* * *
В зале "Канкана", на эстраде для оркестра, составили, несколько столов. На этой импровизированной трибуне разместились мэр, Раймон Мартен, почтенный господин, представлявший организацию "Католические семьи", Ла Суре и Жако Леру. Ла Суре присутствовал на собрании как представитель Новостройки, Жако волей - неволей тоже пришлось сидеть в президиуме, так как его избрала своим делегатом молодежь Гиблой слободы и Шанклозона.
Мартен собирался взять слово, как вдруг дверь в глубине зала открылась и чей‑то голос крикнул:
- Раймон! Полицейские явились к тебе домой! Они хотят выкинуть вас с Ритоном на улицу.
Мартен застыл с открытым ртом, листки с текстом речи задрожали в его большой руке. Присутствующие переглядывались… Жако вскочил с места, выбежал из‑за стола и, остановившись у края эстрады, заорал:
- Чего же вы ждете? Надо сейчас же бежать туда всем! - Он спрыгнул с эстрады и бросился к двери.
Мартен опомнился. Он улыбнулся, видя, что все устремились вслед за Жако. Ла Суре взял под руку своего соседа и сказал ему тихо:
- Вы ведь не покинете нас в такую минуту, господин мэр!
Конечно, это мамаша Жоли со своего сторожевого поста первая заметила голубой фургончик. Она тотчас забила тревогу, предупреждая соседей о грозящей опасности, и мадам Лапмен вместе с мадам Валевской успели захлопнуть дубовую дверь Замка Камамбер.
Берлан тут же вскочил на свой велосипед и помчался предупредить Мартена. Полицейский комиссар решил, по-видимому, что лучше всего провести операцию в тот вечер, когда все боевые силы Гиблой слободы соберутся в "Канкане". Поэтому он и выбрал эту субботу. Толпа, возглавляемая Жако и Шарбеном, явилась как раз вовремя, и осаду Замка Камамбер пришлось снять. Полицейские вновь уселись в свой фургончик, а мэр с комиссаром отправились пешком, споря и яростно жестикулируя.
Мадам Лампен и мадам Валевская приготовили кофе. Его пили, примостившись на ступеньках парадной лестницы: собравшиеся все равно не поместились бы ни в одной из квартир, а расходиться им не хотелось. Раймон Мартен улыбался, глядя в свою чашку.
Жако сидел на верхней ступеньке лестницы, выше всех остальных. Вдруг чья‑то ложечка звякнула о чашку. В полумраке позади себя он различил фигуру Бэбэ. Девушка отвернулась. Жако допил кофе и поставил чашку рядом с собой на ступеньку лестницы. Сжал обеими руками голову и прошептал, не оборачиваясь:
- Послушай, Бэбэ…
Он слышал, как девушка встала, прошла в кухню мадам Валевской и принялась мыть посуду.
Жако посмотрел на ступеньку: пустая чашка, которую он там поставил, исчезла. Тогда он стремительно сбежал вниз по лестнице между сидевшими людьми, бормоча на всякий случай: "Извините, извините!"
* * *
Мать подала и Жако и Амбруазу глазунью из одного яйца, прибавив в нее немного уксуса.
- Это все же будет посытнее, чем кофе с молоком.
Она вздохнула.
- Ведь вам столько приходится работать!
Мужчины принялись за еду.
- Хоть бы платили, что полагается, тогда бы мы и горюшка не знали.
Они сделали вид, что не слышат.
- Даже если бы уменьшили зарплату, вы все равно получали бы столько же, сколько раньше, а может, даже больше: ведь и сверхурочные надо считать.
Мать отрезала им по ломтю хлеба.
- Должен же когда‑нибудь прийти этому конец!
Жако поднял голову. Он открыл было рот, но ничего не сказал и посмотрел на Амбруаза, который перестал есть. Амбруаз улыбнулся, Жако нахмурил брови.
- Помолчи лучше, - сказал Амбруаз матери, - ну что ты в этом понимаешь?
И вновь принялся за еду.
Жако улыбнулся и тоже опустил нос в тарелку.
