Цезарь вновь отправился в Рим. Антоний вышел ему навстречу к самой границе. Цезарь, который испытывал слабость к Антонию, одновременно сознавая свое превосходство, выказал к нему большое расположение, поэтому Антоний пересек всю Италию, сидя рядом с ним в колеснице, сзади находились Брут Альбин и внучатый племянник Цезаря Октавиан.
Возвращение было грустным. После убийства Помпея и уничтожения его рода - так как о Сексте никто ничего не знал - погасло не только великое имя, исчезла великая семья, были уничтожены определенные основы. Если Помпей не смог защитить права аристократии и свободу, кто же тогда защитит их теперь, когда его нет?
Для побежденных началось безысходное рабство. Разочарованные войной, которая тянулась три года и была не чем иным, как гражданской войной, победители принимали участие в бесславном триумфе. Цезарь чувствовал, что его скорее боятся, нежели любят; несмотря на свою доброту, он не смог уничтожить ненависть. Он был победителем, но как мало нужно было, чтобы он стал побежденным. Мунда послужила для него серьезным уроком. Все были на пределе сил, изнурены до крайности, даже его солдаты, о которых он думал, что им неведома усталость.
Хотя Цезарь и был сыт триумфами, но все равно хотел его, однако прежде, разумеется, желал знать, что на этот счет скажет Рим. Ведь на сей раз он, который прежде праздновал свои триумфы после побед над внешними врагами - в Галлии, Понте, Египте или над Юбой, - на сей раз поступал, как один из тех, имена которым были Марий и Сулла, так как собирался праздновать победу над сыновьями Помпея, чьи идеи разделяла часть Италии и на чью борьбу с симпатией смотрели около половины римлян.
Но Цезарь дошел до того, что начал презирать Рим, он захотел сломить его гордыню. Итак, он отпраздновал свой триумф в честь победы над сыновьями Помпея, а шедшие за ним солдаты - глас народа, глас богов - пели:
Делаешь добро - проиграешь;
Делаешь зло - станешь царем!
Народ, конечно, не забывал, что Цезарь празднует свой триумф на несчастьях родины, снискав себе славу благодаря простой удаче, которую ему не могли простить, если только не считать ее высшей необходимостью, долгом перед богами и людьми. Еще больше всех удивляло то, что он не послал вперед в Рим своих гонцов, ничего не писал Сенату, чтобы похвалиться своими победами в гражданских войнах, и таким образом словно отмахнулся от этой славы, словно стыдился ее.
На следующий день, когда Цезарь вошел в театр, ему аплодировали, но совсем по-другому, куда тише и жиже, чем когда публика слышала стихи из пьесы, которая в ту пору была в моде:
- Ах, римляне! Мы потеряли свободу!
Но что больше всего возмущало римлян, так это возникновение нового Рима, которое они увидели после возвращения Цезаря из Египта, нового чужого города с новыми жителями. Это были ссыльные Республики, вновь возвращавшиеся в Рим по следам Цезаря; это были варвары - галлы, африканцы, испанцы, поднимавшиеся к Капитолию вместе с ним; это были опозоренные сенаторы, которые вновь появились в Сенате; проскрипты, которым вернули конфискованные ранее богатства и имущество; это была Транспаданская Галлия, которой предоставили все римские права; это был Бальб, Гадитан, как его называли, поскольку он родом из города Гадеса, бывший кем-то вроде премьер-министра у Цезаря; это, наконец, были две тени, которые следовали за ним и кричали: "Несчастье!" - призрак Катона, разрывающего себе внутренности, и призрак Помпея, держащий свою голову в руке.
Правда, что Цезарь владел всем миром, а не только Римом, но правда и то, что он расплатился со всем миром в ущерб Риму.
Существовал один-единственный человек, который мог дать оценку положения, в котором находился Рим, во всей его многогранности - Цицерон. Цицерон - тип римлянина, постоянно пребывавшего в центре.
При Цезаре, человеке и гении своей эпохи, Цицерон уже никогда не станет тем Цицероном времен Катилины или Клодия. Вот что больше всего ранило Цицерона, вот что больше всего ранит любое честолюбие, равное его честолюбию.
Цицерон, военачальник и адвокат, сам признает, что в адвокатуре он не намного сильнее Цезаря, не говоря уж о том, что Цезарь как полководец явно превосходил его. К тому же Цицерон был сыном гладильщика или огородника, Цезарь же - потомком Венеры по мужской линии и сыном царя Анка Марция по женской.
