- Только не умею я все это выразить. Надо было бы сказать так… словом, надо было бы сказать так, как я это чувствую. А мне никак не удается
- Песенки у тебя просто мировые, - ласково заметил Милу, нажимая пальцем на кончик собственного носа, как на кнопку звонка.
Все одобрительно загудели.
Жако многозначительно толкнул Милу локтем в бок.
- Ритон, тебе нужно бы продвинуть свои песенки.
- Как это продвинуть, Жако?
Жако вновь подтолкнул Милу.
- Милу знаком с Марио Мануэло.
- Да?..
- Он был у него.
- Я знаю, где он живет, знаешь…
Милу ерзал на кровати, но Жако закусил удила:
- Ты должен переписать свои песенки начисто в тетрадь, а потом Милу отнесет их Марио Мануэло. Я уверен, что он возьмется их спеть, и это тебя сразу выдвинет, да и денег принесет немало… во г буде1 здорово!
Среди наступившего молчания Ритон отчеканил:
- Меня это не интересует.
Ребята смотрели на него, пораженные.
- Так значит, - воскликнул Жако, - тебе больше нравится всю жизнь марать бумагу в Отделе социальной безопасности за двадцать тысяч франков в месяц!
И Жако с возмущением повернулся к остальным:
- Это что‑то новенькое, факт!
Милу прибавил холодно:
- Достаточно Марио Мануэло спеть по радио какую-нибудь песенку, и ее начнут передавать изо дня в день несколько месяцев подряд.
И, выдержав паузу, заявил.
- Ведь это не кто‑нибудь - Марио Мануэло.'
Все наблюдали за Ритоном. Он сказал просто:
- Мануэло поет всякий вздор.
И так как Виктор, Жако, Морис и Милу продолжали смотреть на него в изумлении, Ритон пояснил:
- Моих песенок Мануэло никогда не получит. Они еще не совсем готовы, но в них и теперь есть смысл, и я не дам их кому попало. Даже когда они будут совсем закончены и отделаны. Особенно тогда.
Он помолчал немного и, чтобы пресечь всякие споры, заявил:
- Мануэло погубил бы мои песенки.
И встал.
Тогда все поняли, что Ритон настоящий человек.
Выходя из комнаты, Жако шепнул на ухо Милу:
- Надо все же что‑нибудь сделать для него через Мануэло.
Милу подмигнул в ответ. Потом, обращаясь костальным, в сотый раз стал рассказывать:
- Это просто поразительно. В квартире у Мануэло - прямо поверить трудно! - телефоны совсем белые. А ковры вот такой толщины… но телефоны! Можно подумать, что они из нуги, знаешь…
Перед бистро мамаши Мани стоял на тротуаре мотоцикл БСА в двести пятьдесят кубиков.
- Спорим, я прокачусь на нем, - вызывающе сказал Виктор.
- Струсишь! - недоверчиво заявил Жако.
Виктор вскочил на мотоцикл и нажал педаль. Мотор затарахтел, и, переведя машину на третью скорость, парень помчался по мостовой Гиблой слободы. Морис, Ритон, Милу и Жако смотрели ему вслед и видели, как он исчез за поворотом. Мамаша Жоли вскрикнула и поспешно открыла окно, а ее шавка, взобравшись на плечо хозяйки, лаем собирала народ. Уже открывались и другие окна…
Ребята только тогда успокоились, когда после долгого ожидания увидели наконец Виктора. Он летел, как вихрь, отпустив руль, с поднятыми вверх руками, и орал во всю глотку, проносясь под окнами пораженных жителей Гиблой слободы.
* * *
Аппетит у Лулу становился все хуже, и что бы он ни съел, у него тотчас же поднималась рвота. Врач приходил теперь очень часто. Он предполагал у мальчика коклюш. Мать не в силах была смотреть, как малыш тает у нее на глазах. В этот вечер врач прописал Лулу уколы. После его ухода семья грустно села за стол.
- Со всеми этими заботами я прямо с ног сбилась, - вздохнула мать, - суп‑то совсем остыл. Придется ждать, пока я его разогрею.