- Я не понимаю? Это я‑то? Как я ни глупа, а понимаю, что малыш пробудет еще неделю или две в больнице, что страхкасса платит не за все лечение и разницу надо вносить самим, а мы даже не знаем, получим или нет деньги по социальному страхованию, а если деньги не будут внесены, мальчика выпишут из больницы, а он еще не оправился после коклюша… - Она перевела дух. - …И если мы привезем его, такого слабенького, домой, он совсем разболеется: ведь мы даже топить не можем как следует, уголь-то у нас уже кончается. - Она уперла руки в бока и прибавила решительно: - Ну, как, понимаю я что‑нибудь или нет?
Жако исподлобья взглянул на Амбруаза. Тот вытер куском хлеба тарелку и встал из‑за стола.
- Ты прекрасно понимаешь все. И нечего болтать попусту.
Он направился к двери, но мать преградила ему дорогу.
- Послушай, Амбруаз, я всегда тебя понимала и соглашалась с тобой, но сейчас, когда дело касается мальчугана, я слышать ничего не хочу. - Она с ожесточением тряхнула головой. - И понимать ничего не понимаю!
Жако кончил есть, но все еще сидел за столом и наблюдал за Амбруазом. Землекоп нахмурил брови. Он сердито застегнул обшлага рубахи и проговорил хрипло:
- Мальчуган! Мальчуган! Как будто его не коснется, если…
В дверь постучали.
- Войдите! - крикнул Амбруаз таким голосом, словно хотел выругаться.
На пороге появился Морис. Он поздоровался со всеми и, обратившись к Жако, спросил:
- Ты готов?
- Да, поехали.
Жако встал и потер руки. Проходя мимо Амбруаза, он легонько толкнул его локтем в бок. Амбруаз повернулся к юноше, и его грубое лицо просветлело, засияло улыбкой. Выйдя на улицу, Жако и Морис вскочили на свои велосипеды, но тут послышалось знакомое тявканье, и вслед за этим чей‑то ворчливый голос окликнул их:
- Так, значит, Морис, ты едешь сегодня работать вместе с Жако?
Это высунулась из своего окна мамаша Жоли. Гиблая слобода просыпалась…
В квадратном проеме на самом верху шахты подъемника вместо привычных лиц Али и Ахмеда вдруг появилась голова Панталона.
- Кончай подачу!
Две спаренные бадьи останавливаются на полдороге.
- Можете спускать их вниз.
- Какая вас муха укусила? - с беспокойством спрашивает Шарбен, притащивший вместе с Рыжим еще одну бадью бетона.
- Кончай подачу! - отвечает Жако.
Вместе с Мимилем он подходит к парашютисту и Октаву, которые тоже стоят без дела у своей лебедки среди неотправленных бадей.
На пороге здания появляется Ла Суре.
- Эй, ребята, ко мне, на подмогу! - кричит он.
Все вместе взбираются по лестнице, и каждый несет по нескольку пивных кружек. Шествие замыкает Ла Суре, который тащит ящик с бутылками.
Наверху Панталон подходит, наклоняется над ящиком, проверяет:
- Десять литров красного вина. Счет верный. Порядок!
Ящик торжественно водворяют в самый центр законченного покрытия.
Но прежде чем чокнуться, ребята, желая продлить удовольствие, выстраиваются в ряд у края площадки и смотрят на расстилающееся внизу предместье. Свистит паровоз, гудит легковая машина, ей глухо отвечает грузовик, воет сирена, звонит колокол в церкви, возвещая не то свадьбу, не то похороны.
- Все‑таки вроде потеплело, - говорит один из парней.
- Пора как будто и потеплеть, - отзывается другой.
- Ну, что, опрокинем по стаканчику? - нетерпеливо спрашивает третий.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
"САМАЯ ЛУЧШАЯ"
Иньяс не взял еще на аккордеоне даже первой ноты первого танца. Канкан и Октав дежурили за стойкой бара, и непонятно было, кто из них за кем присматривает. Выпивал пока всего один посетитель - Виктор.
Парни из Гиблой слободы и Шанклозона стояли кружком в полной боевой готовности. Жако и длинный Шарбен на цыпочках скользили по залу, поглядывая, все ли в порядке.
Едва появились Рири, Шантелуб, Жюльен и Клод с забинтованной рукой, как Жако бросился им навстречу.
- Ну, как? Были вчера вечером в кино?
Они дружно закивали.
- Ну, что? Говорили с директором? Просили у него разрешения провести сбор пожертвований во время перерыва?
Они опять кивнули.
- Ну и как?
Парни смущенно отвели глаза.
- Он нас сразу признал, будьте уверены! - пробормотал Жюльен.
- Признал? Как так… признал?
- А так. Он нам сказал: "А, это ваша компания каждый раз затевает бузу?"
- Вот сукин сын!
Они опять закивали, подтверждая верность этого определения.
- Ну и что?
- Ну, он и сказал: "Согласен дать вам такое разрешение, но только обещайте больше не затевать бузы".
Последовало молчание. Жако резко спросил:
- И вы обещали?
Парни опустили головы.
- Мы собрали зато семь тысяч восемьсот пятьдесят франков, - прошептал Шантелуб.
Жако возмущенно передернул плечами:
- Вот проклятие! На что только не приходится соглашаться…
Иньяс достал свой аккордеон, и привычные звуки жава наполнили зал. Кавалеры подошли к дамам.
Парии тихо переговаривались, они были серьезны и немного робели на этом балу, который сами устроили.
Жюльен и Жако взяли в оборот Тьена. Механик сказал им, что у Дюжардена в гараже стоит подержанная машина, "не больно красивая, но здоровенная, вроде танка"; она, правда, сейчас в плохом состоянии, но стоит ее немного подремонтировать - и машина будет хоть куда. Дюжарден, пожалуй, уступит ее за двадцать тысяч, но что скажут люди? Забастовщики собирают деньги на пропитание, а сами покупают автомобили. Жако возразил, что они купят машину вскладчину после забастовки. Он прекрасно понимал, что Тьену не очень‑то хочется вести переговоры со своим хозяином. Парень согласился на это, только когда Жако весьма кстати заметил, что ни у кого из ребят нет прав и все удовольствие водить машину достанется именно ему, Тьену.
На площадке кружилось всего лишь несколько пар. Парни из Гиблой слободы и Шанклозона были слишком озабочены организацией бала, чтобы танцевать самим.
Жако упрекнул Милу, что его теперь совсем не видно. Он, верно, очень занят ухаживанием за Сильви Торен. Милу живо возразил, что это Жако стал неуловим. Когда ни спросишь, где он, в ответ всегда одно и то же: "Мсье Леру на собрании", или "в профсоюзе", или "отбыл с делегацией…"
Жако внимательно разглядывал свои ладони. Он соскреб ногтем цемент, въевшийся в "линию жизни", и принялся шлифовать большим пальцем шрам на правой руке.
- Тебя опять уволили, - проговорил он.
- Кто тебе сказал?
Продолжая тереть свой шрам, Жако внимательно посмотрел на приятеля.
Тогда Милу взвился: ясное дело, все думают, будто он ни на что не годен, если его отовсюду выгоняют, но разве он виноват, что вечно "попадает впросак". Хозяева требуют, чтобы ты сразу же вошел в курс дела, сразу оказался на высоте. Но это нелегко, иногда даже выше человеческих сил. Хозяевам же на все наплевать: если ты им не подходишь, они выкидывают тебя на улицу и берут на твое место одного из тысяч безработных парней. Милу вдруг прервал себя и крикнул Жако:
- Что ты делаешь? С ума сошел?
- Пустяки, - холодно ответил Жако.
Он так ожесточенно тер свой шрам, что случайно поцарапал ногтем еще тонкую, нежно - розовую кожицу. Выступили три капельки крови и сразу же слились в одну красную полоску. Жако пососал ранку и, спрятав руки в карманы, повторил:
- Пустяки. Так о чем ты говорил?
- Почему ты сегодня без своего белого кашне? - спросил Милу, чтобы сказать что‑нибудь.
- Да так. Иногда мне кажется, что я в нем глупо выгляжу.
Какая‑то непонятная скованность чувствовалась на этом балу. Не слышно было ни криков, ни шуток, ни смеха. Не было ни песен, ни брани. На танцевальной площадке кружились всего - навсего три - четыре пары. Большинство собравшихся выстроились вдоль стен. Они уныло смотрели ка танцующих и перешептывались. Все были охвачены каким-то сонным оцепенением.