Плебей Цицерон конечно же аристократ, но до того как он им стал, какой же сложный путь довелось ему пройти! Потратив целую жизнь, он не достиг и половины тех высот, на которые поднялся Цезарь, - Цезарь, проживший жизнь, чтобы спуститься вниз, к народу. И все же он украшает двор Цезаря, ну а кем он является при дворе, пока Цезарь находится там? И напрасно Цезарь идет к нему, берет за руку, возвышает, обнимает, ведь Цезарь всегда при этом должен немного сойти вниз, чтобы обнять плечи Цицерона. Какое огромное расстояние между Цицероном, одним из толпы придворных, окружающих Цезаря, и тем Цицероном, воскликнувшим: "О, счастлив Рим, рожденный во времена моего консулата!"
Так чем же все-таки занимался Цицерон? Капризничал. Он думал, что если отдалится от Цезаря, то сможет восстановить прежнюю свою позицию. Не тут-то было! Отдаляясь, он оказывался в тени, вот и все! Заметны только те, кого Цезарь освещал своими лучами.
Цицерон пытается развлечься: обедает с Гирцием и Долабеллой, тем самым Долабеллой, о котором говорил разные гадости. Он дает им уроки философии, они же ему - гастрономические уроки.
Все это происходит в доме Кифериды, греческой куртизанки, бывшей наложницы Антония, которую он катал в колеснице, запряженной львами.
Но, увы! Цицерон уже более не защитник, он уже не хозяин, он даже ничей не советник. В это время умирает Тулия, его дочь, и Цицерон носит двойной траур: по дочери и по попранной свободе.
В память Тулии он строит храм и, чтобы о нем начали говорить, пытается добиться преследования со стороны Цезаря - он пишет панегирик Катону. Но Цезарь довольствуется тем, что публикует свою работу "Антикатон" и, идя в сражение при Мунде, посвящает Цицерону две книги по грамматике. Нужно признать - это означает только одно: невезение.
Ну да ладно, история Цицерона - это история всех неистовых личностей. Цезарь возвысился над всеми головами и заставил их склониться перед ним, не снеся ни одной из них. И все же существовал некий феномен, некая причина, заставлявшая победителя грустить так же отчаянно, как и побежденного.
Помпей, тщеславный, капризный, неверный друг, нерешительный политик, наконец, человек просто посредственный, - так вот, Помпей имел много близких людей, почитателей, фанатиков. Эти почитатели, эти фанатики, эти близкие люди - все стоят выше самого Помпея: Катон, Брут, Цицерон, более других - Цицерон, который испытывает к нему такие же чувства, как к капризной, непостоянной любовнице. Цицерон жаждет восхищаться Цезарем, но не в силах любить никого больше, чем любил Помпея.
Напротив, взгляните на Цезаря: кто его близкие? Сборище негодяев: Антоний - вор, коррумпированный тип, да к тому же еще и пьяница; Курион - просто банкрот; Целий - сумасшедший; Долабелла - человек, жаждущий аннулирования всех долгов, к тому же зять Цицерона, так обидевший свою жену, что она не выдержала и умерла. Антоний и Долабелла отдут вести свои игры у него за спиной, так что Цезарь побоится проходить мимо дома последнего без сопровождения. Почитайте письма Аттика! К тому же все они вопят, осуждают его, все насмехаются над ним. Доброта Цезаря утомляет этих авантюристов. Не мешало бы пролить хоть капельку крови!
Сам Цезарь знает, что во всем его окружении он единственный порядочный человек. Бывший прежде демагогом, революционером, либертином (любовником-развратником), транжирой и мотом, Цезарь стал цензором, реформатором-моралистом, консерватором, человеком экономным.
Итак, у него появилось отвращение к своим друзьям. Кто же тогда составлял его окружение? Одни помпеянцы. Победив их, он же их и простил, а после того как простил, одарил и отдал все почести: Кассия сделал своим легатом, Брута - губернатором Заальпийской Галлии, Сульпиция - префектом Ахайи. Все ссыльные постепенно возвращаются и занимают прежние должности, в которых они состояли до гражданской войны.
Если у кого-то из бывших врагов и возникают проблемы, связанные с возвращением в Рим, то Цицерон тут как тут и все улаживает.
