- Отлично. Это важная сторона. Вы что-то хотите сказать, Роберт? Нет? Очень хорошо. По-моему, вам даже ничего не придется разыгрывать, - заметил Адольф. - Пара недель отдыха вам явно не повредит.
Отпустив всех, фюрер попросил Лея задержаться.
- Сядьте, Роберт. Что это вас так шатает? - недовольно бросил он, отворачиваясь к окну. - Вам, конечно, досталось за эти дни, но теперь нужно держать себя в руках. А вы опять пьяны? Нет? Я бы рад ошибиться. Прекратите это, Лей! Слышите? Я вам приказываю! Делайте с собой что хотите, но завтра вы должны быть трезвы.
- Я постараюсь, - отвечал Роберт.
Гитлер, повернувшись, окинул его презрительным взглядом, в котором, однако, непроизвольно мелькнуло что-то еще.
Интрига заключалась в том, что фюрер все знал заранее и в деталях.
Прошлой ночью, около часа, его разбудил Борман и сообщил о бегстве Маргариты и решившей сопровождать ее Ангелики. Борман с неожиданной твердостью сумел остановить готового броситься в погоню фюрера, предложив лично следовать за машиной девушек для их безопасности (что он и сделал, оставшись незамеченным). Гитлер же провел отчаянную ночь, мечась, кидаясь из крайности в крайность, но постепенно придя к выводу, что ситуация такова, каковой ему и кажется, - Гели и Грета очень подружились за эти дни, они явно сочувствуют друг другу, наконец, они ровесницы и у обеих в головах одинаковая мешанина.
"Пусть девчонка увидит - что такое страсть. Пусть. Ей это полезно", - решил Адольф под утро и начал разыгрывать неведение. Одно задевало его за живое - он чувствовал зависть. "Чем он их берет?" - морщился фюрер, невольно припоминая всех женщин, осаждавших Роберта Лея, красавиц в истинном смысле слова, знающих себе цену, гордячек, делавшихся как вата возле этого отнюдь не Адониса, к тому же крепко пьющего. Положим, он музыкант, но Гитлер - художник! Положим, он заводит толпу, но Гитлер заводит ее сильнее. Может быть, стоит начать заикаться и пить? Черт знает какая чушь лезла в голову; однако, раз испытав нервическое, завистливое чувство, Адольф уже не мог от него избавиться.
Его влечение к Ангелике оставалось неутоленным. Вроде и любит, вроде и ласкова… Но мучает так, что хоть головой об стенку! А ему хотелось страсти безусловной, униженной, такой, какой одаривали Лея его любовницы. Но этот неблагодарный не умеет оценить, тогда как он, Адольф… О, как бы он отплатил Ангелике за такое чувство! И еще одно не на шутку его мучило. Побеги Маргарита не за Робертом, а за кем-то другим, последовала бы за нею Ангелика? Кто их поймет, женщин? Что их привлекает - сила, слабость, добродетели, пороки? Сила и добродетель - этого требует законченный образ народного кумира, Гесс, безусловно, прав. Но что нужно Ангелике? Что нужно женщине, к примеру, такой, как Маргарита? Сила и подвиги? Что ж, их она уже наблюдала; пусть теперь увидит слабости и пороки. И не она одна…
Адольф понимал, что им владеет мстительное чувство, и убеждал себя в его целесообразности. Раз так вышло и ситуация такова, какова она есть, то отчего бы заодно не проверить (он не сразу нашел, как это выразить поточнее) - да, не проверить отношение толпы к слабости публичного человека. Предположим, рассуждал он дальше, слабым вдруг сделается он - попадет в аварию, заболеет или его тяжело ранят… Как поступать: скрыть это или, напротив, афишировать? Чем отзовется его слабость в сердцах толпы? Сочувствием, ответной болью или пренебрежением? Чем ответят ему женщины - заботой, нежностью или холодом, брезгливостью, скукой?
Сейчас, со сложным чувством глядя в красное, потное лицо Лея, Адольф был уверен в точности собственного прогноза. "Да и, в конце концов, я окажу Гессам ценную услугу, вернув им дочь, - усмехнулся он про себя. - Жаль, что они так и не узнают, кого им благодарить…"
За ночь ситуация была отшлифована, все детали тщательно продуманы. Гиммлер и Кренц поработали на славу. Они учились друг у друга: Генрих Кренц - бесстыдному закручиванию интриги и сведению в узел всех концов; Генрих Гиммлер - адвокатской логике, способной из любых пороков вылепить добродетель.