Жако и Шарбен наскоро посовещались. Парни из Гиблой слободы и Шанклозона тут же окружили своих главарей. Надо было что‑то предпринять…
- Я так думаю… - начал Шантелуб.
Парни сейчас же расступились и вытолкнули его на середину образовавшегося круга.
- Валяй, говори! - поддержал Жако.
- Так вот, я думаю, надо как‑то разогреть людей, воодушевить их…
- Согласен! - поддержал Жако. - Дальше что?
- Воодушевить их, но как? - задал вопрос Шантелуб и тут же сам на него ответил: -Так вот, я думаю, надо отметить, что все явившиеся сюда оказали помощь трудящимся, которые…
- М - да, - перебил его Жако мрачно.
- Так вот… Значит, я думаю, надо организовать выступление…
- Что? - спросил Шарбен, вытягивая шею.
- Выступить с речью, если тебе это больше нравится, чтобы объяснить им…
Шантелуб умолк, заметив, что все поглядывают на него с удивлением.
- Вот что, ребята, - сказал Жако, - идите‑ка сюда, поближе.
Круг сомкнулся, и Шантелуб оказался в последнем ряду.
- Вот что, ребята. Люди отдали свои денежки. И не зря. Они нас знают. И пришли не для того, чтоб скучать. Если им будет скучно, в следующий раз молодежь отправится плясать в другое место, а старики пойдут играть в карты или преспокойно останутся дома, в тепле, будут слушать радио.
Одобрительный гул встретил слова Жако, он продолжал:
- А потом, разве честно сказать людям: выкладывайте денежки, мы вас позабавим, - а вместо этого подсунуть им речь, да еще без музыки?
Кое‑кто одобрительно хихикнул.
- Вот что я предлагаю, ребята. Каждый из вас выберет себе девчонку и непременно пригласит ее танцевать. Постараться надо на славу, понимаете?
Парни с достоинством кивнули.
- После первого танца температура поднимается на десять градусов. На второй танец парни приглашают уже других девушек. Запрещается танцевать два раза подряд с одной и той же! Надо, чтобы все девушки, которые пришли сюда, могли подрыгать ногами. Даже самые неказистые. Придется жертвовать собой. Во время танца вы намечаете одну из девушек, подпирающих стены, а в перерыве подскакиваете к ней; самые хорошенькие достанутся наиболее проворным. Это внесет оживление.
- Придется тебе продрать глаза, - насмешливо обратился Мимиль к Рири.
- Помолчи, дай договорить. Только, ребята, надо быть на высоте, вежливым, любезным, шаркать ножкой и так далее и тому подобное. Надо показать пример, и помните - никаких потасовок. Ни в коем случае! Согласны?
- О - кэй, Жако, мы будем обращаться с девчонками, как с принцессами!
- На всякий случай давайте назначим дежурных, они будут следить за порядком и сменяться после каждого танца, чтобы все парни могли попрыгать. Если завяжется драка, двое, пожалуй, не сумеют сразу унять драчунов. Поэтому по первому сигналу самые здоровенные из нас покинут своих дам, вежливо извинившись перед ними, и спокойненько, без паники, придут на помощь дежурным.
- А какой будет сигнал?
- Я свистну, вот так!
Парни собирались уже разойтись, но Жако задержал их:
- Подождите, прежде всего надо расшевелить Иньяса, а то он того и гляди заснет над своей коробкой. Будем хором выкрикивать его имя, а потом каждый потребует танец, который ему по вкусу. - И он принялся скандировать: - Инь - яс! Инь - яс!
Парни дружно подхватили, притопывая ногами:
- Инь - яс! Инь - яс! Инь - яс!
Аккордеонист оборвал пасадобль на середине и привстал, придерживая инструмент на коленях. Редкие пары на танцевальной площадке обернулись в ту сторону, откуда слышались крики. Люди повскакали с мест, чтобы посмотреть, что происходит.
Тогда Жако проревел:
- Эй, Иньяс! Давай "Самую лучшую"! Жава давай!..
