LXXXVI
Итак, Цезарь захотел стать царем. Мало того, к этому прибавились и другие причины к неудовольствию, а потому любопытно звучат строки из Светония:
"…его обвиняют и попрекают за дела и слова, которые не что иное, как превышение власти, но они могут как-то объяснить и оправдать его убийство".
Давайте же посмотрим, каковы были эти дела и слова, которые могли оправдать смерть Цезаря. Описанные пером столь равнодушного рассказчика, как Светоний, который, потеряв работу в качестве секретаря при дворе императора Адриана из-за того, что позволил себе не слишком почтительно относиться к его супруге, императрице Сабине, приступил к написанию книги "Жизнь двенадцати цезарей", ничему не удивляясь и ни на что не сетуя.
Что сделал божественный Юлий, вы скоро узнаете. "Помимо того, что он принимал всяческие почести, бессрочное консульство и диктатуру, должность цензора, титул императора, звание pater patriae, статую среди статуй царей, самое почетное место на зрелищах, он пошел еще дальше - в Сенате и трибунале для него установили золотые кресла, статуя его заняла место среди статуй богов; в его честь воздвигались храмы и алтари, ему были приданы собственные жрецы и, наконец, его именем был назван месяц года - июль. Он раздавал все эти почести, сыпавшиеся на него, словно из рога изобилия, с той же легкостью и небрежностью, с какой получал их".
Разве за это он заслуживал смерти?
Правда, он сделал и еще кое-что. Один из трибунов отказался встать, когда Цезарь прошел мимо него во время триумфа.
- Трибун! - воскликнул Цезарь. - Может, мне вернуть тебе Республику?
И так как этого трибуна звали Понтий Аквила, то много дней подряд, каждый раз, давая кому-нибудь какое-либо обещание, Цезарь непременно оговаривал с иронией:
- Если это будет угодно Понтию Аквиле…
Однажды, когда он возвращался из Альбы, несколько его наиболее нетерпеливых друзей вышли навстречу и величали его "царем". Понимая, какое недовольство это может вызвать в народе, он сделал вид, будто очень обиделся, и сказал:
- Меня зовут не царем, меня зовут Цезарем!
И проследовал далее с недовольным видом.
В другой раз Сенат назначил ему какие-то чрезвычайные почести и сенаторы направились к нему домой, чтобы ознакомить с этим декретом. Он принял их как простых частных лиц и отвечал сидя, что необходимо уменьшить эти почести, а не увеличить. Ну а почему же он все-таки не встал перед Сенатом?
Плутарх считает, что испанец Бальб удержал его от этого, шепнув ему на ухо: "Или ты забыл, что ты Цезарь?"
Дион Кассий дает другое объяснение, оно кажется нам боле правдоподобным. Он утверждает, что у человека, которого они сами сделали божеством, в это время разболелся желудок и он боялся, что если поднимется, то сенаторы могут заметить, что и он тоже подвержен болезням, как самый простой смертный. Сам же Цезарь утверждает, что он в тот момент опасался нового приступа эпилепсии.
Ну да ладно. В другой раз, в праздник луперкалий, который прежде считался пастушеским праздником, и во время которого молодые люди из самых знатных семей Рима, а также лица, занимавшие высшие государственные посты, должны были пробежать нагими под смех зрителей через весь город, держа в руке узкие полоски шкурок, которыми они стегали всех встречных, - так вот, в этот день Цезарь присутствовал на празднике, сидя в золотом кресле и разряженный, как для триумфа.
Антоний, находившийся в должности консула, принимал участие в священном забеге, был затем поднят на руки друзьями и поднес Цезарю корону, обвитую лавровым венком. Несколько человек, специально для того приглашенных, зааплодировали, впрочем жидковато. Но Цезарь отверг корону и тогда зааплодировали уже все присутствовавшие.
