?
- Ай, женщина!.. У лисы враг - её шкура. Я лисой стал. Не будь моей шкурой! Выведут на базар и продадут… продадут… Всю жизнь я по капле, по ложке собирал добро, копил. Почему должен выливать его мисками?
- Не у одного тебя, отец, отобрали землю. У Бекмурад-бая взяли побольше, чем у тебя, а ему это - как блоха собаке. Нисколько даже, не переживает, потому что умный человек. Коня оседлал, нагрудником украсил и поехал куда-то. Специально для людей на коня богатый нагрудник надел! Садись и ты, отец, на своего ишака, поезжай в пески, отведи душу на воле. Ишак-то вон совсем истомился, даже корм не жрёт.
- Ай, женщина!.. В пески поеду - где оставлю свою голову? От чёрных мыслей голова разваливается, как изопревший хурджун. И в песках от дум не спасусь…
- Что поделаешь, отец. Не только у тебя хурджуи развалился. Утешай себя мыслью, что коли просо просыпалось, то хоть куры сыты будут.
- Не просо, женщина, не просо! Что ты мелешь глупым языком! Золото просыпалось! Серебро!
- Успокой свою печень, отец. Неправедное добро никому не пойдёт впрок. Все эти негодники, что тебя обидели, и семьи их сиротами проведут свою жизнь у семи дверей, подаяния просить будут.
- Сухой корки им, проклятым, не дам, - ярился Сухан Скупой, всхлипывая. - Собаками травить буду!
- И правильно сделаешь, отец, правильно сделаешь, - поддакивала жена.
Сухан Скупой не сомкнул глаз до утра. Перед самым рассветом сходил на двор по нужде, кутая лицо халатом, чтобы не узнал кто-нибудь из ранних соседей. И снова плотно улёгся у стены.
Им овладела навязчивая мысль, что все люди радуются его горю… Когда до него доносились песни и смех работающих в поле, он скрипел зубами и умолял аллаха обрушить небо на землю. Он не смотрел в лицо тем, кто заходил в кибитку, чтобы не увидеть злорадства соседей. Если жена оставляла дверь открытой, он торопливо захлопывал её. Сухан Скупой стал мрачным затворником, и даже дети испуганно сторонились его, старались поменьше бывать дома.
Видя, что никакие уговоры не помогают, жена отступилась, решив подождать, пока всё образуется само собой. Но дни шли за днями, а Сухан сидел в своём углу, как крот, и тогда она принесла от знахаря амулеты против сглаза, нацепила их мужу на спину. Он не противился, занятый своими думами. И однажды потемну когда с улицы разошлись все люди, выбрался из дому "Помогли амулеты! - обрадовалась жена, истомлённая непривычным поведением мужа. - Надо знахарю курицу отнести, что ли". Но поворошила постель мужа увидела раздёрганную треугольную ладанку, в которую знахарь зашивал бумажку с заклинаниями, и с сомнением покачала головой: куда же он пошёл, непутёвый? Не за бедой ли своей?
А Сухан Скупой направил свои стопы к Бекмурад-баю - единственному человеку, которому он верил и у которого мог найти сочувствие.
Бекмурад-бай, лишившись, как и другие богатеи аула, земельных угодий, не изменил, однако, заведённого порядка в доме. Двери его всегда были открыты для всех желающих, в котлах непрерывно варился плов, кипел чай. Одни приходили сюда поесть на дармовщину, распарить мускулы добрым наваристым чаем. Других приводило стремление поговорить в своём кругу, посудачить о новых порядках, изругать их всласть. В эти разговоры хозяин обычно не вмешивался, а случалось, что и одёргивал тех, кто перебирал через край в злобные выпадах против аулсовета и вообще против всех большевиков. Это вызывало недоумение, и даже пополз шепоток, что, мол, действительно сильна Советская власть, коли согнула даже Бекмурад-бая, поставила его, как покорного быка, в ярмо Другие не верили в покорность грозного бая, считали, что даром он своего не упустит, а если помалкивает пока, то, значит, так и надо до поры, до времени. И себе мотали это на ус, вспоминая поговорку: "Берегись того, кто не ответил на твой удар".
Сухан Скупой дождался, пока со двора Бекмурад-бая уйдёт последний посетитель, и лишь тогда вошёл в хозяйскую кибитку.
- Долго не видно тебя было, - сказал Бекмурад-бай, ответив на приветствие. - Люди говорили, болеешь. Собирался навестить тебя, да ты опередил, сам пришёл.