Поэтому Сенат посвящает Цезарю храм, в котором ставят статую, изображающую, как Он и Богиня пожимают друг другу руки; поэтому они голосуют за то, чтобы он сидел в золотом кресле, с золотой короной; поэтому ставят еще одну статую между статуями царей - Тарквинием Супербом и Брутом Старшим; поэтому готовят усыпальницу в Померии, что до тех пор ни для кого не делали. Цезарь прекрасно понимает, что все эти почести можно считать скорее разрушительными, нежели созидательными, но кто посмеет поднять руку на Цезаря, если все они в нем нуждаются, все хотят, чтобы он жил как можно дольше и они жили при нем.
"Одни, - пишет Саллюстий, - думали, что Цезарь захотел покончить счеты с жизнью. Это отчасти может объяснить его безразличие к собственному и без того некрепкому здоровью, а также к предостережениям друзей. Он отказался от испанской гвардии. По его словам, лучше один раз умереть, чем постоянно ожидать смерти".
Его предупредили, что Антоний и Долабелла замышляют против него заговор, Цезарь лишь отрицательно покачал головой:
- Нет смысла бояться этих тучных и улыбчивых людей, скорее нужно бояться тощих и мрачных. - И указал на Кассия и Брута.
И наконец, когда как-то раз бывшие на его стороне придворные вздумали убеждать его, что Брут - организатор заговора. Цезарь отпарировал:
- Ох! - сказал он, дотронувшись рукой до своего тощего тела. - Пусть Брут повременит немного, пока это тело само не растворится.
LXXXV
Передо мной старый перевод Аппиана, он датируется 1560 годом, его автор - Клод де Сейсел. Читаю первые строки из XVI главы, в которых выражена удивительная мысль:
"После того как Цезарь завершил гражданские войны, он возвращается в Рим, показывается народу очень гордым и устрашающим, даже более устрашающим, чем все, кто был до него. Вот потому-то ему и были оказаны всевозможные почести и слава".
Сколь нравоучительны эти несколько строк и как ясно выражена наивная мысль автора. Разве все эти почести воздавались Цезарю только из страха? Сенатом - может быть, но не народом!
Цезарь основал колонии. Самые известные из них: Коринф, Капуя и Карфаген. Эти разрозненные города снова возродились. Создавая колонии на северо-востоке, востоке и юге, Цезарь децентрализует Рим и распространяет его влияние на весь мир, так как этот милосердный гений думал не только о Риме и Италии, он хотел видеть весь мир живущим в мире и не знал, на что более важное можно употребить свой гений.
Он задумал построить храм в центре Марсова поля, театр у подножия Тарпейской скалы, библиотеку на Палатинском холме, где хранились бы все литературные сокровища мировой культуры и науки, назначив главным библиотекарем Теренция Варрона, самого образованного человека эпохи. Хотел возобновить много раз начинаемые, а потом забрасываемые работы, например, прорыть канал через Коринфский и Суэцкий перешейки, чтобы соединить не только два греческих моря, но и Средиземное море с Индийским океаном. Мало того, он собирался прорыть канал от Рима до Цирцеи, высокого скалистого мыса, чтобы повернуть течение реки вспять и заставить Тибр впадать в море у Таррацины, сделав таким образом безопаснее и короче плавание для купцов, направлявшихся в столицу империи. Затем, после сооружения этого канала, он предполагал расчистить мели в районе порта Остии, возвести высокую плотину по берегам, срыть скалы, которые создавали опасный для судоходства участок, устроить надежные гавани и якорные стоянки для кораблей, а кроме того, осушить Помптинские болота, превратив затопленные и неплодородные земли в пахотные, на которых можно было бы выращивать пшеницу для Рима, чтобы в дальнейшем не зависеть от Сицилии и Египта.
Чтобы заселить новые колонии, восемьдесят тысяч граждан были отправлены за море, ну а чтобы в городе в связи с этим не уменьшилось население, Цезарь издал указ, запрещавший гражданам старше двадцати и моложе сорока лет, не связанным военной службой, находиться вне Италии дольше трех лет, за исключением случаев, когда они были связаны данным ранее словом или чувством долга. Затем он предоставил римское гражданство всем врачам и преподавателям "свободных искусств" (Iiberalium artium doctores), которые жили или собирались жить в Риме, дабы люди этих профессий охотнее оставались в столице и привлекали в нее других.
Против преступлений он предложил более суровые меры, чем действовали прежде. Ведь некогда богатые могли убить и остаться безнаказанными, их просто отправляли в ссылку, даже не отбирая при этом имущества. Но Цезарь не мог допустить, чтобы и дальше дела решались таким образом. Он установил, что за отцеубийство все состояние преступника конфискуется, за другие же преступления отнималась половина состояния. Он прогнал из Сената всех казнокрадов и растратчиков, он, который сам выжал столько миллионов из Галлии и Испании!