Однако Антоний при поддержке тех же людей во второй раз протянул корону. Цезарь отверг ее во второй раз. Раздались еще более громкие аплодисменты.
- Отвези эту корону в Капитолий! - сказал Цезарь, поднимаясь.
Несколько дней спустя его сторонники, которым все никак не удавалось возложить ему на голову корону, увенчали коронами все его статуи.
Но два народных трибуна, Флавий и Марулл, своими руками сорвали эти короны и, встретив тех, кто приветствовал Цезаря по возвращении из Альбы титулом царя, арестовали их и бросили в тюрьму. Люди следили за этими трибунами, аплодировали им, называя при этом Брутами в память о старом Бруте, который покончил с авторитарной монархией и стал основателем республиканского строя.
Цезарю доложили о том, что творится в народе.
- Брут?! - переспросил он. - Ну конечно же люди имели в виду, что они бруты! (Слово "брут" означает "тупица, чудовище, дикарь".)
И он лишил должностей обоих трибунов.
Все это не обескуражило друзей Цезаря. Они нашли в пророческих книгах упоминание о том, что только царь сможет победить парфян. Так что, если Цезарь хочет начать войну против парфян, ему следует немедленно стать царем, иначе он рискует жизнью, как это случилось с Крассом. И вообще, от пожизненной диктатуры до царствования всего один шаг.
А что касается Рима, то он, возможно, и вовсе этого не заметит. Разве не рядится Рим в восточные одежды? Разве Цезарь не божество, подобное азиатским царям? Разве у него нет своего жреца, Антония? Антония, который всегда идет рядом с императорской лектикой и, просунув голову в шторки, подобострастно ожидает приказов своего хозяина. Вы думаете, что это оскорбляет народ? Ничего подобного! Только аристократию.
Вы полагаете, что Цезаря убили за эти малопривлекательные поступки? Отнюдь нет! По моему мнению, нет, нет и еще раз нет!
Тогда за что же его убили?
Думаю, что смогу ответить на этот вопрос. Кассий, ядовитый Кассий, был очень обижен на Цезаря за то, что тот предоставил Бруту больше полномочий, чем ему, а также за то, что во время гражданской войны Цезарь, проходя через Мегару, отобрал у него львов, которых он там содержал. Убить или отобрать львов - для него было самым чудовищным оскорблением. Единственные люди, которых Цезарь не простил никогда, и это он, прощавший всем и все, были молодой Луций Цезарь и два помпеянца - они убили вольноотпущенников, рабов и львов.
Во Франции любой маркиз мечтал иметь своих пажей, в Риме любой патриций хотел иметь своих львов.
"Уж лучше бы поэтов! - восклицал Ювенал. - Они хоть едят меньше!"
Кассий отправился к Бруту. Ему необходим был порядочный человек, которому он мог бы поведать о своем чудовищном плане, уже давно им замышленном.
О, великий Шекспир! Как хорошо ты все это понял, куда лучше, чем все профессора римской истории вместе взятые! Прочитайте у великого английского поэта сцену между Кассием и Брутом.
Если бы Брут спокойно дождался смерти Цезаря, то он, Брут, стал бы его логическим преемником. Может, именно он и дал бы свободу Риму без назойливого давления Кассия - ведь Брут ненавидел только тиранию, Кассий же ненавидел самого тирана.
Вообще, один случай как нельзя лучше характеризует Кассия. Ребенком он учился в одной школе с Фавстом, сыном Суллы. Однажды Фавст начал хвалить отца перед своими товарищами и превозносить абсолютную власть, которой тот пользовался. Кассий, слушавший все это, встал, подошел к нему и влепил пощечину. Ребенок пожаловался своим родителям, те захотели отдать Кассия под суд. Но вмешался Помпей - он позвал к себе детей и допросил их.
- Ну-ка, расскажите мне, как все произошло, - предложил он.
