Равнина сотрясалась, и римляне, привыкшие к трубам и горнам, удивлялись - что может издавать столь кошмарные звуки? Время от времени до них доносилось нечто вроде рева диких зверей среди раскатов грома. Эти звуки издавали гигантские медные посудины, в которые варвары били молотками, обтянутыми кожей.
"Так как эти варвары, - писал Плутарх, - хорошо знали, что из всех чувств слух особенно легко приводит душу в замешательство, скорее всех других вызывает в ней страсти и лишает ее способности к здравому суждению".
Заслышав этот грохот, римляне остановились в растерянности, и тут парфяне, сорвав с доспехов покровы, начали рассредоточиваться по полю - издали они напоминали катящиеся огненные шары.
Впереди парфян находился сам сурена: в золотых доспехах, верхом на таком великолепном коне, что, казалось, он только что сошел с самого солнца. Римляне поняли, что время страшной битвы не на жизнь, а на смерть пришло. Однако они еще не имели представления, насколько грозен и коварен враг.
Парфяне наступали, издавая зверские крики, и атаковали римлян, размахивая пиками. Войско их казалось бессчетным, оно заполнило всю равнину.
Парфяне приблизились к воинам Красса на расстояние ста шагов, но, заметив глубину сомкнутого строя и зная стойкость и сплоченность римлян, образовавших нечто вроде сплошной стены с помощью плотно прижатых друг к другу щитов, повернули назад и исчезли. Римляне не поняли причины этого отступления. Но ясно было одно: так легко от врага не отделаться, следует ожидать какого-то нового маневра. И действительно, вскоре они увидели, как на расстоянии примерно в четверть лье впереди поднимается огромное кольцо из пыли, которое, постепенно сужаясь, подкатывается все ближе и ближе. В середине этой тучи искрился огонь, одновременно доносился раскатистый грохот - варвары продолжали бить ужасными молотками в свои медные посудины.
Красс понял: его хотят взять в кольцо.
Тогда он бросил в бой легковооруженную пехоту, приказав им разбить звенья этой цепи.
Было видно, как солдаты вступили в схватку, как они атакуют, а затем беспорядочно отступают… Многие возвращались с ранами на руках, ногах и теле, полученными от гигантских стрел пяти шагов в длину. Солдаты с ужасом заметили, что эти стрелы протыкают даже щиты и латы.
Парфяне остановились на расстоянии трехсот шагов от римлян. Неожиданно дневной свет померк из-за туч стрел, выпущенных в воздух, крики ужаса и боли вырвались одновременно из сотен грудей.
Смерть начала косить ряды римлян, нанося им неисчислимые потери.
XLI
В течение нескольких минут, показавшихся вечностью, парфяне продолжали выпускать стрелы со всех сторон, им даже не надо было целиться, поскольку римляне стояли очень плотно в боевом порядке, согласно приказу Красса. Так что каждая стрела достигала цели, поражая животрепещущую человеческую плоть.
Расправа была чудовищно жестокой.
Если бы римляне остались на месте, их скосили бы всех, словно траву; если бы попытались наступать, то наверняка разорвали бы звенья цепи. Тогда парфяне отступили бы, не желая прямого столкновения, и посылали бы свои стрелы с флангов, где римляне были меньше защищены.
Целая армия попала в огромный капкан.
У римлян оставалась лишь одна надежда, что парфяне отступят, как только у них закончатся стрелы. Но эта надежда оказалась напрасной. Верблюды, груженые стрелами, прошли вдоль рядов, и пустые чехлы вновь заполнились.
Тут Красс осознал всю глубину пропасти, в которую попал. Он спешно отправил гонца к своему сыну. У Публия была многочисленная конница, а также галлы, воевавшие полуобнаженными, быстроногие, как самые проворные скакуны. Нужно было во что бы то ни стало заставить врага принять рукопашный бой. Юноша, метавшийся словно тигр в клетке, только и ждал этого момента. Он взял тысячу триста всадников, тысячу из которых отправил с ним Цезарь, а также восемь когорт пехоты, наполовину из римлян, наполовину из галлов, и кинулся на парфян.
Те же, то ли не желая принимать прямой бой, то ли повинуясь приказу сурены, отступили.
- Бегут! - воскликнул Публий Красс.
- Бегут! - эхом отозвались его солдаты.
Конница вместе с пехотой начала преследовать врага. Возглавляли этих воинов, которые, пренебрегая смертью, рвались вперед, Цензорин и Магабакх, римлянин и варвар, друзья и сверстники Публия, причем, по словам Плутарха, один отличался выдающейся храбростью и силой, другой же был удостоен звания сенатора и уже успел прославиться как оратор.
