Внезапно в общем хаосе звуков слух улавливает нечто новое. Приподнимаю голову. Между верхушек иссеченных елей - стеклянное небо, и в нем дымная, низвергающаяся полоса огня. Немного поодаль вижу горящий "юнкере". Грохочут еще взрывы, но "юнкерсов" уже нет. В блестящем небе кувыркаются какие-то светлые птички, за ними носятся другие, длинные, - это "мессершмитты". Идет воздушный бой. Он постепенно отдаляется к востоку.
Встаю. В ушах звенит… Где же наши? Как прорыв?.. Я слышу стон, который тут же заглушается грохотом близкого минометного разрыва. Отовсюду поднимаются головы.
Выхожу на дорогу. Потока больше нет. Лес посветлел - собственно, это уже не лес, а остатки, обломки леса… Где же повозка? Где Мешков? Почему немцы стреляют сюда из минометов?
Гляжу влево и вправо. Бегу вперед. Слева огромная бомбовая воронка и рядом трупы лошадей, убитые люди… Нет, не мои. Бегу назад. Смотрю на другой стороне - ни Мешкова, ни повозки, никого из наших бойцов; только убитые, но эти тоже незнакомые.
Снова бегу вперед по узкой пыльной дороге. Думаю, что если Мешков и повозка уцелели, то они должны двигаться дальше, к пункту прорыва. Пережидаю очередной минометный разрыв, вскакиваю на ноги и опять бегу.
Кругом валяются убитые. Живые понуро бредут на север… Лишь бы не опоздать, лишь бы прицепиться к колонне… Но почему немцы так спокойно обстреливают лес из минометов? И почему больше не слышно наших пушек?
Дорога впереди пуста. Передо мной глубокая черно-рыжая воронка. Около нее в кустах люди. Подхожу ближе. Люди, опустившись на колени, обливают керосином связки бумаг, поджигают и сбрасывают вниз.
- Что вы делаете?
Один из поджигающих обращает ко мне пунцовое лицо.
- Документы…
- А прорыв? Прорыв?
- Нет больше прорыва. - Пунцовый зло сплевывает в огонь.
Огибаю воронку с пылающими бумагами. Навстречу по обочине дороги и прямо по лесу меж стволов плетутся бойцы. Многие с повязками, некоторые без винтовок. Останавливаю пожилого старшину с забинтованной головой.
- Вы какой части? Он не отвечает.
- Что случилось? - кричу я. Старшина болезненно морщится.
- Отрезали, что ли? - кричу я, кивая на север.
- Отрезали… рассекли колонну танками… остальное- авиация. Ох! - с усилием произносит раненый и, махнув рукой и уже не глядя на меня, бредет дальше.
Шагов через сто натыкаюсь на молоденького лейтенанта-артиллериста с суковатой палкой в руке. На одной ноге у него нет сапога - стопа обмотана грязным вафельным полотенцем.
- Дай закурить, - просит он у меня. На его бледном лице пот.
- Некурящий.
- Скверно… Все скверно, - заключает он. - Тебе не попадалась какая-нибудь санчасть?
- Нет. А что впереди?
- А черт его знает, что впереди… Сейчас передали - просачиваться мелкими группами. Главные силы вроде там… продвигаются с боем, а нам просачиваться… А как это сделать, разрешите узнать, если прострелена нога и… разбиты все пушки? - В расстегнутом вороте гимнастерки лейтенанта белеет странно тонкая шея. - Так санчасти, говоришь, не попадалось?
- Нет.
Артиллерист вытирает потный лоб.
- Что ж, тогда скажем - всё. Подстрелю еще из пистолета парочку фрицев и спою… прощай, любимый город.
Он силится улыбнуться, но видно, он готов разрыдаться…
Иду по инерции еще некоторое время вперед, понимаю, что бессмысленно: впереди пусто, но все-таки иду, потом останавливаюсь возле переломленной пополам молодой сосны. На изломе в солнечном свете разноцветными огоньками вспыхивают капли застывающей смолы… Чувствую, что на меня наваливается отчаяние.
Как все быстро! Как неожиданно!.. Разгром. Что же делать? Как найти хоть кого-нибудь из своих?
