Милу вытащил руку из кармана и взмахнул ею. Послышался сухой треск, и блеснуло лезвие ножа.
* * *
В утреннем поезде с его рабочей деловитостью Жако чувствовал себя чужим. Он был безработным. Среди комбинезонов и спецовок, выглядевших так успокоительно на его попутчиках, парадный воскресный костюм Жако - словно сигнал о бедствии. Парень чувствовал себя вычеркнутым из списка живых. Безработица - это длительная болезнь, которая может оказаться неизлечимой, как у Жюльена, потерявшего место больше года назад.
Сперва Жако не очень беспокоился.
У него было немного денег, и он мог продержаться, пока не найдет работы, не слишком обременяя родителей. По привычке он продолжал вставать в пять часов утра, садился в тот же поезд, шутил в дороге с ребятами, а приехав в Париж, обегал весь город, все биржи труда, все конторы по найму. Его изматывали бесконечные ожидания в длинных коридорах, где он часами просиживал на жестких скамейках перед неизменно закрытыми дверями. Совершая свой ежедневный обход, он был всегда настороже, всегда готов броситься на другой конец Парижа, едва услышит какие-нибудь сведения, которые неведомо откуда просачивались в среду безработных.
"Говорят, нужны рабочие у Ситроена…", Жако уже след простыл. Метро, состязание в скорости, очередь. "Вы еще слишком молоды…" "Вас скоро призовут на военную служ бу…" "Вы недостаточно квалифицированны…" "Нам не нужны рабочие вашей специальности…" "У вас нет рекомендаций…" или же попросту: "Оставьте свой адрес, вам напишут".
И даже не знаешь, окончательный ли это отказ или нет, потому что иногда они действительно писали.
Жако искал работу, искал каждый день. Он расходовал все новые книжечки билетов метро, изнашивал подметки. Прошел месяц. Жако был удивлен, что за целый месяц он так и не сумел найти работу. Все чаще стала закрадываться в голову мысль, что пройдет и второй месяц, и третий, а потом… а потом положение может и не измениться. К тому же число безработных все увеличивалось. У Жако появились новые привычки.
Он отбирал лучшие адреса, чтобы съездить по ним в тот же день. Выкраивал деньги на метро, чтобы поменьше изнашивалась обувь. Вставал с каждым днем все позже. Долго валялся по утрам в постели под одеялом. Иногда он шел на станцию и ждал, когда приедут те, кто работает, чтобы окунуться в другую атмосферу, в атмосферу труда. Жако видел, как страдают безработные, у которых нет семьи, от голода, холода и одиночества, а он страдал из‑за семьи. В каждом слове ему мерещился скрытый упрек, он чувствовал себя лишним ртом. Жако не любил оставаться один. Он присоединялся к ватагам молодых безработных, которые слоняются по улицам Парижа со своими мечтами, с накопившейся в душе злобой и донашивают воскресные костюмы, ставшие уже будничными.
Жако опустился.
Ничто не пристает к человеку сильнее, чем грязь безделья. Жако не испытывал больше той брезгливости, которую вызывали у него прежде порванные брюки или недостающая пуговица. Он изменился. На улице глаза его невольно останавливались на объявлениях о вербовке в армию, которые сулили в обмен на жизнь множество увлекательных приключений. Глядя на один из таких плакатов, безработный парень, с которым Жако познакомился в тот день, в порыве ярости заявил, что готов драться с кем угодно и против кого угодно, лишь бы "наполнить себе брюхо перед тем, как его проткнут". Жако тотчас же подумал о Морисе. О себе он не думал. Он еще чувствовал себя достаточно сильным. Пока.
Когда пришел врач, чтобы осмотреть Лулу, Жако пережил особенно тягостные минуты. Мать с волнением ждала приговора. Врач колебался: это, конечно, не ангина, возможно, начало кори, если только не сильная простуда, не воспаление легких и не какое‑нибудь эпидемическое заболевание… Он прописал капли, полоскание.
- Доктор, сколько я вам..?
- Тысячу франков.
Спускаясь по лестнице, врач дотронулся пальцем до стены.