Затем он объявил недействительным брак одного претора, который женился на женщине, вышедшей замуж на третий день после того, как развелась со своим прежним мужем, и это он, кого называли мужем всех женщин, и наоборот. Он обложил налогом все товары, привозимые из других стран, запретил пользование лектиками, пурпуром и жемчугом, он, подаривший Сервилии жемчужину стоимостью в миллион сто тысяч франков! И наконец, странное, невообразимое, просто неслыханное дело: он занимается какими-то уж сущими мелочами, всюду имеет своих шпионов, даже на рынках, шпионов, которые конфискуют запрещенные к продаже товары и приносят их ему. Даже за покупателями он следит с помощью переодетых охранников, которые следуют за ними по пятам и отбирают из дома все запрещенное, в том числе и незаконно купленное мясо.
Был у него и еще один проект, о котором мечтал Бонапарт, когда говорил: "Наш Запад - всего лишь жалкий шалаш; только на Востоке можно работать в больших масштабах". Цезарь хотел проникнуть в эту таинственную Азию, куда углубился Александр и на пороге которой погиб Красс. Он хотел покорить парфян, пересечь Германию, по берегу Каспийского моря и вдоль Кавказского хребта проникнуть в Скифию, покорить все соседние с Германием народы, в том числе и самое Германию. Наконец, вновь вернуться в Италию через Галлию, замкнув круг римских владений, которые включали бы в себя Средиземноморье, Каспийское и Черное моря, на западе достигали Атлантического океана, на юге - Великой пустыни, на востоке - Индийского океана, на севере - Балтийского моря, притянув к центру все цивилизованные народы, охватив в своих границах все варварские народы, - и его империя уже по заслугам называлась бы Всемирной.
Затем он хотел собрать все римские законы в один свод, обязательный для всех народов, как и латинский язык.
Человек, который строил такие грандиозные планы, в отличие от нерешительной политики Помпея, от стоицизма и ограниченного законопослушания Катона, говорливости Цицерона, мог быть заслуженно назван pater patriae - отцом отечества, консулом на десятилетний срок, пожизненным диктатором.
Плутарх дает истинную характеристику размаху Цезаря:
"Цезарь чувствовал себя рожденным для свершения великих дел, его многочисленные успехи не являлись для его деятельной натуры основанием для спокойного пользования плодами своих трудов, напротив, они воспламеняли и подвигали его к еще более великим планам и проектам, которые своей масштабностью как бы принижали в его глазах собственные достижения. Это было соревнование с самим собой, словно с соперником, ревность к самому себе, стремление будущими подвигами и свершениями превзойти свершенное ранее".
Во что превратился бы мир, если бы Цезарь прожил лет на десять больше и у него было время реализовать все свои планы?..
Но наступил 44 год до нашей эры, и Цезарю не суждено было дожить до 16 марта этого года. С тех пор как он вернулся из Испании, в его добрую и кроткую душу - мы уже упоминали об этом - закралась тоска. Убийство Помпея, чьи статуи он приказал восстановить, самоубийство Катона, которого он всячески пытался приблизить к себе даже после смерти последнего, неотступно преследовали его.
Он ошибся дважды, во-первых, согласившись на триумф, потому что праздновал победу в гражданской войне, и, во-вторых, - что было еще большей ошибкой, - позволив своим легатам праздновать вместо себя.
Лабрюйер писал: "Когда хочешь изменить Республику, время значит больше, чем поступок. Сегодня можешь лишить город свободы, законов, привилегий, завтра даже помыслить не сможешь о том, чтобы изменить его герб".
К сожалению, Цезарь не читал Лабрюйера.
Существует некий внешний облик свободы, который народ защищает больше, чем самое свободу. Август знал об этом. Август, который всю жизнь отказывался от титула царя. Кромвель тоже знал и потому не захотел быть никем, кроме как протектором.
Ну а Цезарь? Действительно ли он хотел быть царем? Он, у которого были все короны, действительно ли он так страстно мечтал о царской диадеме?
Не думаем. По нашему мнению, не Цезарь хотел быть царем - его друзья хотели, чтобы он им стал. А если даже эта перспектива и привлекала его, то только потому, что превращала в одиозную фигуру, на голову которой могли обрушиться бесчисленные опасности. Как бы там ни было, но в начале 708 года от основания Рима разнесся слух, что Цезарь хочет стать царем.