- Давай, Фавст, - сказал Кассий. - Если посмеешь, повтори и перед Помпеем те слова, которые были причиной пощечины, и тогда я дам тебе вторую!
Брут был человеком широкой души, но ограниченного ума. Он был сторонником школы стоицизма, а также большим поклонником Катона, на чьей дочери женился. В его душе была скрыта странная потребность в болезненном самобичевании и ненужном самопожертвовании. Он ненавидел Помпея за то, что тот так жестоко убил его отца, тем не менее мы видели, что он последовал за Помпеем в Грецию и воевал под его началом в Фарсалах.
По возвращении в Рим Цезарь доверил ему самую главную провинцию империи - Заальпийскую Галлию. Брута терзало лишь одно сожаление: он никак не мог заставить себя ненавидеть Цезаря.
Кассий пытался обойти Брута, но не сумел. Он посетил всех своих друзей по очереди, каждому объяснил свой план заговора против Цезаря, и каждый отвечал ему:
- Я согласен, но только если Брут согласится стать во главе.
И вот, как я уже говорил, Кассий отправился к Бруту. Они были в ссоре - оба получили равные должности, но каждый настаивал на больших правах.
- Кассий прав! - часто говаривал Цезарь. - Но я назначаю Брута.
Кассий уходил, Кассий вновь возвращался, наконец Брут протянул ему руку.
- Брут, - сказал Кассий после того, как они обменялись первыми словами приветствия, - ты пойдешь в Сенат на мартовские календы? Я слышал, что в этот день друзья Цезаря выступят с предложением сделать его царем.
Брут покачал головой:
- Нет, не пойду.
- А если он тебя позовет? - не отставал Кассий.
- Тогда пойду, раз надо, - отвечал Брут.
- А если будет попрана свобода?
- Клянусь, что умру до того, как увижу, что она гибнет.
Кассий пожал плечами.
- О! - воскликнул он. - Кто из римлян смирится с твоей смертью? Разве ты не видишь, Брут, что дорогого стоишь?
Брут насупил брови.
- Ты не забыл таблицы, что найдены у статуи Брута Старшего? - продолжал Кассий.
- Конечно, нет. Кажется, нет. Кажется, их было две.
- На одной было написано: "О, если бы боги захотели, чтобы ты был жив, Брут!" а на второй: "Почему ты умер?" А я нашел в своем кресле записку со словами: "Ты спишь, Брут?" И еще одну, где было написано: "Нет, ты не Брут!"
- И что же, ты думаешь, эти записки пишут какие-нибудь ткачи или лавочники? Нет, это дело патрициев, всей римской знати. От других преторов, твоих коллег, ожидают распределения денег, зрелищ, гладиаторских боев. От тебя же ждут расплаты по наследному долгу. А долг этот состоит в том, чтобы ты освободил Родину. Все готовы страдать за тебя, если ты соберешься наконец сделать то, что от тебя ждут!
- Хорошо, - сказал Брут. - Я подумаю.
После того как Кассии и Брут расстались, каждый из них встретился со своими друзьями. Помните Квинта Лигария, который последовал за Помпеем и за которого Цицерон заступился перед Цезарем? Лигарий был прощен диктатором и, может быть, именно в ответ на милосердие Цезаря стал одним из самых заклятых его врагов. К тому же Лигарий был бесконечно предан Бруту. Так вот, Брут отправился прямо к нему и нашел его больным, в постели.
Брут был возбужден беседой с Кассием.
- Ах! - воскликнул он. - Неважное время ты выбрал, Лигарий, чтобы болеть.
Лигарий приподнялся, опершись на локоть.
- Брут, - сказал он, пожимая ему руку, - если задумал нечто достойное тебя, то я здоров.
Тогда Брут уселся рядом и они вдвоем обсудили все детали заговора. Цицерону решили ничего не говорить, так как Цицерон был уже стар, а старость не прибавила смелости этой и без того не очень храброй натуре. Вместо Цицерона Лигарий предложил Бруту привлечь философа-перипатетика Стасея Фавония, того, которого прозвали "обезьянкой Катона".