- Здесь сыро, и это плохо отражается на здоровье детей. Нельзя ли перевести больного в другое место… У вас нет друзей?
- Друзья‑то есть, но живут они не лучше нашего…
Мать задержала врача у порога:
- Я хотела у вас спросить… Теперешняя болезнь мальчика - это не отравление окисью углерода?
- Успокойтесь, тут нет ничего общего.
* * Не
Шантелуб прошел мимо бистро мамаши Мани. Завернул за угол и остановился перед маленькой дверцей. Снял рукавицу, встал на цыпочки, просунул руку в щель между стеной и дверью и вытащил оттуда ключ. Открыл дверь, повернул выключатель и зажмурился от резкого света лампочки без абажура. Он положил на стол синюю форменную фуражку, расстегнул кожаную куртку и, казалось, собирался ее снять…
Потом закрыл дверь и, пофыркивая, стал растирать руки, так и не скинув куртки.
- Эх, если бы печку затопить!
Шантелуб медленно обвел взглядом помещение. Комната была узкая, тесная, как кухня. Вокруг стола стояли три стула с продавленными соломенными сиденьями и деревянная скамья. Если сесть на них, окажешься зажатым между столом и стеной. В одном углу были навалены груды непроданных газет. В другом стояла огромная жестяная банка из‑под варенья, вскрытая с помощью долота; в ней были высохший клей и кисть. На стене висели приколотые ржавыми кнопками фотографии, пожелтевшие вырезки из газет и карта велопробега по Франции трехгодичной давности. На самом видном месте - знамя.
Великолепное красное знамя.
Оно относилось к первым дням создания Союза молодежи. Полотнище было сшито из материи, которую, очевидно, откопали в глубине какого‑нибудь бабушкиного сундука. Ткань была плотная, тяжелая и вместе с тем мягкая, победоносного красного цвета, словно театральный занавес. Девушки тоже включились в работу. Они вышили золотом крупными буквами надпись: СОЮЗ РЕСПУБЛИКАНСКОЙ МОЛОДЕЖИ ФРАНЦИИ, расположив ее полукругом. Пришили к знамени алую бахрому. Парни занялись древком и наконечником. Достали две деревянные ручки от лопат и накрепко соединили их металлическим кольцом. Получилась тяжелая, но удобная рукоятка. Затем вырезали из листа железа толщиной в четыре миллиметра кусок, похожий по очертаниям на карту Франции, и припаяли его по пиренейской границе к другому кольцу, насаженному на конец палки. После того как все это было выкрашено в красный цвет, получился наконечник древка, вполне соответствующий честолюбивым требованиям молодежи.
Знамя прикрепили к стене двумя длинными плотничными гвоздями, загнув их в виде крюков, а тщательно расправленное полотнище пришпилили тремя кнопками.
Мелкими упругими шажками Шантелуб прошелся по узкому проходу между столом и стеной, стараясь дыханием отогреть руки. Затем опустился на стул, издавший при этом Бозглас удивления. Засунул руку во внутренний карман куртки и вытащил оттуда сложенную вдвое школьную тетрадь. Еще одно путешествие - и рука выудила где‑то близ сердца шариковую авторучку с изгрызанным концом. Потом Шантелуб вынул из бокового кармана газету, развернул ее на нужной странице и сложил вчетверо. Положив газету рядом с тетрадью, он взглянул на часы и со вздохом принялся за работу.
Предвечернюю тишину долины Иветты нарушал лишь грохот редких грузовиков, подпрыгивавших на неровной мостовой, весь домик мамаши Мани содрогался. Временами из бистро доносились громкие молодые голоса, но Шантелуб только пожимал плечами, не отрывая глаз от газеты.
Дверь со скрипом отворилась, и в комнату проникла струя ледяного воздуха. Нахмурив брови, Шантелуб буркнул:
- Привет, Ритон.
- Привет, Рене…
- Закрой же дверь, черт возьми!
Шантелуб положил руку на стол. Опершись на локоть и наклонив вперед голову, он внимательно смотрел на Ритона.
- А остальные?
- Мимиль и Октав сейчас придут.
- Выпивают?
- Да.