Я сажусь на землю, закрываю лицо руками и тотчас вскакиваю. Придерживая на груди автомат, бегу обратно вслед за лейтенантом, но он куда-то пропадает… Что же делать? Что делать?
Возвращаюсь к черно-рыжей воронке, где какие-то штабисты жгли бумаги, - их тоже нет… Почему я но пристал к ним? И почему в лесу тишина? Успел ли Мешков вместе с посыльным и ездовым, если они не погибли во время бомбежки, уничтожить наши документы?
Кружу по изувеченному лесу часа два, пытаясь отыскать бойцов из своей дивизии или какое-нибудь подразделение с командиром, однако повсюду вижу только убитых, раненых и небольшие группы совершенно растерянных и измученных людей.
2
Поблуждав еще немного, решаю вернуться к опушке. Мне припоминается, что колонну должна замыкать одна из частей нашей дивизии. Возможно даже, что наши батальоны обороняют этот лес с юга.
Обхожу стороной разбитые повозки, конские трупы, затем через несколько минут сворачиваю с дороги… Прямо передо мной в тени орешника сидит… воентехник Иванов - да, это он, Иванов, - а рядом с ним пожилой, с брюшком человек, лицо которого тоже знакомо, и какой-то старший сержант… Иванов держит на коленях развернутую карту, человек с брюшком неотрывно следит за движением его указательного пальца.
- Товарищ Иванов!
Он вскидывает глаза - он сильно загорел и похудел.
- Не узнаете?.. Зима, медсанбат, - напоминаю я.
- А-а, ну как же… Здравствуй… Ты один?
- Бывший адъютант Симоненко, по-моему, - прищуриваясь, говорит пожилой.
- Да. А вы, по-моему… помощник командира полка по хозяйственной части.
- Совершенно верно.
Наконец-то свои!.. Я страшно рад, просто счастлив.
- Присоединяйся, - говорит Иванов. - Мы обсуждаем, куда нам податься… Что ты знаешь об обстановке?
Он по-деловому спокоен и сосредоточен.
Сообщаю все, что мне известно. Иванов подтверждает, что поступил такой приказ командующего - просачиваться мелкими группами. Он, Иванов, лично того мнения, что нам следует идти сперва на юго-запад, где немцев, несомненно, меньше, а потом восточнее Белого повернуть снова к северу и лесами и болотами попытаться достигнуть Нелидова, возле которого должна проходить основная линия фронта.
- Двигаться придется только ночами. Днем отдыхать… Вы как, товарищ интендант третьего ранга?
Помкомполка - он почему-то без знаков различия - кивает.
- Я целиком и полностью… План хороший. И в дальнейшем прошу принимать решения и командовать, товарищ Иванов… вы меня, конечно, понимаете.
- Твое мнение? - Иванов смотрит на меня.
- Я согласен.
- А ты, Герасимов?
- Я, как все, - отвечает старший сержант, очевидно, сослуживец и подчиненный Иванова.
На душе делается веселее. Нас четверо, у нас два автомата, винтовка, три пистолета, карта, компас. Правда, все мы нестроевые, но оружием владеем. Вероятно, мы теперь и есть одна из тех мелких боевых групп, которые по приказу командующего должны просачиваться через вражеское кольцо…
- Какие предложения, товарищи? - спрашивает Иванов.
- Давайте перекусим, - говорит помкомполка, развязывая большой, туго набитый рюкзак. - А вы, молодой человек, что же так, налегке?
- У меня все осталось на повозке… и шинель и мешок. Не мог найти после бомбежки.
- Ничего, теперь у нас все общее, - успокаивает меня Иванов.
Мы едим сухари и копченую колбасу из запасов помкомполка, Иванов пускает по кругу фляжку с холодным чаем, потом проверяем оружие и встаем.
Уже полдень. Немцы сейчас обедают. В лесу тихо.
Пересекаем дорогу, движемся по наклонной извилистой тропе и скоро выходим на берег болотистой речки. Осматриваемся, прислушиваемся. Иванов, раскрыв планшетку, пробует сориентироваться.