- А уколы, кто же будет их… - спросил Амбруаз.
- Сестра милосердия. Будет приходить каждый день. Двести франков за укол, да еще ампулы надо купить. Две тысячи четыреста франков коробка, а в ней шесть штук… Да, болеть - это роскошь.
Жако сидел, понурившись, над пустой тарелкой. Потом нерешительно проговорил:
- Я ходил сегодня по четырем адресам. Ничего не поделаешь…
- Я вовсе не для того говорю, - отрезала мать, - В конце концов ты что‑нибудь найдешь. Сейчас, конечно, очень некстати вышло… Вот и все.
- Даже получить адреса нелегко. А когда приходишь наниматься, как они тебя встречают, как с тобой разговаривают! Иной раз трудно бывает сдержаться. Нет, в металлической промышленности устроиться невозможно.
Амбруаз развернул салфетку, повязал ее вокруг шеи и, опустив голову, заговорил:
- У нас на стройке одного парня взяли на военную службу. Если бы ты пошел туда… (он нерешительно помедлил) вместе со мной. Конечно, если бы захотел… - И поспешил добавить: -Ясное дело, пока… пока не найдешь места на заподе, ясное дело!
Амбруаз никогда не заканчивал начатых фраз, да, впрочем, и не чувствовал в этом никакой необходимости. Он считал, что люди, поступающие иначе, всегда говорят лишнее.
Мать вскрикнула, открыв дверцу буфета:
- Совсем позабыла купить сыру. У меня сейчас так голова забита…
- Давай я сбегаю к мамаше Мани, - предложил Жако, вскочив с места.
- Ну что ж, сходи. Купи камамберу.
Жако весело бросился к двери.
- Только поскорее, я наливаю тебе суп, - крикнула ему вдогонку мать, когда он с шумом захлопнул за собой сломанную дверь.
* Не *
- Добрый вечер, мадам Мани, добрый вечер, Жако. Камамберу, пожалуйста!
- Привет, мадам Мани, привет Бэбэ. Камамберу, пожалуйста!
Жако улыбнулся. Бэбэ пожала плечами. Они вошли почти одновременно.
Ледяной ветер с воем проносился по главной улице Гиблой слободы. Стеклянная крыша бистро - оно же бакалейная лавка - содрогалась под его порывами, и тем, кто входил с улицы, нужно было обеими руками удерживать дэерь.
И Бэбэ и Жако задавали себе один и тот же вопрос: кто из них выйдет первым?
Вдруг дверь с шумом отворилась под нетерпеливым напором ветра, и в помещение вбежал Раймон Мартен. С трудом переводя дух, он крикнул мамаше Мани:
- Скорее позвоните доктору, пусть немедленно придет к мадам Леони, ей плохо, скорее…
Он исчез в темноте, прикрыв за собой дверь, но она тут же с шумом снова распахнулась. Бэбэ и Жако со свертками сыра в руках бросились в черный проем вслед за Мартеном.
Когда они пришли в мансарду мадам Леони, Мартен уже стоял у изголовья кровати. Он выпустил маленькую морщинистую ручку старушки, но тут же взял ее опять, осторожно спрятал под одеяло и машинально подоткнул его. Удивленно взглянув на Бэбэ и Жако, он прошептал:
- Она умерла.
Юноша и девушка отвели глаза от утонувшего в подушке крошечного личика. Ложась в постель, мадам Леони натянула на себя одеяло до самого подбородка. Надела белый шерстяной чепец. Глаза были закрыты, и на губах застыло какое‑то подобие улыбки. Только и осталось от старушки это маленькое личико, утопавшее в белой постели. Ни Жако, ни Бэбэ не могли смотреть на него, потому что теперь они знали: это лицо покойницы.
В мансарде было тесно, почти всю ее занимала высокая деревянная кровать, похожая на крестьянскую. В течение долгих лет комнатку украшали с педантичным старанием. Всюду лежали старинные календари. Этажерка и камин были уставлены всевозможными безделушками, вся ценность которых заключалась в связанных с ними воспоминаниях: выгравированный на дереве вид Ниццы, градусник в форме Эйфелевой башни, ракушка - память о Лионесюр - Мер, два блестящих елочных шара, два осколка снаряда времен войны 1914 года, чернильница в виде ладьи, фотографии в овальных рамках, два фарфоровых подсвечника, вышитая дорожка, пепельница с рекламой коньяка, коробка-сундучок из‑под печенья, фаянсовая бонбоньерка, два "морских гребешка", ваза с искусственными фруктами, две разрисованные тарелки, какой‑то раскрашенный корень, рабочая корзинка, оклеенная внутри коленкором, черная сумочка из искусственного жемчуга… Нигде ни пылинки, каждая вещь блестела. На подоконнике стоял горшок с каким‑то растением. Выцветшие заштопанные занавески были недавно выстираны. Все находилось в полном порядке. Прежде чем лечь в постел. ь, мадам Леони повернула к себе обе фотографии в овальных рамках, положила на круглый столик потрепанный бумажник и открыла паспорт на нужной странице. Тут же лежали рядком все ключи: два одинаковых ключа от входной двери, ключ от шкафа, ключ от шкатулки. На единственном стуле висела чистая, аккуратно сложенная простыня.
Все находилось в полном порядке.
- У нее не было семьи? - спросил Мартен приглушенным голосом, которым обыкновенно говорят, когда в комнате лежит покойник.
- Не думаю, - прошептал Жако.
Он растерянно смотрел на коробку с камамбером, затем внезапно спрятал ее за спину.
- Значит, у нее не было никого, кроме нас, - заключил Мартен.
Вошли мадам Валевская, мадам Лампен и мсье Жибон.
Бэбэ и Жако медленно спустились по лестнице. На одной ступеньке Бэбэ споткнулась. Жако взял ее под руку и больше уже не отпускал.
Они шагали без цели по Гиблой слободе. Налетавший порывами ветер трепал их волосы. Они прошли перед дверью Жако, но не остановились. Свет фонарей, пляшущих на стальной проволоке, играл с их слившейся тенью. Они прошли перед дверью Бэбэ, но даже не задержались. Когда они миновали улицу Сороки - Воровки, Жако чуть крепче сжал руку Бэбэ. Ветер без устали хлестал их по лицу. Гиблая слобода осталась позади. Они прошли, даже не заметив этого, мимо бистро мамаши Мани. Шли все дальше и дальше, медленно, упрямо, словно хотели побороть ветер. Грузовик с грохотом обогнал их. Они следили взглядом за его желтыми и красными огнями, подскакивающими на неровной мостовой, до тех пор, пока мрак ночи не поглотил эти светящиеся точки.
- Там Шартр. Там, далеко… - прошептал Жако, чтобы нарушить молчание.
- А после Шартра? - спросила Бэбэ.
- После? Орлеан, - ответил Жако, чьи познания в географии были несколько туманны.
- А после Орлеана?
- После? Центральный массив, Ле Пюи…
- А после Ле Пюи?
- После? После… Ним, Монпелье, Марсель.
- А после Марселя?
- Море. - И он повторил со вздохом: -Море!
- А после?
- После моря?.. Страны и опять страны, где жарко. Круглый год жарко.
- А после жарких стран?
- Моря и потом холодные страны, опять моря и потом жаркие страны.
Они остановились и повернулись друг к другу.
Лица их были едва видны в темноте, а когда проезжал грузовик с зажженными фарами, глаза на несколько секунд совсем переставали что‑либо различать. Жако обнял Бэбэ. Она положила голову ему на плечо, тогда он наклонился к ней и поцеловал. Совсем рядом прогрохотал грузовик, пятнадцатитонка. Шофер крикнул им из окна кабины:
- Эй, влюбленные!
Жако отодвинулся от девушки.
- Что это он сказал? - спросил парень удивленно.
Бэбэ засмеялась тихо и нежно. Они пошли дальше. Но теперь уже все время разговаривали.
- Ты не всегда хорошо поступаешь со мной, Жако.
Он обнял девушку за плечи и прижал ее голову к своей.
- Ведь у тебя есть велосипед? - спросил Жако, чтобы переменить разговор. Он знал, что у Бэбэ был велосипед. - Мы могли бы покататься с тобой в воскресенье, поехать к Дампьеру. Мне говорили там есть шикарные уголки.
- Почему ты так обращаешься со мной, Жако? Хочешь похвастать перед товарищами, показать, какой ты герой?
Он слегка отстранился от Бэбэ и проговорил со смешком:
- Что поделаешь, не умею ухаживать! Такой уж у меня характер! И если ты…
- Вот видишь, видишь!
На этот раз она сама прижала его к себе. Он пробормотал что‑то вроде: "Да я и сам не знаю!" Они поцеловались. Теперь время от времени они останавливались, чтобы поцеловаться. Ночь уводила дорогу куда‑то в бесконечность, и ветер, меняя направление, подгонял их.
- Ты такой, я знаю, - улыбаясь, сказала Бэбэ. - Но, знаешь, ты мне нравишься таким, Жако.
Они опять остановились. Их шатало от счастья.
- Я тоже не всегда хорошо поступала с тобой, - призналась Бэбэ.
И, помолчав немного, добавила:
- Чувства тут ни при чем, просто меня беспокоило будущее. У нас ничего нет. Ни положения, ни денег, ни квартиры.
- Что ж такого! Мы ведь молоды, - не задумываясь ответил Жако.
Он остановился, взял девушку за плечи.
- Все дело в том, что ты меня не любила.
- Глупый, какой же ты глупый!
И она бросилась к нему в объятия.
- К тому же теперь у меня есть работа.
- Вот здорово! А какая работа?
- На строительстве. Знаешь, на Новостройке.
- А!..
Они двинулись дальше, но долго хранили молчание. Вдруг Жако расхохотался.
- Чему это ты? - спросила Бэбэ.
- Я подумал: ведь у тебя дома, да и у меня тоже все ждут камамбера.
Они поцеловались. Ветер ласково кружил вокруг них, а Гиблая слобода лежала далеко позади.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
БЕЗДОМНЫЙ ПЕС
Это был шелудивый пес: опущенные уши, слезящиеся глаза, отвислая нижняя губа, вылезшая местами шерсть. Сколько пинков получил он за свою жизнь! И не сосчитаешь. Поэтому хвост его был всегда поджат под самое брюхо, бока запали, задние лапы подгибались, а зад тут же опускался, когда спины касалось даже легкое дуновение ветерка. Пес обычно жался к самым стенам, не то желая спрятаться, не то почесаться. Все его тело было покрыто рубцами. Каждый день появлялась новая рана, как доказательство того, что борьба за существование никогда не прекращается. Блох и клещей у него не было и в помине: паразиты не могли выдержать жизни, которую он вел. Кожа на ребрах была так сильно натянута, что казалось, пес проглотил моток проволоки. Из‑за сурового режима питания живот у него давно исчез, и зад соединялся с грудной клеткой лишь выступающим спинным хребтом. Какой‑то неожиданный удар повредил псу переднюю лапу, и он сильно прихрамывал, что, однако, нисколько не снижало той изумительной скорости, с которой он пускался наутек. Он вечно дрожал мелкой дрожью от страха, холода, а может, и оттого, что тело его стало слишком легким и сотрясалось при каждом ударе сердца. Один только кончик носа, черный и блестящий, как кусочек угля, нахально свидетельствовал о несокрушимом здоровье. Пес всегда был начеку и часто с беспокойством озирался по сторонам, точно затравленный зверь.
Приближаться к мясным лавкам ему было воспрещено, возле помоек его ждал удар дубинки, а шоферы, казалось, поклялись раздавить его. При виде шелудивого пса суки с пронзительным визгом убегали прочь, а кобели собирались стаей, чтобы вместе напасть на чужака.
У пса вошло в привычку являться на стройку в обеденный перерыв. Он застывал шагах в шести от рабочих, загипнотизированный запахом, шедшим от их котелков. Рабочие окрестили его Ланьелем в честь главы правительства.
Жако посмотрел направо, налево, поднял глаза к неправдоподобно синему небу, но всюду взгляд его встречал взгляд собаки. Он подцепил вилкой сосиску, плававшую в чечевице, отрезал от нее кусок и бросил вместе с веревочкой Ланьелю. Прицелу не хватало точности. Сосиска должна была упасть метрах в трех левее Ланьеля, но она так и не успела коснуться земли, а пес только разок громко щелкнул зубами. Он даже не стал жевать, словно паст ь его по - прежнему была пустой, и опять устремил глаза на Жако. Парень проглотил наконец ложку чечевицы, посмотрел исподлобья на своих товарищей, сидевших, как и он, на корточках у стены, и взгляд его снова упал на пса. Жако отрезал кусок хлеба, насадил его на нож, обмакнул в чечевицу и бросил Ланьелю. На этот раз прицел оказался более точным. Псу пришлось лишь немного вытянуть свою длинную шею, и он опять застыл на месте, вперив в Жако взгляд, способный смутить душевный покой человека. Парень, потеряв терпение, низко нагнулся над своим котелком и поспешил доесть сосиску. Покончив с чечевицей, он нарвал травы и наскоро обтер дно алюминиевого котелка; завинтил крышку, спрятал котелок в сумку и вытащил оттуда бутылку красного вина и банан. Поднес горлышко ко рту, сделал несколько глотков, посмотрел, сколько осталось вина на дне, и протянул бутылку Клоду.
Потом очистил банан. Уписывая его, он сказал Клоду:
- Ну и стройка!
Клод считал, что работы здесь хватит по крайней мере года на два. Два года! За это время Жако будет призван в армию и успеет вернуться с военной службы… Виктор и тот расхваливал архитектуру воздвигаемого здания, а Рири Удон поддакивал ему, полузакрыв глаза и сонно качая головой. Пятнадцать этажей возвышались над ними, ослепительно белые, сверкая новизной. Огромный подъемный кран со стрелой, повернутой к фасаду, напоминал виселицу перед казнью. Клод угостил Жако сигаретой, и тот поздравил его с красивым кожаным портсигаром, украшенным фигурой боксера. Это был подарок Жанны. Оба зарабатывали себе на жизнь - Клод на строительстве, Жанна за пишущей машинкой, - еще бы им не делать друг другу подарков…
Виктор протянул зажигалку. Жако не пришлось даже заслонять огонек рукой: не было ни малейшего ветерка. Пригревало солнце, редкое в это время года. Жаль было упускать драгоценные минуты и не понежиться в его лучах. Столовая помещалась в деревянном бараке при входе на строительство, но парни предпочли расположиться на воздухе, у подножия первого строящегося здания.
Они уселись прямо на землю и выпрямили затекшие ноги. Потягивались, кряхтя от удовольствия, и добросовестно дымили сигаретами - серые клубы подымались в небо и тоже становились голубыми.
- Ты видел мотоцикл того субъекта, что приезжал утром?
- Кто это, Виктор?
- Не знаю. Учетчик, кажется. У него был "харлей - дэвидсон". Что за машина! Семь лошадиных сил, сто сорок кубиков!
- А вот мне бы хотелось иметь мотоцикл "веспа", - вздохнул Жако.
Вдали на колокольне пробило час. Парни решились наконец подняться. Взглянув в направлении столовой, они заметили, что рабочие еще не выходили оттуда. Силач Клод Берже объяснил, заикаясь, что после обеда у них, видно, было "проф - проф - профсоюзное собрание" и что ребятам тоже следовало бы на него пойти, а вот никто об этом даже не вспомнил.
- Подумаешь… обойдутся и без нас! - отрезал Жако.
Впрочем, рабочие начали уже выходить из барака и направлялись к строящемуся зданию.