Молодой полководец рассчитал правильно: пехота не отставала. Вероятно, этот бег по пустыне представлял собой изумительное по красоте зрелище, в нем участвовали и римская, и галльская конницы. Стройные галлы с длинными белокурыми волосами и обнаженной грудью, с непременной улыбкой на устах кидались навстречу опасности, дрались с врагом и падали, но не отступали ни на шаг.
Так в свое время храбро умирали они на другом краю света - под мечами солдат Цезаря погибло около шестидесяти тысяч галлов. Однако на сей раз больше умирали римляне, варвары же не сдавались.
Увидев, что их преследователи намного оторвались от основной части армии, парфяне остановились. Римляне тоже остановились, посчитав, что враг, заметив, как малочисленны их ряды, не откажется от рукопашной схватки.
Но случилось непредвиденное. Парфяне упорно не желали менять тактику боя. Лишь закованная в броню конница парфян приняла бой, но что могли поделать галлы и римляне, вооруженные длинными пиками и короткими мечами, против воинов, одетых в задубевшие шкуры и железные латы?
Парфянская конница окружила их со всех сторон. Волны горячего песка поднимались из-под копыт, и эта туча ослепляла и душила римлян.
Затем из сердцевины песчаной тучи начали вылетать ужасные стрелы, несущие смерть - и не быструю и тихую смерть, а медленную и мучительную.
По римлянам наносили удары, сами же они не видели, куда наносить ответные. Враг разил их, словно невидимыми разрядами молний. Солдаты кружили на месте, падали, вновь поднимались и с инстинктивным стремлением почувствовать поддержку смыкали ряды, сбиваясь плотнее, что превращало их в крайне удобную живую мишень.
Раненые валились на горячий песок, ломая стрелы, застрявшие в их телах, некоторые пытались вытащить стрелы или просили об этом своих товарищей. Они корчились от жуткой, невыносимой боли и выли, как воют на арене дикие звери, звуки эти ничуть не походили на крики и стоны раненых мужчин.
В разгар этого жуткого кровопролития, этой бойни Публий отдал приказ атаковать, но солдаты показывали ему приколотые к щитам руки, щиты, приколотые к телам, насквозь пробитые и пригвожденные к земле ноги - они уже не могли ни бежать, ни атаковать, а некоторые даже упасть.
Тогда он в одиночку бросился в атаку, отчаянно и безнадежно, несколько человек, оставшихся в живых и способных держать меч в руке, последовали за ним. Он пробился к тяжелой кавалерии парфян.
Но и тут римское оружие оказалось бессильным, оно не могло поразить лошадей и всадников, закованных в броню.
Галлы, на которых так надеялся Публий, были выше всяких похвал. Парфяне наносили жестокие удары этим людям с непокрытыми головами и обнаженной грудью, но галлы хватались за вражеские копья, сходились с парфянами врукопашную, сбрасывали их, стесненных тяжестью доспехов, с коней, душили голыми руками из-за невозможности убить по-другому. Многие пролезали под брюхо неприятельским коням, находили неприкрытые места, втыкали туда короткие свои мечи и вворачивали их до тех пор, пока животное не взмывало на дыбы от ужаса и боли, а потом падало, давя седока и окружающих, тесня и смешивая все и вся в кровавую кашу, наседая на других лошадей.
И над всем этим царили жажда, мучительная жажда и зной, которые изнуряли больше, чем раны, в первую очередь, конечно же, галлов, привыкших к широким и полноводным рекам с чистой водой. Они начали подумывать об отступлении.
Остатки людей, раненые, искалеченные, осмотрелись. Публий был трижды ранен, но еще держался на лошади, в боках которой торчало несколько стрел. Уцелевшие собрались вокруг него.
Неподалеку возвышался песчаный холм. Применяя обычную в таких случаях тактику, оставшиеся в живых отступили к этому холму. Лошадей привязали в центре, сами сгруппировались вокруг, сомкнули щиты и образовали нечто вроде стены. Они полагали, что таким образом им будет легче отражать атаки варваров.
Но они ошибались.
Известно, что на ровной местности находящиеся в первом ряду прикрывают собой второй ряд, второй - третий и так далее. Здесь же, напротив, люди, расположившиеся по склонам холма, возвышались друг над другом: второй ряд - над первым, третий - над вторым, а оказавшиеся позади - над всеми остальными, и, таким образом, все одинаково представляли собой удобную для варваров мишень.
Они быстро поняли допущенную ошибку, но исправлять ее было уже поздно.
Взоры солдат обратились к Публию, словно они хотели прочесть в его глазах проблеск надежды.
- Умрем! - ответил он.
Солдаты, понимая безвыходность положения, ответили:
- Умрем!
И стали ожидать удара врага, на который ничем не могли ответить.
Среди этих людей, чьи души уже были отданы в жертву богам преисподней, находились два грека, выходцы из города Карры, Иероним и Никомах. Они советовали Публию пробить себе путь в окружении и бежать в сторону города Ихны, что на реке Евфрат. Дорогу они знали. Стоит добраться до города, и они спасены - Ихны перешел на сторону римлян.
Публий огляделся.
Он увидел поле боя, сплошь устланное телами погибших и умирающих, большая часть воинов, окружавших его, тоже имела ранения, и вряд ли они могли последовать за ним.
- Нет, - сказал он грекам. - Я остаюсь.
- Но если останешься, смерти не миновать!
- Нет такой смерти, такой страшной смерти, убоявшись которой Публий покинул бы людей, умирающих рядом с ним. Сами же вы греки, а не римляне, так что бегите!
И протянув левую руку - правая оставалась неподвижной, пронзенная стрелой, - сделал им знак спасаться.
Греки пустили своих лошадей вскачь и исчезли в туче пыли, поднятой их копытами. Один из них спасся и добрался до Ихны, где рассказал, что произошло, как они покинули Публия и каковы были последние слова этого храброго и достойного юноши.
После того как греки умчались, Публий обернулся к окружавшим его воинам.
- Теперь нам ничего более не остается, как умереть, - сказал он. - И пусть каждый умрет, как может.
Поскольку Публий не мог убить себя - не позволяла раненая рука - он повернул в сторону оруженосца неприкрытый латами бок и приказал ему нанести удар мечом. Приказ был исполнен.
Публий испустил последний вздох и упал.
Цензорин умер подобным же образом.
Магабакх покончил с собой.
Большинство из оставшихся поступили так же - один убивал другого. Лишь несколько человек сдались в плен и поведали позже подробности этой жуткой истории.
Узнав от пленных, в каком ранге был Публий Красс, парфяне отрубили ему голову, наткнули ее на копье и двинулись в ту сторону, где остались основные силы римской армии.
XLII
Предпринятая Публием атака на парфян позволила римлянам немного перевести дух. Красс перегруппировал войско, которое хотя и сохранило свои ряды, но отступило теперь в сторону небольших холмов, образующих пусть и не слишком надежное, но все же прикрытие от яростных натисков парфянской конницы.
Взгляд Красса, преисполненный надежды, был неотступно обращен в ту сторону, куда скрылся его сын и откуда, как он надеялся, должен был вернуться.
Сам же Публий успел послать к отцу несколько гонцов, умоляя о помощи, но первые из них пали от парфянских стрел.
В самую критическую минуту Публий вновь отправил гонцов. Одному из них чудом удалось пробиться сквозь вражеские ряды, и, когда римляне уже собирались отступить в сторону холмов, он добрался до Красса. Видя, что к нему во весь опор мчится всадник, Красс остановился, поджидая его.
- Красс! - крикнул гонец. - Твой сын и его люди погибнут, если ты немедленно не вышлешь подмогу!
Затем, словно эти слова отняли у него последние силы, гонец рухнул с лошади на песок. На мгновение Красс растерялся, не зная, как поступить, затем чувства одержали верх и он приказал армии идти на выручку сыну.
Но не успел он сделать и ста шагов в указанном направлении, как со всех сторон раздались крики и одновременно с ними - оглушительный грохот барабанов, наводящий панический ужас. Римляне остановились, готовые принять бой.
Появились парфяне. Они быстро взяли римлян в кольцо, потом одна плотная группа приблизилась к центру. Впереди этой группы ехал человек, державший копье с наткнутой на него человеческой головой.
- Кто родители и какого рода человек, чью голову я привез? Говорят, что отца его зовут Крассом, но мы в это не верим: невозможно, чтобы столь благородный и доблестный юноша, от которого осталась теперь только голова, имел отцом столь малодушного воина и худшего из людей!
Римляне, увидев голову, тут же узнали Публия. Все они хранили скорбное молчание, все, кроме Красса, который издав болезненный стон, тут же прикрыл глаза щитом.
В тот же день римляне перевидали немало жестоких и страшных вещей, но никогда их сердца не сжимались так сильно от боли и ужаса. Самые отважные сердца содрогнулись, самые закаленные души усомнились, однако среди всеобщего трепета и отчаяния первым все же пришел в себя Красс-отец. Он обвел свое войско решительным и испытующим взором.
Затем, видя, что люди охвачены скорее болью и горем, нежели паникой, воскликнул:
- Римляне! Меня одного касается это горе! Великая судьба и слава Рима в ваших руках! Выше головы! И если есть в вас хоть сколько-нибудь жалости ко мне, отцу, потерявшему храбрейшего и лучшего из всех сыновей на свете, смените эту жалость на праведный гнев и направьте этот гнев против врага! Не смущайтесь тем, что случилось. Тот, кто стремится к великим делам, должен пройти через великие испытания! Много было пролито крови, когда Лукулл низвергнул Тиграна, а Сципион - Антиоха. Предки наши потеряли в Сицилии тысячи кораблей, в Италии - многих полководцев и воинов! Но ведь ни одно из этих поражений не помешало одолеть впоследствии врага!.. И знайте: римляне достигли невиданной силы, и государство их стало столь велико и могущественно не только по счастью или случайности, а благодаря непоколебимости, стойкости и отваге, с которой они преодолевали великие опасности. Вперед, солдаты! - добавил он. - В бой! И докажем этим варварам, что мы остаемся теми, кем являемся: римлянами, властителями мира!
И первый издал боевой клич.
Но этот клич солдаты поддержали еле-еле, отклик их был слаб и нестроен. Напротив, варвары ответили дружным хором - отчетливо, громко и решительно.
И началась битва.
Парфянская конница разделилась и атаковала с флангов, посылая свои чудовищные стрелы, которые слишком дорого обошлись римлянам. Одновременно авангард парфян двинулся с копьями наперевес, тесня римлян на относительно небольшом пространстве. Но к этим вооруженным копьями парфянам хотя бы можно было приблизиться.
Чтобы избежать гибели от стрел, некоторые римляне бросились на врага, но, не нанеся ему особого урона, вскоре погибли мучительной смертью от тяжких ран. Широкое железное острие копья пронзало и всадника, и лошадь. Были и такие удары, когда копье пробивало сразу двух человек.
Бой продолжался до наступления ночи.
Римлян было около тридцати тысяч, и, чтобы перебить такое количество людей, требовалось время. Парфяне отступили с криками:
- Красс! Красс! Даруем тебе эту ночь для оплакивания сына! Может, образумишься и предпочтешь сам прийти к Ороду, не дожидаясь, пока тебя приволокут силой!
Затем они раскинули поблизости свои шатры, словно охраняя пленных и лишая их таким образом надежды на побег.
Всю ночь в лагере парфян гремела музыка и шло веселье. В римском стане, напротив, стояла печальная тишина. Никто не думал о товарищах, каждый думал и оплакивал лишь самого себя.
Действительно, казалось невозможным избежать гибели, безропотно дожидаясь следующего дня. Ведь вместе с ним неминуемо должна была прийти смерть… Но не бросаться же среди ночи в бега через бескрайнюю пустыню!.. А если бежать, то как быть с ранеными? Нести с собой - они будут помехой, оставить - своими криками они дадут знать врагу о бегстве.
И хотя Красс был виновником всех свалившихся на них бед, воины хотели видеть его и слышать его голос. Все надеялись, что от высшего авторитета должно исходить самое мудрое решение. Красс должен был осветить всех лучом надежды.
Но он, закутавшись с головой, лежал в темноте в углу своей палатки - сам воплощенная безнадежность. Он пожертвовал жизнями тысяч людей только потому, что два человека стояли в Риме выше него - Помпей и Цезарь, пожертвовал, чтобы быть первым в славе. Теперь же он стал первым в бесчестье и несчастье.
Оба его легата, Октавий и Кассий, сделали все возможное, чтобы как-то ободрить его, но он наотрез отказался встать, и тогда они решили действовать самостоятельно.
Они созвали военный совет центурионов и командиров когорт, выслушали мнение каждого, и, когда выяснилось, что никто не хочет оставаться, решили, что необходимо прямо сейчас и без шума сниматься с места. Если сориентироваться правильно, то за пять часов ходу можно добраться до города Карры.
Командиру кавалерийского отряда, по имени Игнаций, вместе с тремястами всадниками было поручено обследовать местность. Он знал дорогу и отвечал головой, что поведет войско по верному пути. Вскочив в седло, Игнаций со своими людьми покинул лагерь.
Но тут произошло то, чего все так опасались: раненые поняли, что их бросают, и подняли крик и вой, да такой громкий, что весь лагерь пришел в страшное смятение.
Заслышав эти крики, те, что ушли ранее, подумали, что на римский лагерь напали парфяне и теперь догоняют их. Игнаций со своими всадниками галопом пустился наутек. К полуночи они добрались до Карры.
Но страх был так велик, что даже за крепостными стенами они не чувствовали себя в безопасности.
Поэтому Игнаций проскакал вдоль стены и крикнул караульным:
- Передайте вашему начальнику Колонию, что между Крассом и парфянами произошло большое сражение!
И, не сказав больше ни слова, проследовал со своими людьми дальше. Они перешли мост и отделились таким образом от врага рекой.
Колонию доложили о случившемся - повторили слова, брошенные мимоходом, казалось, уже не человеком, а призраком.
Тот понял, что сообщение исходит от дезертиров.
Тогда он приказал солдатам спешно вооружиться, открыл ворота крепости и прошел не одно лье в том направлении, откуда, по его предположению, должны были появиться остатки разбитого войска Красса.