Промочив горло пиалой чаю, гость стал жаловаться на жестокосердие людей, радующихся несчастью своего ближнего.
- Две недели дома лежу, с головой укрывшись, на улицу выйти боюсь - всё кажется, что улюлюкать вслед станут. Голодранцы весёлые ходят, песни поют, смеются, мою землицу в пальцах перебирают. Мою землицу, за мои кровные денежки купленную! А деньги эти я в пустом хаузе нашёл, что ли? Или скот чужой угонял? Или на большой дороге грабил? От трупов моих, от праведности состояние дал аллах!.. Завистливыми стали люди, совесть потеряли, на могилы отцов наступают…
- Не всех печалит твоё горе, Сухан-бай, это так. Но и радуются ему, думаю, тоже не все.
- Радуются, бай-ага! Все радуются! Как могу при таком положении вещей на улицу выходить? Вот и к тебе сейчас шёл, пряча лицо в темноте.
- Смотри, как бы, от дурных людей лицо пряча, хороших не проглядел.
- Где они, хорошие? Если в аулсовете голозадый Аллак сидит, если землю делит сирота безродный Меле, откуда возьмутся среди них хорошие люди? Каков сердар, говорят, таковы и нукеры.
- Не хочешь, значит, согласиться со мной, Сухан-ага? - намекающе улыбнулся Бекмурад-бай.
- Не соглашусь! - затряс головой Сухан Скупой; он глотнул остатки чая, пожевал попавшие в рот чаинки и повторил: - Никак не соглашусь! Среди бела дня приходят и делят твою землю, и ни один человек не заикнулся, что, мол, не нужна мне чужая земля, что такая земля - харам. Могу ли после этого согласиться с тобой? Аннагельды-уста все превозносят как честного да справедливого, а он, опоганив своё слово, забрал назад проданную землю.
- Поговаривают, что он собирается вернуть деньги, которые получил за неё.
- К болячкам мне их прикладывать, деньги эти вшивые? Мне земля моя нужна!
- Про землю забудь, Сухан-ага, не отдадут её тебе.
- Дурные помыслы мир разрушат, бай-ага.
- Верно сказал. Перестали мы с тобой отличать дурное от хорошего, вот и начал наш мир разваливаться.
- Мы с тобой силой чужую землю не отнимали!
- Тоже верно. Не своей силой, а чужой нуждой взяли.
- Так люди же сами умоляли купить у них землю!
- Лицо от голода опухнет - жену соседу продашь не только землю.
- Я сам даром могу отдать.
- Ты отдашь, а другой ещё подумает - брать ли.
- По-твоему, не надо было землю покупать? Но ты сам покупал больше моего!
- Бывает, что и конь по небу скачет, когда его птица Симрук унесёт. Погнались мы за даровой прибылью, а ложка-то шире рта оказалась. Не покупать землю мы были должны, а накормить голодных, дать им в долг. А коль не сумели этого сделать, то и жаловаться, выходит, не на кого, кроме как на себя.
Сухан Скупой сунул в рот кончик бороды, помял её зубами, обдумывая услышанное, и решил:
- Непонятные слова говоришь, бай-ага, чужие слова. Видно, хоть с опозданием, но решил ты стать большевиком.
Бекмурад-бай усмехнулся.
- Пока не собираюсь. Да и большевиком меня никто не сделает, если бы я даже пожелал этого. Однако надо присматриваться к жизни, вникать в то, что сейчас происходит. В городе показаться нельзя: самый захудалый с железным клеймом на лбу кулак тебе под нос тычет и "буржуй" говорит.
- Это потому, что знают тебя.
- Нет, не потому.
- А мне никто не суёт.
- Оденься во что-нибудь поновее своих лохмотьев да пойди в город - сунут и тебе. А так, конечно, в кибитке сидя да халатом голову кутая, много ли увидишь. Сказано: "Не будет корня, - не будет и цветка, не будет цветка - не будет и мёда". Мало мы ещё видели, чтобы на судьбу жаловаться. Вот когда завтра заберут твой скот, послезавтра - богатство, а потом - и дом напрочь разрушат, - тогда другие песни петь придётся.
- Тьфу… тьфу… тьфу! Ты хоть с умом-то рот открывай, Бекмурад-бай!
- Не по нашему слову жизнь нынче идёт, Сухан-ага. Промешкали мы где-то, не учли главного. Что толку бросать землю позади прорванной плотины? Надо было перед нею бросать.
- Это как тебя понимать надо?
- Имеющий уши да слышит, как говорят наши святые наставники, - снова усмехнулся Бекмурад-бай, прищурив один глаз. - Когда под Байрам-Али сражение шло, мы подставляли грудь под нули, а ты дома отсиживался, краны считал. Винить тебя в этом не хочу - не каждому аллах дал мужество держать в руке саблю. Но ты мог бы прислать тамдыр чурека для воинов аллаха. Или - арбу люцерны для наших коней. Это и было бы твоей лопатой земли, брошенной перед плотиной. Пожалел? Из-за таких, как ты, и рухнула плотина, река из берегов вышла. Будешь теперь, как утопленник, до самой смерти лицо своё царапать. Хорошо ещё, если сумеешь припрятать на чёрный день что-либо из своего золота да серебра. А то ведь и золото большевикам достанется, коли аллах не поможет; большевики народ глазастый да хваткий, на семь локтей сквозь землю видят.
Последние слова Бекмурад-бая заметно обеспокоили Сухана Скупого. Он перестал поддерживать разговор, начал беспокойно ёрзать, словно кошка, которую цапнул за подхвостье кусачий жук.
- Пойду я, - наконец не выдержал он и проворно скрылся за дверью, не успел Бекмурад-бай сказать: "Будь здоров".
Тёмная ночь была на дворе, но ещё темнее было на душе у Сухана Скупого. Ему казалось, что оступился он на крутизне и катится кубарем с высокой горы.
Крадучись, он пробирался по заросшим чаиром обочинам и межам. Подозрение, которое заронил в его сердце Бекмурад-бай, заставляло Сухана Скупого ещё пуще опасаться встречи с людьми. Ему казалось, что грабители уже решили вытрясти его заветный сундук. Казалось, что видит сквозь ночную тьму какие-то тени и движение вокруг своей кибитки, видит толпящихся людей, которые то входят в калитку, то выходят из неё с полными руками. До его слуха явственно долетел лязг отпираемого сундука, и Сухан Скупой пустился во всю прыть, подпрыгивая, как заяц, удирающий от собак.
Еле переводя дыхание, он ворвался в кибитку. Бросился к заветному углу, ощупал трясущимися руками крышку сундука, замок.
- Слава аллаху, все на месте!
Разбуженная его шумным вторжением жена привстала на локте.
- Что стряслось, отец? Что - на месте?
- Сундук!
Право, как малый ребёнок ты! Неужели думаешь что, чуть из дому вышел, сундук твой сквозь землю провалится?
- Сам его провалю! Где ключ?
- У меня ключ, где ж ему быть.
- Открой.
- Чего ради лязгать замком среди ночи?
- Открой, не лязгая.
- Не умею я открывать не ляз…
- Дай сюда ключ!.. И лампу зажги.
Сухан Скупой откинул крышку сундука. Взгляд его любовно скользил по красным, червонного золота царским червонцам, по оранжевому мерцанию турецких динаров, по жёлтым маленьким лунам индийских рупий, по литому серебру иранских кранов, полновесных и приятных на ощупь. Сухан Скупой набрал пригоршню монет, молитвенно коснулся ими лба, маленькой струйкой, по одной монете, сквозь щель между ладонями высыпал их обратно. Звон золота ласкал его слух, как журчание родника изнемогшего от жажды путника.
- Хотел наполнить сундук доверху, да не получилось, - пожаловался Сухан Скупой жене.
Она зевнула, прикрывая рот ладонью.
- Есть о чём вздыхать… Продашь отару овец или два десятка верблюдов - вот и наполнится твой сундук.
- Ай, очень уж он большой!
- Ничего. До краёв совсем мало места осталось, наполнится.
- Думал, за хлопок много денег выручу - забрали земли, хлопок забрали. Где возьму деньги?
- Аллах прежде пропасть не дал и теперь поможет. Ложись-ка ты лучше спать, отец.
Но Сухан Скупой не внял разумному совету жены. Аллах аллахом, однако и слова Бекмурад-бая пали на душу, как соль на открытую рану. Прикрикивая на жену, Сухан Скупой велел ей достать из потайных запасов штуку бязи, рвать её на небольшие куски квадратной формы и увязывать в них монеты. Жена заартачилась: где это видано переводить новую бязь, когда её теперь днём с огнём не сыщешь! Сухан Скупой даже завизжал от ярости и стукнул глупую бабу кулаком по затылку, чего за ним прежде не водилось
Притащив со двора лопату, кетмень, кайло, он принялся долбить яму посреди кибитки. Земля была твёрдая, утоптанная, пот с Сухана Скупого тёк не струйками, а целыми потоками, но Сухан только отдувался и сопел, как запалённый конь, а работы не прекращал.