Иньяс прижался щекой к аккордеону у самых басов, с бесконечной осторожностью поднес правую руку к белым клавишам, прошелся по ним сразу четырьмя пальцами, и мелодия "Самой лучшей" взвилась к потолку, точно стяг.
Парни с застывшей улыбкой на губах пересекали зал в разных направлениях, раскачиваясь в такт музыке, вытянув руки, играя плечами и слегка наклонив голову. Девушки, хихикая, клали сумочки и косынки на стулья и делали шаг навстречу кавалерам.
Они стремительно бросались в объятия друг другу, точно влюбленные из сказки, которые наконец встретились, когда исчезли злые чары. Щека касалась щеки, и парни, закатив глаза, бормотали полузабытые слова "Самой лучшей", наивные и грустные, как заблудившиеся дети:
А - а-а - а!
До чего же хороша!
А - а-а - а!
Это лучшая жава!
Парашютист с достоинством склонился перед Терезой Руфен.
- Разрешите вас пригласить на эту жава, мадемуазель?
- Очень сожалею, но я устала.
- В таком случае… может быть, следующий танец?
- Нет, я уже обещала, не настаивайте.
Воспользовавшись какой‑то невероятно замысловатой фигурой, которую он выделывал со своей Жанной, Клод приблизился к Терезе и дал ей понять, что парашютист - свой парень.
Парашютист нежно обвил рукой стан Терезы, говоря:
- Меня зовут Марселем, Марселем Ренгаром.
- А меня - Терезой.
"Самая лучшая" закончилась головокружительным вихрем, в котором завертелись танцующие пары. Иньяс разом сдвинул мехи, заглушив последнюю ноту, и замер на мгновение, согнувшись над аккордеоном, который он обхватил обеими руками. Г олова его была опущена. Пряди волос свисали прямо на лицо. Танцоры застыли на одной ноге. Зрители встали с мест, чтобы похлопать Иньясу, а он, выпрямившись, раскланялся на три стороны, трижды наклонив голову.
Парни, расшаркиваясь, благодарили своих партнерш.
- Благодарю вас, мадемуазель, это было восхитительно!
- Вы божественно танцуете, дорогая!
- Я был на верху блаженства, милочка!
И тотчас же подбегали к новым девушкам.
- Добрый вечер, ну, как, оторвем этот вальс? Простите, я хотел сказать… разрешите вас пригласить на тур вальса?
Шарбен и парашютист подошли сменить дежуривших Жако и Мимиля.
- Все спокойно?
- Как будто…
- Хорошо. Поторопись, Жако. Я танцевал сейчас с Ирен и просил ее подождать тебя; жаль будет, если тебе достанется какая‑нибудь страшила.
- Ты настоящий друг, Шарбен!
Жако разбежался было, чтобы пригласить Ирен, которая в глубине зала отклоняла настойчивые просьбы других танцоров, когда вошла Бэбэ. Жако остановился и взглянул на нее. Тогда вечером в Замке Камамбер он плохо разглядел Девушку, так как было темно.
За эти несколько месяцев Бэбэ сильно изменилась. Она казалась тоньше, бледнее и выше, и прическа была другая: волосы гладко зачесаны за уши и заколоты на затылке. Девушка выглядела старше. Г лаза стали больше, темнее, в них появился какой‑то влажный блеск. Держалась она очень прямо, даже напряженно, руки были заложены за спину. Заметила Жако, улыбнулась - жалкая улыбка, в которой чувствовались еле сдерживаемые слезы. Бэбэ подняла правую руку, согнула ее в локте и помахала в знак приветствия.
Жако в ответ кивнул головой.
Бэбэ опустила руку, словно обессилев.
Жако подошел к Ирен Мулине, обхватил ее рукой за талию и бешено завертел под звуки "Вальса следопыта".
- Тише, Жако, ты вскружишь мне голову…
Она тихо рассмеялась, но лицо Жако по - прежнему оставалось суровым. Ирен теснее прижалась к нему и прошептала:
- Знаешь, Жако, хорошо, что ты вовремя подоспел, а то мне пришлось бы танцевать с другим.
Опустив веки и покачивая головой, она прибавила кокетливо:
- Право, это было бы обидно.