Шантелуб взглянул на часы.
- Уже половина десятого. Собрания у нас начинаются в девять. И они же первые будут жаловаться, что собрания затягиваются допоздна!
- Ничего не поделаешь… ведь им надо рано вставать на работу.
- А мне, по - твоему, не надо?
Ритон в смущении вытащил губную гармонику, поднес ее ко рту, потом опять положил в карман.
Они помолчали, рассеянно поглядывая по сторонам. Затем Шантелуб заявил:
- Я их не понимаю.
Он несколько раз с силой потер висок.
- Нет, я их определенно не понимаю.
- Я же говорю тебе, они здесь. Сейчас придут.
Шантелуб подпер подбородок сжатым кулаком.
- Я думаю о тех, кто не придет.
Опять последовало молчание, Ритон нарушил его:
- О, это вовсе не значит, что они против нас.
Вдруг он сильно закашлялся. Вытащил платок и прижал его к лицу.
Шантелуб встал:
- Черт возьми! Здесь можно замерзнуть!
Он засунул руки в карманы своей кожаной куртки, ссутулился и стал ходить взад и вперед по комнате.
- Возьмем, к примеру, Милу, Клода Берже и Рири У дона, не говоря уже о Тьене, Жюльене, Жозефе Хана и других…
- И Жако, - добавил Ритон.
Шантелуб остановился перед знаменем. Вытащил одну из кнопок и расправил складку. Материя выгорела, поэтому внутри она оказалась гораздо ярче. Шантелуб снова заложил складку, чтобы скрыть эту разницу, воткнул кнопку на прежнее место и опять поспешно засунул руки в карманы.
- Да, Жако. Вот если бы этого удалось привлечь, за ним потянулись бы и все остальные.
- Что за парень!.. - сказал Ритон с восхищенной улыбкой., Шантелуб повернулся к нему.
- Анархист, - важно объявил он.
- Смеешься, Рене.
Шантелуб повернулся к Ритону.
- М - да… вы все от него в восторге, потому что Жако - заводила, всегда готов драться и петь.
- Зато Жако не тряпка, не трус, - тихо проговорил Ритон.
- А что это дает, спрашивается? Бунт одиночки не выход из положения. Надо, черт возьми, решать стоящие перед нами проблемы! Жако заехал в морду мастеру. Ну и что же? Его выбросили на улицу. Остался теперь на бобах.
Ритон принялся перечислять:
- Милу тоже безработный, и Морис тоже. Мимиль ничего не может найти, потому что его скоро призовут на военную службу и никто не хочет брать парня на три - чегыре месяца. Жюльен до сих пор ничего не нашел. И все это длится месяцами…
- Надо организовать безработных.
- Это нелегко.
- Нелегко? А что, по - твоему, легко? И почему это нелегко?
Помолчав немного, Ритон сказал:
- Когда у ребят нет работы, они думают лишь об одном: надо найти ее во что бы то ни стало.
- Ну и что же? Если они объединятся, я считаю, это им лишь…
- И потом, видишь ли, Рене, надо понять ребят. Если они объединятся как безработные, то выйдет так, словно безработица для них - что‑то постоянное. А они не хотят мириться с этой мыслью.
Шантелуб опять с раздражением принялся расхаживать между столом и стеной. Вдруг он поднял кулаки и потряс ими у самого своего носа.
- Но черт вас всех подери! Должны же вы в конце концов понять! Мы все находимся в одинаковом положении. Нас всех гнетет существующий строй. Парни все это прекрасно знают или по крайней мере чувствуют. Опреде ленно. Когда ты им все это объясняешь, они не возражают, не говорят, что ты не прав, а только смотрят на тебя, словно и не видят, думают о чем‑то другом. Никак не удается их увлечь. Что их интересует, спрашивается?
Он разжал кулаки, сунул руки в карманы и остановился перед Ритоном.
- Вот если бы речь шла о том, чтобы потанцевать или подраться!..
Дверь распахнулась, в комнату ворвался порыв ледяного ветра.
- Скорей закрывайте дверь! - крикнул Ритон; он вытащил из кармана платок и надолго закашлялся.