Вырыв яму, он с помощью жены опустил туда сундук, покидал в него узелки с монетами. Заровнял яму, остатки земли раскидал по двору. Когда кошмы были уложены на место, Сухан Скупой велел жене перенести постели - его и её - на середину кибитки. Усевшись, он утробно и удовлетворённо икнул, отжал пот с бороды и сказал:
- Видишь, женщина, всё успели сделать! А ты: "Бязь новая! Бязь новая!" Полный сундук, его четырём пальванам с места не сдвинуть. Да и бязь твоя целее будет.
- Кому они нужны, кусочки эти?
- Не стони. Приспичит - сошьёшь их в один большой кусок. Только и всего, что швы будут, так это даже красивее.
Жена спорить не стала - намаялась так, что ног под собой не чуяла. Не успела голова её коснуться подушки, как она уже спала. Что касается Сухана Скупого, то он так и не сомкнул глаз до рассвета.
Казалось бы, деньги спрятаны - опасаться нечего. И тем не менее подозрительность Сухана Скупого не убавлялась. Во время войны, думал он, когда большевики пшеницу искали, они всюду землю штыками щупали. Вдруг придут да и начнут в моей кибитке штыком в землю пырять? Мягкая земля сразу себя выдаст. Народ плохим стал, завистливым. Хоть и не видел никто, как я сундук закапывал, а могут сказать в городе, что, мол, у Сухана денег куры не клюют, и пропал я тогда, совсем пропал!..
Такие мысли не давали Сухану Скупому покоя ни ночью, ни днём, всё чудились ему шаги охотников до чужого добра. Чтобы вернее высмотреть их, Сухан Скупой прорезал в кошме дырки на все четыре стороны света, раздёргал вокруг кибитки камышовые маты. И целыми днями только и делал, что перебегал от одной дырки к другой и выглядывал наружу. А ночами сторожко прислушивался, не ходит ли кто вокруг, не примеряется ли ограбить.
В конце концов он выкопал новую яму на пустыре за двором и перетащил в неё сундук. Теперь уже он таился не в кибитке, а в бурьяне - всклокоченный, потный, с дикими побелевшими глазами: нарвись на такого стельная корова - скинет телёнка со страху, словно при виде оголодавшего волка. В Сухане и в самом деле появилось что-то от хищного зверя, даже собственные собаки принюхивались к нему с обострённым интересом. Они, правда, слушались его, когда он свистящим шёпотом науськивал их на всякого, кто имел неосторожность приблизиться к закопанному сокровищу, но на ласку не подходили, ближе чем на три шага подманить их было невозможно.
Ещё раза два Сухан Скупой перепрятывал свой сундук - всё дальше и дальше от дома. Как ни странно, на глаза он не попался никому, не зря, видно, говорят, что безумному сам аллах в руки посох вкладывает. Жена, поглядев первый раз, как он грузит свои узелки на верблюда, суеверно поплевала за ворот: слава аллаху, увозит своё золото, может, человеком вернётся.
Ожидания её не оправдались. В одно прекрасное утро ранние аульчане стали свидетелями необычного явления - Сухан Скупой готовился к переезду: кибитки были разобраны и навьючены на верблюдов, жена, дети и родственники метались, увязывая остатки скарба. Сам Сухан Скупой деловито и немногословно отдавал распоряжения. И не успели люди ещё сообразить что к чему, как нестройный караван двинулся в сторону Каракумов.
- В добрый путь! - послышались запоздалые голоса.
- Не обижайтесь на нас!
- Будьте здоровы!
- Решил переезжать, Сухан-ага? - ни к селу ни к городу осведомился кто-то: и так было видно, что, в гости едучи, кибитку не разбирают.
Сухан Скупой кивнул обшарпанным тельпеком:
- Решили. Предками сказано: "Тронешь огонь погаснет, тронешь соседа - съедет". Мы такими соседями оказались.
Так и уехал Сухан Скупой. Распахнули Каракумы перед ним одни из многих тысяч своих въезжих ворот, и кому ведомо, какие ворота Великой пустыни откроются, если беглец задумает вернуться к людям.