Во Франкфурт была срочно вызвана "ударная сила" в лице Геббельса и Пуци. Вызов Гесса был оставлен на усмотрение фюрера.
Наутро Гитлер снова пригласил к себе вчерашних собеседников. Он быстро окинул взглядом вошедшего последним Лея и приветливо кивнул ему - Роберт был трезв.
Выслушав детальное изложение готовящегося блефа, Гитлер остался доволен.
- Отлично! - воскликнул он. - Главное - напор и натиск. Чем смелее ложь, тем быстрей ей поверят! Есть ли у кого вопросы?
- Позвольте, мой фюрер, - поднялся Гиммлер. - Когда вы вчера выезжали в город, - обратился он к Лею, - вас, случайно, не мог видеть кто-нибудь из знакомых? Это единственная деталь, которую осталось уточнить.
Роберт почесал висок.
- Да, меня видели… Но я думаю, я мог бы договориться…
- Кто тебя видел? - спросил Кренц. - Впрочем, я догадываюсь.
- Да, но я попрошу ее, и она будет молчать. Гитлер только руками развел.
- Если речь опять о женщине, то это уму непостижимо! Вы, Роберт, просто феномен…
- Я отвозил фройлейн Раубаль и фройлейн Гесс в салон женской одежды. Хозяйка его меня видела. Это случайность. Я поговорю с ней.
- Едва ли это разумно. Вам не следует выходить, а ее пригласить сюда мы не сможем, - сказал Гитлер. - Впрочем, разбирайтесь с этим, как считаете нужным. Еще вопросы есть?
Больше вопросов не было. Лей, всю ночь боровшийся с искусителем и врагом рода человеческого, чувствовал себя настолько скверно и физически и морально, что на все уже махнул рукой. Однако, выйдя от фюрера, он задержал Кренца.
- Генрих, я очень тебя прошу, возьми Полетт на себя. Дай мне слово!
- А в чем дело? - не понял тот.
- В том, что методы нашего коллеги Гиммлера мне не всегда нравятся. Возможно, они хороши для врагов, но для случайных людей чрезмерны. Просто передай ей мою просьбу. Этого будет достаточно.
- Хорошо, Роберт, не беспокойся. Я сделаю как ты говоришь. Хотя, признаться, мне кажется странным то, в чем ты обвиняешь Гиммлера. Милейший и такой здравомыслящий человек…
Лей только рукой махнул.
Он ушел в специально оборудованную для него комнату, где ему предстояло терпеть визиты врачей и набеги прессы, разделся и лег в постель. Он лежал, погрузившись в самую черную меланхолию, какая знакома только великим грешникам. Несколько раз он едва удерживал себя, чтобы не вскочить и не броситься на кого-нибудь с кулаками, разбить окно или просто треснуться лбом в дубовую дверь. Раздражение достигло своего пика - правый висок выламывало наружу, вся кожа горела, как от ожога; в груди поднималась такая тошнотворная злоба, что он едва не грыз подушку зубами. Потом стало еще хуже. Он ослаб, голова кружилась и болела так, что он только тихо стонал, обливаясь слезами…
В таком виде его и застали привезенные Кренцем городские врачи, которым предстояло дать заключение о состоянии пострадавшего. Состояние оказалось более чем удручающее - тяжелейшее сотрясение мозга, осложненное риском применения обычных препаратов в связи с военным ранением в голову, сильный ушиб левого бока, бедра и голени… "Общее состояние критическое" - таково было заключение врачей.
Гитлер остался доволен. Улучив минутку, он зашел к Лею и поздравил его с блестящей артистической импровизацией.
- Они вышли от вас в полной уверенности, что вы едва ли не при смерти, - улыбнулся он. - Отлично! Это то, что нужно сейчас.
Около пяти часов дня, когда Роберт наконец-то начал засыпать, его навестил начальник полиции города Франкфурта. Гитлер потому предпочел этот город даже Кельну, где полиция давно контролировалась гауляйтером, что здесь отношения с полицией были просто превосходны. К тому же близость Франкфурта к Рейхольдсгрюну давала возможность начать операцию "К" без осложняющего ее промедления (операция получила свое имя от слова "кабан" - шутка Геббельса). Комиссар пробыл у Лея всего несколько минут. Выйдя, он объявил, что сам займется расследованием.
- Я найду этих негодяев, господин советник! - обратился он к Гитлеру. - Я сам найду их и назову их имена…
Фюрер собрался было снова поздравить Роберта, но тут прибыла "ударная сила" - Йозеф Геббельс и Эрнст Ганфштенгль с десятком помощников. Пуци прилетел из Штутгарта, где проводил с родными рождественские каникулы. Он встретился с Геббельсом на аэродроме, и тот по пути к Кренцу посвятил его в некоторые обстоятельства. С мужем прибыла и Елена. Это был произвол, за который Эрнст получит выговор от фюрера, но что можно поделать с подобной женщиной!
- Занимайтесь своими делами, а я буду заниматься своим, - заявила она мужу. - Не знаю, что там с ним на самом деле, но лучше бы вам было уложить в постель кого-нибудь другого. Роберту эта роль противопоказана. Он напьется и все сорвет.
Присутствие в доме Маргариты Гесс поначалу сбило Елену с толку. Как могли родители и любящий братец отпустить от себя эту деточку, да еще - к малознакомым людям? И где, спрашивается, Рудольф? Почему его нет с фюрером? Почему вместо него сестра? Что за новости! Она приперла было к стенке Геббельса, но тот вдруг важно объявил, что вообще не желает с ней разговаривать, потому что знает, для чего она сюда явилась.
"Ладно, разберусь сама", - решила Елена и, не дожидаясь ничьих санкций, тотчас отправилась к Роберту. Увидав его, полуживого, со смертной тоскою в глазах, она придвинула к двери тяжелое кресло и, сев на постель, принялась ласкать его, как маленького обиженного мальчика.
- Бедный мой! Что они с тобой сделали? Монстры! Противные дураки! Что с тобой, мое сокровище? Ты упал с лестницы?
Вид сюсюкающей любовницы, физические и моральные муки из-за невозможности общения с Маргаритой, вся нелепость ситуации и бессилие ее изменить, закономерно вызвали у Лея последнюю защитную реакцию, на какую еще способны были его нервы, - он начал хохотать. Елене этот смех не понравился - слишком он походил на истерику. Роберт был единственным человеком, которого по-настоящему, глубоко и сильно, ждало и жаждало ее надорвавшееся сердце.
Их отношения тянулись уже двенадцать лет. Первый год бешеной страсти, ее мечты о замужестве, его неожиданная женитьба на чопорной недотроге ирландке, брак Елены в отместку, смерть их ребенка, их ссоры и примирения, его пьянство, ее опустошенность… - все сплелось в плотный увесистый клубок, в котором нельзя было отыскать теперь ни начала, ни конца былого. Но сердце еще жило, болело и маялось, и теперь, ясно видя, как ему не смешно, она молча глядела в сторону, пережидая его припадок.
- Ну что с тобой? - спросила она, когда он наконец стих.
- То же, что всегда, - буркнул Роберт. - Ты-то могла бы понять.
- Сначала объясни, что с тобой произошло на самом деле, - потребовала Елена.
- У Гессов на охоте заколол кабана весом в тонну… Больше ничего.
- Да, Йозеф что-то говорил о кабане… У тебя в самом деле сотрясение мозга? Если так, то не валяй дурака!
Лей повернулся на живот.
- А подите вы все к чертовой матери!
- У Гессов на охоте… - рассуждала Елена. - А что это за трофей ходит там в короткой юбочке?
Он едва сдержался, чтоб не отомстить ей за потерю последней надежды на облегчение. - Сестра Рудольфа. Подруга Ангелики. В дверь постучали. Потом еще раз, решительнее. Вошли Геббельс и Пуци. Ганфштенгль, не глядя на жену, уселся на постель и легонько потормошил уткнувшегося в подушки Роберта.
- Ну что ты расклеился? Да любой из нас с удовольствием согласился бы поспать вот так недельку-другую под всеобщее сочувствие. С завтрашнего дня этот дом начнут осаждать толпы твоих поклонниц и пылающих негодованием партийцев. Брось, старина! Жизнь хороша разнообразием.
- Давайте о деле, - предложил Геббельс. - Вебера и шофера уже доставили. Завтра приедут родственники. Похороны решено организовать здесь, так сказать, у места гибели. Утром прибудут твои заместители и штабисты из Кельна… Роберт, ты слышишь меня? Трудно разговаривать с твоим затылком. И что это, в самом деле, за страдания? - продолжал он, все больше раздражаясь. - Лежишь так, будто тебя в самом деле переехали! Нравится раскручивать вокруг себя свистопляску - получай! Мне вот в Берлине автомобильных катастроф не устраивают. И с кабанами я предпочитаю общаться на расстоянии.
- Оставь его! - поморщился Пуци.
- С большим удовольствием! - огрызнулся Геббельс. - Но на нас с тобой вся завтрашняя пресса! Лично я был на Рейне полгода назад. Мне нужны факты, имена… Не из пальца ж их высасывать!
- Роберт, нам в самом деле нужно задать тебе несколько вопросов, - снова наклонился к Лею Пуци, но, попытавшись заглянуть в лицо, выпрямился и махнул рукой. - Ладно, зайдем попозже.
- Что значит "попозже"?! Сколько он еще станет капризничать?
Эрнст тянул Геббельса к двери. Выходя, Йозеф поймал на себе презрительный взгляд Елены.
- Нет, я не понимаю! - воскликнул он, остановившись посреди коридора. - Он что, так вжился в роль, что не в состоянии из нее выйти?
- Настроение скверное! - сказал Пуци. - Бывает.
- Да черт подери! - заорал Йозеф. - Кто будет дело делать? У тебя уже есть версия? Очень хорошо! Так и доложим фюреру! - Он, подпрыгивая, помчался по коридору.
Пуци вздохнул. Ну кто еще с таким стоическим спокойствием способен наблюдать, как собственная жена, из двух любовников предпочитая одного, разрешает другому вволю побеситься? Но Роберта ему было искренне жаль. Он понимал, что Лей ничего не разыгрывает - притворство вообще ему чуждо. Конечно, сотрясение мозга не шутка, но, видимо, было и еще что-то, о чем Эрнст не знал и что заставляло страдать жесткого и циничного, но одновременно нервного и ранимого Роберта.
Тем не менее времени действительно почти не оставалось. До полуночи нужно было сдать в набор завтрашние материалы о покушении, после которых любой, даже мало сведущий в политике читатель должен был составить представление о конкретной силе, желавшей гибели одного из ярчайших вождей НСДАП. Что это за сила? Социалисты, жидомасоны, коминтерновцы, направляемые из Москвы? Фюрер дал понять, что это не суть важно, но версия, любая версия, должна быть хорошо обоснована, а значит, нужны реальные факты и" конкретные имена… Собственно говоря, версии ждали от самого Лея: кому как не ему было лучше знать самых решительных из своих противников!
Геббельс, конечно, уже успел нажаловаться Гитлеру: Лей, мол, капризничает, а дело стоит… Но фюрер пребывал в благодушном настроении и отнесся спокойно: "Не волнуйтесь, Йозеф. Не нужно его дергать. Я знаю Роберта - он еще никогда и никого не подводил".
Действительно, меньше чем через час в большую адвокатскую приемную Кренца на первом этаже, где сейчас работало десятка два секретарей и машинисток, спустилась Елена и молча вручила диктовавшему Геббельсу три исписанных от руки листа. Это была достаточно четко отработанная версия, в которой Лей возлагал всю ответственность за покушение на немецких и французских евреев.
Пока Геббельс читал, Елена стояла рядом, как будто чего-то ждала.
- Почему он не попросил машинистку? - буркнул Йозеф. - Нравится в мучениках ходить?
- Машинистки еще не научились работать бесшумно, а у него страшная головная боль, - спокойно отвечала она. - Это все, надеюсь?
- Нет, не все! - отрезал Геббельс. - В десять приедет начальник прусской полиции и местные следователи. - Он отвел ее в сторону. - Разговор должен состояться сегодня, потому что за ночь все дойдет до Майнца, а там свои версии, свои свидетели… Майнц - на редкость неудачный город. Наш доблестный охотник на бизонов до сих пор терпит там мэра-социалиста.
- Они не смогут поговорить с ним завтра?
- Боюсь, до завтра он может не дожить!
Теперь она отвела его к самому окну.
- Не лучше ли тебе оставить свои уколы? Не испытывай моего терпения.
- А ты-то что так распереживалась? - процедил он сквозь стиснутые зубы. - Ты, кажется, получила свое. Куда он от тебя денется - больной и несчастный! Но ты… напрасно радуешься. Здесь есть… кое-кто еще.
Она так побледнела, что Йозеф сразу опомнился - информацию о Маргарите Гесс фюрер держал под запретом.
- Спроси у фрау Кренц, - продолжал он, сдергивая галстук в сторону, точно его что-то душило. - Она тебе скажет, с кем он уже успел переспать, невзирая на все свои ушибы и сотрясения.
Елена, молча отвернувшись, пошла прочь, а он подумал, что это еще не месть, это лишь пролог.
Однако через несколько минут Йозеф, так и не продолжив диктовать, ушел к себе, запер дверь, лег ничком и расплакался. Нервы не выдерживали. Эта проклятая, если б захотела, могла его и до самоубийства довести. А ведь у них бывали месяцы такой гармонии, такой романтической и тонкой страсти, что он забывал, что все еще ходит по грязной земле! Но все гибло, сыпалось в эту самую грязь, стоило только появиться Лею с его нервами и пьяными выходками! Год назад Хелен решила наконец уйти от Эрнста, а он - оставить Магду. Они собирались начать новую жизнь, полную чистоты и поэзии. Но тут кто-то сообщает ей, что у Роберта новая любовница, итальянка и притом шпионка, подсунутая ему зятем Муссолини Чьяно. Хелен тут же летит в Кельн полюбоваться на эту сучку. Возвращается через месяц, и все рушится, все летит к чертям.
Йозеф плакал от бессилия и боли в пояснице, понимая, что никто не должен видеть этих страданий, потому что они смешны и всегда будут смешны, в отличие от страданий пьяницы и неврастеника Лея, которые почему-то всегда и у всех вызывают сочувствие. Умывшись и выпив воды, он испытал такую мучительную, звериную потребность сейчас же увидеть Хелен, что, отбросив самолюбие, отправился туда, где она должна была сейчас находиться, - к Лею. Но там ее не оказалось. Роберт один сидел в постели с замотанной мокрыми полотенцами головой и что-то писал. Увидев Геббельса, он прищурился.
- Входи, Йозеф. Я уже заканчиваю. Ты извини, что я так вел себя. Очень голова болела.
- А сейчас не болит? - проворчал Геббельс и отобрал у него перо. - Ложись и диктуй. Ты меня тоже извини, пожалуйста. Настроение паршивое.
Последний абзац, продиктованный Леем Геббельсу, касался претензий к Франции по поводу вывода союзнических войск с Рейна. Согласно вырванному у французов покойным министром Штреземаном договору, вывод войск должен был полностью завершиться 30 июня прошлого года. Как обычно, вся склока сводилась к проискам французских евреев-банкиров, боявшихся быстрого восстановления мощи Германии. Они противились демилитаризации Рейнской области, оживлению торговли и прочего. "Мы накануне финансового краха. К весне безработица увеличится на 50–60 процентов. Если французские банки потребуют выплат по займам, наши банки рухнут в течение двух недель, - диктовал Лей. - Когда в знак протеста против затягивания процесса демилитаризации зоны я приказал членам НСДАП начать саботаж французских товаров и услуг на территории Рейнской области, местные почитатели сионских мудрецов назвали меня самым оголтелым из твердолобых фанатиков национал-социализма. Тогда начались угрозы…."
- Откуда цитата насчет самого оголтелого из твердолобых? - спросил Геббельс.
- Сейчас вспомню, - Лей потер виски. - Кажется, из "Фелькишер"… Ой, нет! Что я говорю…
- Все, достаточно, - усмехнулся Геббельс. - Тебе отдохнуть нужно.