- Нет, - ответил Брут. - Однажды я с ним говорил и как бы случайно затронул эту тему, а Фавоний ответил, что гражданская война, по его мнению, намного губительнее, чем самая жестокая монархия. Стасей, человек образованный и осторожный, не станет делать ни одного опасного шага из-за каких-то злых и безумных, по его мнению, людей. Лабеон, который присутствовал при этом разговоре, может подтвердить, что он именно так и отвечал.
- А сам Лабеон что сказал? - спросил Лигарий.
- Лабеон был на моей стороне и осудил обоих.
- Тогда выходит, Лабеон не против быть с нами?
- Я тоже так думаю.
- Кто из нас двоих с ним увидится? - спросил Лигарий.
- Я, - ответил Брут. - Ведь я здоров… Кроме того, поговорю еще с Брутом Альбином.
- Да, - подхватил Лигарий, - он деятельный и смелый человек, к тому же держит собственных гладиаторов для представлений, так что, учитывая это обстоятельство, очень может нам пригодиться. Но ведь он, кажется, большой друг Цезаря?
- Лучше скажи, что он просто легат Цезаря.
Именно в этот момент вошел Брут Альбин. Он пришел осведомиться о здоровье Лигария. С ним поговорили о заговоре. Альбин подумал, помолчал, затем вышел, так и не произнеся ни слова.
Оба друга подумали, что допустили ошибку, но на другой день Альбин встретился с Брутом.
- Ты стоишь во главе заговора, о котором толковали вчера у Лигария? - спросил он.
- Да, - ответил Брут.
- Тогда я с вами всем сердцем.
Заговор быстро набирал силу.
Брут, видя, что самые именитые люди Рима связывают свою судьбу с его судьбой, - не забывайте, что заговор Брута был чисто аристократическим по своей сути, - так вот, Брут, прекрасно понимавший, на какую опасность идет сам и толкает других, старался не выдавать себя на людях ничем - ни поступком, ни словом, ни жестом, ни манерой поведения.
Но у себя дома - другое дело. Его мучила бессонница, и он, словно призрак, бродил по дому и саду. Порция, его жена, которая спала рядом с ним, проснувшись и обнаружив, что одна в постели, страшно страдала и тревожилась, видя, как муж ее бродит среди деревьев, точно лунатик.
Известно, что Порция была дочерью Катона. В пятнадцать лет она вышла замуж за Бибула, с которым мы уже познакомились и знаем, какую роль он сыграл на Форуме во время волнений, подстрекаемых Цезарем. Затем он был назначен командующим флотом Помпея. Оставшись молодой вдовой с ребенком, Порция вышла замуж за Брута.
Дочь Катона, очень любившая второго мужа, была женщиной философских взглядов, или, как говорят, сильной духом. Она не стала расспрашивать Брута о его тайне, пока не проверила себя на стойкость: взяла в руки нож для подрезания ногтей - нечто вроде перочинного ножа с прямым лезвием - и вонзила себе в икру ноги. Лезвие задело вену, и Порция не только потеряла много крови, но долго еще страдала от сильной боли и высокой температуры.
Брут, тоже очень любивший Порцию, никак не мог понять, что же с ней происходит, и сильно испугался, увидев ее бледность. Но она с улыбкой приказала всем служанкам оставить ее наедине с мужем, а затем показала ему свою рану.
- Что такое?! - воскликнул Брут, испугавшись еще больше.