Через речку перебираемся по сваленной ели - впереди Герасимов, за ним Иванов, помкомполка и я. Только ступаю на дерево, как позади раздается треск автомата…
Спрыгиваем на трясинистый берег, вновь слышим автоматные очереди и быстро углубляемся в редкий ельник. Здесь одурманивающе пахнет багульником, стоячей водой, болотной гнилью. Взбираемся на бугорок, поросший ивняком.
- Надо узнать, что там. - Иванов указывает в ту сторону, где должна находиться просека.
Герасимов, не произнеся ни слова, берет винтовку за плечо. Я отправляюсь вместе с ним.
Пригибая головы и вспугивая тонконогих куличков, бесшумно идем в заданном направлении. Подле густой одиночной ели Герасимов останавливается. В эту минуту спереди доносится гулкая автоматная очередь. Мимо, чирикая, проносятся пули.
Гляжу прямо. Ивняк, островки зеленой осоки и бархатисто-желтый влажный мох. Недалеко стена невысоких глянцевитых елок.
- Я поползу туда, а ты случай чего прикрывай,-
говорит Герасимов. Голос у него глуховатый, лицо темное и строгое. - Держись шагов за сто.
Ползем. Колени и гимнастерка на груди промокают. Руки то и дело по локоть проваливаются в воду. Кисти черны и блестят на солнце.
На момент Герасимов исчезает из моего поля зрения. Ползу проворнее и чуть не напарываюсь носом на его сапог. Герасимов лежит в осоке метрах в пятидесяти от ельника. Пячусь до ближнего куста. Справа, как будто совсем рядом, строчит автомат. Никого не видно. Сапоги тоже исчезают. Опять переползаю вперед в примятое место. Герасимов, почти неразличимый в траве, скрывается в ельнике.
Снова автоматные очереди - справа и слева. Жду Герасимова. Кажется, жду очень долго. Наконец появляется. На темном лице капельки пота, ко лбу приклеилась сухая былинка.
- Там дорога, гать, - шепчет он. - Становят тяжелые минометы, чуток правее. А тут автоматчики по опушке, ты сам, поди, видел…
Возвращаемся к своим. У Иванова автомат наготове, помкомполка надел очки… Герасимов докладывает, и Иванов делает пометки на карте.
- Будем отдыхать, - говорит он. - Я дежурю первым, ты, Герасимов, вторым.
- Есть, - отвечает тот.
Отвечает как положено, думаю я. Это хорошо.
Сажусь на бугорок в кусты, подтягиваю под себя ноги, опускаю лицо в колени и сразу проваливаюсь в какое-то небытие.
3
Меня поднимает Герасимов. Иванов и помкомполка спят, завернувшись в плащ-палатки. Уже шестой час. Немцы постреливают.
- Гляди особенно туда. - Герасимов кивком показывает на густую одиночную ель. - Ежели будет все спокойно, начальников не тревожь, я сам тебя сменю через два часа.
Он раскатывает шинель, ложится и затихает.
Время останавливается. Вьется мошкара, тонко звенят комары. Каждая минута как вечность. Смотрю и слушаю, думаю, прислушиваюсь и смотрю.
Но вот восемь. Бужу Герасимова.
- Все в порядке?
- Да.
- Подремли еще пару часиков на моей шинелке. Укутываюсь с головой во влажную, пропахшую ружейным маслом и махоркой шинель. На этот раз долго ворочаюсь, вспоминаю Павлычева, Ерошкина, Аиду - где теперь они, что с ними, - но усталость берет свое…
Сбрасываю с себя шинель. Над болотом туман. В белой пелене чернеют кусты и елки. Звенят комары. Прямо перед нами тускло вспыхивает ракета. Позади через правильные промежутки времени ухают разрывы мин.
Ровно в одиннадцать мы поднимаемся и идем к придорожному ельнику. Герасимов снова впереди, потом Иванов, за ним помкомполка и я. Мне приказано в случае необходимости прикрывать отход. Когда достигаем ориентира - густой одиночной елки, - взвивается белая ракета. Мы падаем. Над головой с грохотом проносится пулеметная очередь. Слышно, как щелкают перебитые ветки. Едва ракета гаснет, делаем резкий бросок вперед и опять падаем. В этот момент правее, должно быть, у самой речки, раздается громовой залп винтовок. И сразу же в той стороне взлетает несколько осветительных рбкет, начинают басовито стучать пулеметы.