Увидев входящих Мимиля и Октава, Шантелуб умолк и выразительно посмотрел на часы. Мимиль и Октав опустили глаза.
- Привет, Шантелуб.
- Привет, Рене.
Шантелуб не ответил им и, обратившись к Ритону, заметил:
- Вот полюбуйся на эту парочку: они всегда готовы ввязаться в драку, как последняя шпана. Стоит только Жако пустить в ход кулаки, они тут как тут. Жако всеми вами командует. И знаете, куда это вас приведет? Знаете?
Мимиль осторожно заметил:
- Знаешь, Рене, в общем Жако хороший малый.
- Факт, - подтвердил Октав.
- Скажи‑ка, Рене, - спросил, улыбаясь, Ритон, - а разве ты сам не полез в драку в прошлое воскресенье?
Шантелуб удивленно посмотрел на него.
- Ну, это совсем другое дело. Меня ударили.
Ритон рассмеялся.
- И ты вместо одного удара вернул два.
Шантелуб проворчал:
- Ну и что же? Я не христианин, чтобы подставлять другую щеку.
Парни засмеялись, но Шантелуб и тут нашел объяснение:
- К тому же там было трое парашютистов. Дело принимало политический оборот.
Ребята насмешливо смотрели на него. Октав проговорил как ни в чем не бывало:
- Да, но только ты бросился в драку прежде, чем парашютисты появились в зале.
Чтобы спасти положение, Шантелуб переменил разговор:
- В следующую субботу в Париже проводится массовая демонстрация против перевооружения Германии. Необходимо тщательно к ней подготовиться. Члены Союза молодежи не только сами обязаны в ней участвовать, но и добиться того, чтобы пришли все ребята, даже самые завзятые драчуны…
Лица у парней стали серьезными.
- Дело нелегкое, - вздохнул Мимиль.
- Придется оплатить ребятам проезд в Париж и обратно, они сидят без гроша, ведь многие не имеют работы, - заметил Ритон.
Шантелуб насмешливо улыбался. Остальные сосредоточенно рассматривали стол или собственные руки. В конце концов Октав спросил:
- Ты говоришь, демонстрация назначена на будущую субботу?
- Да.
- Видишь ли… в субботу Рей участвует в состязании в Зале празднеств.
- Так вот, оказывается, в чем дело! - торжествующе воскликнул Шантелуб.
Ритон опять закашлялся.
- Да ты никак помирать собрался? - пошутил Мимиль.
- Эка важность! Прогуляемся лишний разок на кладбище, - тем же тоном подхватил Октав.
Мимиль, понизив голос, добавил:
- Ты только посмотри на Ритона: такой холодище, а у него под пиджаком нет даже теплой фуфайки.
Ритон вытирал рот, словно не слыша замечания приятеля.
- Многие не переживут этой зимы, если так будет продолжаться, - заметил он. - Скажем, старики, которым не на что купить угля. Пожалуй, Союзу молодежи следовало бы что‑нибудь сделать…
- Мы не Армия спасения! - отрезал Шантелуб, но тут же спохватился: -Старики и неимущие должны объединиться и в организованном порядке обратиться к правительству и к муниципальному совету, чтобы добиться выдачи угля и другой помощи. Нам же нужно поддержать их выступления - организовать сбор подписей под петициями, посылку представительных делегаций к депутатам парламента. Вот что по - настоящему надо сделать. Мы против благо творительности, за пролетарскую солидарность. Вот какие мероприятия могут дать положительные результаты.
- Ясное дело, ты прав, - согласился Ритон, - но, может быть, нужно что‑то сделать не дожидаясь, немедленно. Что-нибудь… в духе солидарности.
Шантелуб взглянул на часы.
- Придется все же начать собрание. Тем хуже для Мориса и Виктора.
- Ну, Виктор… - и Мимиль пожал плечами.
- А Мориса, мне кажется, можно извинить, - сказал Ритон. - Он день - деньской бегает в поисках работы. Возвращается домой поздно, да еще помогает матери по хозяйству. Не сладко ему приходится с такой‑то семьей на руках.
- Тем более ему полезно было прийти на собрание, - решительно заявил Шантелуб.