- Я дочь Катона и жена Брута, - ответила Порция. - Я вошла в дом моего мужа не только для того, чтобы делить с ним постель как наложница, но чтобы делить с ним и добро, и зло. С тех пор как мы муж и жена, у меня не было причин жаловаться на тебя, а я все это время старалась доказать тебе свою признательность и преданность. А также то, что я умею хранить тайны. Знаю, женщину считают слабым созданием, но, дорогой Брут, хорошее воспитание и общение с добропорядочными людьми могут возвысить и укрепить дух. И если бы это были просто слова, без доказательств, ты мог бы еще усомниться. Но ты сам видишь, что я сделала. Не веришь - сомневайся дальше!
- О, боги! - воскликнул Брут, воздев руки к небу. - Все, что я у вас прошу, так это успеха в моем предприятии, чтобы потомки сочли меня достойным быть мужем Порции.
И, оказав жене необходимую помощь, Брут уже не сомневался в удаче, хотя в существование этого заговора никто не верил, несмотря на множество предсказаний, знаков и знамений, предрекавших Цезарю гибель.
Какими же были эти предзнаменования, и можно ли было, действительно, верить в них?
Поверить придется, так как о них рассказывают все историки, кроме того, сам Вергилий посвятил этому событию бессмертные стихи. Мы же перелистаем Плутарха и Светония.
Вспомним, что Цезарь восстановил Капую и вновь расселил римских граждан в Кампании. Прибыв туда, поселенцы строили жилища, усадьбы, с большим усердием раскапывали древние могилы, поскольку находили там античные скульптуры. В одном месте, где, как уверяли, был похоронен Капий, основатель Капуи, нашли медную дощечку с надписью по-гречески, которая гласила, что если будет потревожен прах Капия, тогда один из рода Юлиев будет убит близкими ему людьми, а затем отомщен великим, по всей Италии, кровопролитием.
"Не следует считать это басней или выдумкой, - пишет Светоний, - так как об этом сообщает Корнелий Бальб, близкий друг Цезаря".
О том же предупредили и самого Цезаря, особо подчеркнув, что ему следует остерегаться Брута, на что он ответил:
- Вы что, думаете Брут так нетерпелив и не станет ждать, пока это тело не умрет само?
Мало того, примерно в то же время сообщили Цезарю, что почти все армейские лошади, которых он посвятил богам после перехода Рубикона и отпустил пастись на свободе, вдруг стали отказываться от пищи, а из их глаз катились крупные слезы.
По сведениям философа Страбона, высоко в небе видели массу огненных людей, сражавшихся друг против друга. От руки раба одного воина полыхнуло сильное пламя. Те, кто это видел, подумали, что у него сгорела вся рука, но когда пламя погасло, убедились, что с рукой раба ничего не произошло.
Но и это еще не все.
Во время жертвоприношения, совершаемого самим Цезарем, не нашли сердца жертвенного животного - в те времена это было самым ужасным предзнаменованием, ведь в природе нет животных, которые могли бы обходиться без сердца.
Во время другого жертвоприношения авгур Спуринна предупредил Цезаря, что в период мартовских ид ему следует остерегаться серьезной опасности. Накануне этих ид стая птиц накинулась на маленькую птичку королька, которая влетела в курию Помпея в Сенате, держа в клюве веточку лавра. Набросилась и растерзала ее.
Вечером того же дня, когда произошло это знамение, Цезарь обедал у Лепида, куда, как обычно, ему приносили письма на подпись. Пока он подписывал их, гости, развлекаясь беседой, предложили по очереди ответить на вопрос: какой род смерти самый легкий.
- Неожиданная! - сказал Цезарь, подписывая бумаги.
После ужина он вернулся домой и лег рядом с Кальпурнией, своей женой. Вскоре после того как они заснули, все окна и двери в спальне вдруг разом отворились. Разбуженный шумом и ярким светом луны, освещавшим всю комнату, Цезарь услышал, как Кальпурния рыдает во сне, бормоча при этом что-то невнятное. Он разбудил ее и спросил, почему она так плачет.
- Ах, мой дорогой муж! - воскликнула она. - Мне привиделось, что тебя закалывают мечом, а я держу тебя в объятиях.