Новый ружейный залп, очевидно, на прорыв идет еще одна наша группа. Ракеты гаснут. Прыгаем вперед. Мы уже в ельнике - впереди яркий свет, сбоку треск выстрелов, меня бьет по лицу колючая ветка, и я бросаюсь за товарищами в яркий свет.
Я всего на мгновение ощущаю под ногами бревенчатый настил, в следующее мгновение вновь попадаю в темноту. Я мчусь вперед, рядом раздаются гортанные выкрики, прерывистый стук автоматов, из-под земли, как из невидимого улья, выпархивают огненные пчелки трассирующих пуль. Я слышу удаляющееся хлюпанье - это бегут товарищи - и гром очередного залпа винтовок.
Сворачиваем к речке. Бежим по берегу. Сзади гремят выстрелы. Переходим на скорый шаг, опять бежим… Неужели нам удалось? Неужели прорвались?
Немцы продолжают навешивать ракеты и стрелять, но теперь они мало волнуют нас: это уже позади. Бежим еще с полчаса, наконец останавливаемся около большого черного дерева, рассаживаемся вокруг толстого ствола и здесь решаем ждать рассвета.
Как только между кронами деревьев проступает небо, мы снова трогаемся в путь.
Идем, как и раньше, гуськом: первый - Герасимов, я замыкающий. Лес еще хранит следы недавнего пребывания наших войск: пожелтевшие обрывки газет, пустые консервные банки, патронные гильзы, порожние лотки из-под мин. Пахнет гарью и чем-то сладковатым.
Неожиданно Герасимов останавливается.
- В чем дело? - спрашивает Иванов. Впереди лесная поляна. В центре ее большая, с рваными краями воронка. Деревья вокруг поломаны и обожжены. Под деревьями на земле - клочки искромсанных человеческих тел, засохшие окровавленные бинты, труп лошади с вывалившимися внутренностями, новенькая санитарная сумка с черным пятном посредине… У ног Герасимова в траве - круглая женская гребенка.
- Дальше! - приказывает Иванов.
Минуем поляну. День сидим в мелком овражке. Когда солнце поворачивает на запад, Иванов сам отправляется в разведку.
Возвращается хмурый.
- Ну, что, товарищ Иванов? - спрашивает помкомполка.
- Новое кольцо… Помкомполка бледнеет.
Вечером спускаемся к какой-то реке, доходим до опушки леса. Здесь опять топь, но теперь у нас в руках колья. Опираясь на них, ползем вдоль низкого берега, осыпаемые дрожащим светом ракет…
4
К утру мы достигаем густого сосняка, продираемся сквозь валежь и попадаем на тропу, скрывающуюся в чаще. На тропе кое-где заметны свежий конский навоз и врезы от подков. Вскоре нас останавливают наши спешившиеся кавалеристы, вооруженные карабинами.
Спускаемся в ложбину. Повсюду видны группки по пять-шесть стреноженных лошадей. Неподалеку прямо на голой земле спят бойцы - у них изнуренные, серые лица.
На дне балки около березового шалаша нас просят подождать. Появляется высокий, худощавый капитан с взлохмаченными волосами. Глаза его воспалены, он щурится, очевидно, его разбудили.
- Какие командиры? Откуда?
Помкомполка показывает свое удостоверение, и капитан - вероятно, командир кавалеристов - приглашает нас в шалаш.
Узнаем, что в лесу застряли два эскадрона кавполка, прикрывавшего отход наших войск с юго-запада. В день прорыва боевые порядки части были расчленены вражескими танками. Два эскадрона оказались отсеченными, отошли в этот лес и потом трижды пытались пробиться через большак к Нелидову. Минувшей ночью отряд понес особенно тяжелые потери. У них осталось по десятку патронов на бойца, кончился хлеб и фураж, не хватает воды и бинтов для перевязки раненых. Немцы в лес не суются, но и не выпускают - блокировали накрепко.
- Что думаете делать? - спрашивает Иванов.
- Прорубаться, - говорит капитан. - Просачиваться мы не умеем.
Ночью вместе с кавалеристами атакуем немцев. Нас встречают сильным пулометно-автоматным огнем. Четыре раза мы бросаемся на дорогу, четыре раза смывает нас обратно. Потеряв половину отряда убитыми и ранеными и израсходовав почти все патроны, мы отходим в лес.
Днем, подавленные, сидим в балке. В голове ворочаются безотрадные мысли… Что значит не умеем просачиваться? Не умеем выходить из окружения? А может, это не только я один ничего не умел, может, все мы в какой-то мере были не подготовлены к таким неприятным вещам, как вражеские котлы и наше вынужденное отступление?
В пятом часу мы, четверо, выбираемся на опушку, откуда пришли: по настоянию помкомполка мы решаем вновь действовать самостоятельно.
Еще светло, но мы ползем на вырубки. Здесь много сияющих березок, и ольх, и молодых ярких елок; очень много земляники - я срываю прямо губами спелые, душистые ягоды. Мы прячемся в высокой траве у кустов. Между нами и лесом на рысях проходит кавалерийский дозор немцев.
До наступления сумерек наблюдаем. Когда темнеет, осторожно ползем вперед и неожиданно оказываемся в центре вражеского расположения. Мы слышим голоса немцев, я разбираю их отдельные слова. Слева и справа коротко строчат автоматы. Ориентируясь по ним, продолжаем ползти.
К полуночи добираемся до большака, примерно на километр южнее того места, где мы пытались прорваться вместе с кавалеристами… Со стороны леса доносятся выстрелы. Взмывают ракеты. Когда вспышки гаснут, мы, пригнувшись, перебегаем через дорогу. Мы падаем, прислушиваемся и несемся дальше. Кажется, все благополучно - нас не обстреляли. Может, теперь… просочились?
Снова шагаем через перелески, вырубки, поля. Мы очень спешим. Мы идем строго на северо-запад, выбирая самый короткий путь. За ночь нам надо дойти до Нелидовских лесов. Там фронт, и мы всеми силами - душевными и физическими - устремлены туда.
Под утро попадаем в полосу густого тумана. Возле какого-то ручья чуть не нарываемся на немцев. Опять слышим гортанные голоса, короткие автоматные очереди, опять прижимаемся к земле, обливаемые молочным светом ракет. Мы по одному переходим ручей и движемся в тумане дальше.
Очередной рассвет застает нас в небольшой березовой роще. До Нелидовского леса мы не дотянули. Приближаемся к западной опушке и видим просторный луг, который с юга окаймлен грядой мелкого ельника, смыкающегося в одном месте с нашим березняком. На севере за вытоптанным полем голубеет бор. Пройти туда сейчас, конечно, невозможно. Отступить тоже нельзя: позади открытая поляна и ручей - там немецкий заслон…
И вдруг со стороны ельника доносятся винтовочные выстрелы и короткие переговоры автоматов. Минутой позже на лугу показывается группа безоружных бойцов в разодранных гимнастерках, а за ними - цепь немецких автоматчиков. Наши - с поднятыми руками.
Я оглядываюсь на Иванова. Он кусает побелевшие губы. Гляжу на луг. Один из немцев быстрыми шагами подходит к группе, хватает за ворот высокого человека и отводит в сторону, ближе к нам. Теперь я вижу на рукаве высокого красную звезду политработника, а на плечах немца узенькие серебряные погоны. Немец неторопливо расстегивает кобуру.
- Товарищ Иванов, - шепчет помкомполка, - товарищ Иванов…
Я слышу хлопок револьверного выстрела - смотреть на это не могу.
- Маскируйтесь, - сухо приказывает Иванов.
Он и Герасимов ползут влево, помкомполка - вправо, я отползаю немного назад к кусту шиповника и прячусь в густой траве.
На лугу раздается мерный топот ног. Вероятно, автоматчики собираются прочесывать нашу рощу. Дикий страх овладевает мной.
Бежать некуда. Защищаться нечем: во время ночной атаки с кавалеристами у меня кончились патроны, вдобавок расклинило прямым попаданием магазин автомата; у меня остался только пистолет.
Что же делать?.. Мерный топот приближается. Ударяют первые очереди. Секунды нечеловеческого напряжения - что делать? Что?