- Надо его понять, Рене, - мягко заметил Ритон.
- Понять? Я его прекрасно понимаю. Ты что думаешь, я не работаю? Не возвращаюсь поздно домой? Только мной руководит одна мысль: надо как можно скорее изменить этот прогнивший мир, где мы все передохнем, если не будем бороться! Вот почему я не разрешаю себе ни минуты отдыха, веду активную работу в Гиблой слободе, на почтамте, подготовляю там с товарищами забастовку. А понимаете ли вы, что с почтовым ведомством шутки плохи… Понимаете ли вы, чем я рискую, если забастовка провалится?
Ребята сидели, опустив голову, им было неловко.
- Ладно. Давайте начнем собрание. Мимиль, хочешь председательствовать? - предложил Шантелуб. - Ритон будет у нас секретарем, согласен? Вот, Мимиль, возьми тетрадь и прочти протокол прошлого собрания. На этом листке я наметил порядок дня на сегодня.
* * *
Стоя на своем высоком постаменте, статуя святой Женевьевы без устали созерцает Сену.
- Можно подумать, что она собирается бросаться в воду, знаешь.
Милу и его спутник, у которого он в подручных, приехали на островок Сен - Луи.
- Знаешь, к кому мы сегодня идем, малыш?.. К Марио Мануэло!
- Нет, правда? К певцу? Вот здорово! Я видел все фильмы с его участием: "Авантюрист с Ямайки", "Любовник - вор", "Неизвестный из Самарканда", "Наполи - Наполя" - словом все. Он часто поет и по радио…
На звонок им открывает горничная в белом чепчике.
- Вам кого?
- Мы насчет центрального отопления. От фирмы "Боттон - Вердюкрё".
- Входите, вас ждут. Котел внизу, в кухне. Его как раз потушили.
Повар бросил на вошедших равнодушный взгляд поверх огромной медной кастрюли. Рабочий машинально похлопал рукой по котлу.
- У нас не греет радиатор в гостиной. Погодите минутку, я узнаю, можно ли туда войти.
Горничная тут же возвращается, улыбка еще не успела сбежать с лица.
- Пройдите за мной, пожалуйста.
Толстый, пушистый ковер заглушает шум шагов.
Гостиная имеет больше двадцати метров в длину и больше двенадцати в ширину. Перекрытие между седьмым и восьмым этажами разобрано, чердака нет. Над головой не потолок, только стеклянная крыша. Под ней натянут огромный полупрозрачный тент, который рассеивает свет и придает теплоту серому небу.
Вдоль наружной стены тянется обитая кожей скамейка с множеством подушек. У другой стены - монументальный камин резного дерева, где меж двух огромных поленьев, положенных на замысловатый колосник, весело потрескивает огонь. Гостиная разделена пополам тяжелой черной решеткой из кованого железа.
- Что это такое? - еле слышно спрашивает Милу у своего спутника. Оба вытягивают шею.
Одна из внутренних стен заменена стеклянной переборкой, и за ней плещется вода. А внутри этого огромного аквариума видны водоросли, ракушки, рыбы, большие и маленькие, длинные и короткие, с двурогими плавниками и с плавниками в виде парусов, бородатые рыбы из тропиков, с глазами на выкате, тонкие и гибкие рыбы, рыбы - пресмыкающиеся, рыбы всех цветов радуги - и все это движется, кишит за стеклом, а из глубины поднимаются с надоедливым бульканьем пузырьки воздуха, прочерчивая воду двумя пунктирами.
- Не греет вот этот радиатор.
Мастер снимает с плеча сумку.
- Погодите, я подстелю бумагу.
Горничная кладет перед радиатором несколько старых газет, рабочие усаживаются на них и достают инструменты.
Помогая товарищу, Милу украдкой оглядывается, осматривает обои, картины, низкий стол на массивных затейливых ножках, фигуры двух невольников из черного дерева в натуральную величину с факелами в руках…
- Знаешь, прямо глазам не верю.
- Дай‑ка мне ключ номер четырнадцать и помолчи.
- Послушайте…
Возвращается горничная и говорит вполголоса: