- Если так пойдет дальше, я и шума производить не смогу, - мрачно шутил Адольф по поводу своего голоса, все более напоминавшего шуршание автомобильных шин.
Итак, хорошего лозунга у кампании не будет - это становилось ясно. Три недели до финиша, а все выглядели будто выжатыми. Даже суточный отдых не восстановил силы. Сегодня приехали Эссер, Шварц и Лей, но что проку! Герман Эссер - великий говорун, но по части новых мыслей обычно помалкивает. Ксавье Шварц, партийный казначей, горазд только убытки подсчитывать. А Роберт Лей, гауляйтер Кельна, хоть и умница, но до общего сбора вечером двадцать третьего вообще не показывался фюреру на глаза, а когда явился, сразу навел того на подозрения. Лей был возбужден и заикался больше обычного - первый признак того, что он опять "перебрал". Ну, соратники! Ну, сукины дети! Вождь, однако, приберег критику на послевыборное время, а пока глазами постоянно цеплялся за Геринга, который, кажется, один оставался в форме и был, как всегда, достаточно продуктивен.
- Я полагаю, - говорил Геринг, - лозунг о волке можно оставить, задвинув его внутрь, поскольку вместо волка теперь придет стая.
- Да, да, Герман, я рассчитываю на пятьдесят мест.
- Я убежден, что мы получим в два раза больше… Тем не менее - никаких парламентских реверансов! Никакой пропаганды легальности! Наши молодые ораторы в последнее время сбавили пафос. Следует разослать директивы начальникам школ.
- Директива не метод, - возразил Гесс. - Наглядный пример может произвести тройной эффект, особенно на молодых.
- Согласен, - кивнул фюрер. - Выпускников ораторских школ нужно сориентировать примером. Пусть присутствуют на ключевых митингах во вторник и среду.
- Кому-то надо остаться в Берлине, - сказал Геббельс, - чтобы держать под контролем Штрассера.
- Что значит "кому-то"? А тебя там мало? - хмыкнул Лей.
- Меня там из двадцати дней не будет четырнадцать! К тому же к моей манере уже привыкли. В интересах дела там нужен иной стиль.
- Что значит "иной стиль"? - не унимался Роберт. - Когда ты вопишь: "Прочь, подонки! Бей их в толстые животы!", это всегда нравится.
Геббельс сердито покраснел.
- В Берлине мог бы остаться Альфред Розенберг. Его академический стиль - достаточный противовес, - сказал Рудольф.
- Ты не знаешь, Отто встречается с братом? - обратился Геббельс к Гессу. - У меня данных нет.
- Думаю, братья общаются.
- Мне этот альянс как кость в горле, - заметил Гитлер. - Но до каких пределов способно простираться лицемерие?! Публично отмежевываться от брата, объявлять себя борцом за чистоту партийных рядов, клясться мне в любви чуть не ежедневно, как будто я без этого не усну, а после мирно обниматься с братцем и обсуждать здоровье тетушки! Не понимаю!
- Иные люди разделяют себя как бы на две сущности и тем самым поддерживают внутренний баланс, - заметил Геринг.
- Вот это я и называю лицемерием!
- Опять Штрассер. Все время Штрассер, - проворчал Пуци. - Страшнее Отто зверя нет! А может, у кого-то другое что в горле застряло.
Гитлер сделал протестующее движение. Любого из присутствующих это остановило бы, но не Пуци.
- Среди нас, конечно, лицемеров нет, но есть чересчур принципиальные, - продолжал тот, прищурившись на Гесса. - Вместо того чтобы открыто заявить о недоверии кому-либо, они начинают проталкивать своих людей.
- Это едва ли в твоей компетенции, Эрнст, - сказал Геринг.
- У нас с тобой по десять лет партийного стажа, Герман, так что едва ли существуют вопросы, которые вне нашей компетенции.
- Если своя гвардия есть у партии, то она должна быть и у фюрера! - прямо заявил Лей.
- А это не лицемерие?
- Почему лицемерие?.. - Лей был сильно раздражен и с трудом сдержался, отчасти из-за присутствия фюрера, отчасти благодаря руке Гесса, которую тот мягко положил на его руку. - Вообще, речь теперь не о том!
- Нет, о том, Роберт! - не унимался Ганфштенгль. - Если уж тут заговорили о двух сущностях… Официальным заместителем фюрера по партии является Грегор Штрассер, но фактическим - Рудольф. Официально нас охраняют штурмовики Рема, но фактически… я все более ощущаю присутствие некоей мистической силы… - Он снова уставился на Гесса. - Может быть, ты объяснишь мне, кто дал Гиммлеру столько полномочий?
- Я! - отрезал фюрер. - Я целиком доверяю присутствующим и потому скажу прямо - мое доверие к штурмовикам уменьшается обратно пропорционально полномочиям Гиммлера.
- Ну, тогда кое у кого есть все основания утопить моего тезку Рема в ведре, - усмехнулся Пуци в сторону Лея, подтолкнувшего фюрера к подобной прямоте, - а коричневых переодеть в черное. Хотя, конечно, коричневый кое-кому больше идет - к цвету глаз.
- Глупо, Эрнст, - проворчал Лей.
- Я могу задать неофициальный вопрос?
- Какой вопрос, черт тебя подери? - рявкнул Гитлер.
- Может быть, у меня как у шефа зарубежного агентства печати и твоего пресс-секретаря тоже появился дублер, некая параллельная структура? А я хлопаю ушами, как какой-нибудь Штрассер или наивный Рем, которого выманили из Боливии…
- Спи спокойно, Эрнст! Если бы у тебя появился дублер, он заявил бы о себе, как всякий новорожденный, - громким криком, - усмехнулся Геббельс.
- Адольф, позволь ответить мне, - сдержанно обратился Гесс к Гитлеру, который начал тяжело дышать, - поскольку пафос нашего товарища с десятилетним стажем направлен против меня. Создание любых структур - параллельных, перпендикулярных или пересекающихся - есть право фюрера или того лица, которому он это право передаст. Моя обязанность состоит прежде всего в скучной необходимости об этом напоминать.
- Ну, тут тебе дублер не нужен, Руди! Тут ты ас!
- Тогда чего ты ко мне цепляешься?
- А к кому мне цепляться? К тому, кто первым упомянул здесь о лицемерии?
- Если для тебя это красная тряпка, Эрнст, то разберись прежде с самим собой.
- Я так и сделаю, - буркнул Ганфштенгль.
- Вернемся к нашим баранам, - предложил невозмутимый Геринг, ясно видевший напряжение Гитлера. - Мой фюрер, сегодня, как мы и планировали, я должен подвергнуть стилистической корректировке некоторые пункты программы, которые следует передать в печать - в частности, и через наше зарубежное агентство. Итак?
Гитлер кивнул. Геринг начал излагать. Стилистическую правку вносили Геббельс и Розенберг. Гесс и Лей молчали. Потому, должно быть, дело продвигалось быстро.
- Голова болит до тошноты, - пожаловался Гесс перед поздним ужином. - Я, пожалуй, пойду спать.
- Может быть, прогуляемся? - предложил Гитлер. - Дождь перестал.
Они не свернули на тропинку, ведущую в сосновую рощицу, а пошли вниз по склону. Терпкий смолистый дух доносился и сюда. Сквозь прореху на небе подмигивала одинокая звезда.
Адольф молчал, поглядывая на друга, который кутался в теплый плащ. Он хотел уже предложить вернуться, как вдруг Гесс прервал молчание:
- Почему ты допускаешь эти пингвиньи базары?
- Меня и так упрекают, что я один не закрываю рта, - усмехнулся Гитлер.
- Необходим четкий регламент. Позволь, я этим займусь.
Они спустились немного по холму туда, где расчищали участок для сада, вместо которого пока торчало три десятка хворостин. Берта унеслась еще ниже и исчезла, слышно было только ее довольное фырканье.
- Что она там? - поинтересовался Адольф.
- Да натирается какой-нибудь дрянью. Берта, ко мне! - позвал Гесс. - Берта! Купаться!
Через несколько секунд из темноты показалась овчарка - она ползла на брюхе и поскуливала.
- Что это с ней? - испугался за любимицу Адольф.
- А это она мыться не любит. Эльза, если унюхает что-нибудь, сразу берется ее мыть своими эссенциями. Ладно, девочка, гулять! Мы никому не скажем.
Берта снова унеслась в темноту.
- Эльза тебе не говорила, согласилась она взять с собой Ангелику? - спросил Адольф.
- Куда? Ах, это… Не знаю. Я спрошу.
- Руди, а почему ты… меня никогда не спросишь… - Он запнулся, но Рудольф понял:
- Я не считал себя вправе.
- Какое право?! Я бы мог спросить тебя о чем угодно.
- Я прочитал твою записку… Неужели так серьезно?
- Что? Наши ссоры или мои чувства?
- Я бы не спрашивал о ссорах, если бы не догадывался о чувствах.
- Это какое-то безумие… Почему ты не спросишь, что я собираюсь делать с ним?
- Что ты собираешься делать с ним?
- А что ты посоветуешь?
- Адольф, разве можно…
- Можно, можно, черт подери! Если я сам решить не в состоянии! А результат, как ты его назвал, - пингвиньи базары!
- Но чего ты сам хочешь?
- Хочу, чтоб была моею! Хочу жениться на ней. Вспомни всех дур, которые ко мне липли! В первый раз хочу жениться! Хочу. - Он тяжело дышал, ожидая ответа.
Прошла минута, еще…
- Что же ты молчишь? Гесс сильно потер виски.
- Я не знаю, чего ты ждешь от меня…
- Нет, знаешь! - Адольф внезапно так стиснул его локоть, что тот едва терпел боль. - Говори!
- Ты… не можешь жениться на ней. Гитлер опустил руки. Дыхание его прерывалось, лицо взмокло от пота.
- Почему?
- Вы родственники. Это повредило бы… в глазах…
Гесс чувствовал, что его опять начинает му-тить. В какой-то миг он едва не крикнул: "Не слушай меня! Не слушай никого! Делай как знаешь!". Но не крикнул, молча смотрел себе под ноги. Теперь озноб бил обоих - одного от резкой боли в висках, другого от мокрой травы, холодного ветра, темноты вокруг.
Они повернули назад. Как легко было спускаться и как тяжело давался каждый шаг назад, вверх по холму! Уже у веранды Адольф присел на ступеньку и, обхватив голову подбежавшей Берты, стал смотреть в немигающие собачьи глаза.
- Руди, я давно хотел тебя спросить. Почему тогда, в двадцать четвертом, ты ко мне вернулся? Я ведь стал ничем, меня вычеркнули. Почему ты снова поверил?
- Я поверил раз и навсегда, и это случилось не тогда. - Гесс сел рядом и достал сигареты. - Я закурю, ничего?
Адольф поглядел на него, точно не понимая.
- А если бы сейчас - снова с нуля? Ты остался бы со мною?
- Конечно. И не я один. А это значит - уже не с нуля. Как и в двадцать четвертом.
- Нет, не то. Я про другое. Если бы я остался совсем один… Просто голый болван на необитаемом острове?..
- Построили бы плот и добрались куда-нибудь.
- А если бы я стал тонуть и потащил тебя за собою?
- Я отлично плаваю. Мы справились бы.
- И все-таки - почему?
- Да потому! - Гесс рассердился. Чувства друга к Ангел икс были понятны ему и вызывали ответную боль, но все эти аллегории с тонущими болванами… Что на него находит? В любви мне ему объясняться, что ли? Он не видел, что Адольф улыбается. Гесс не понял бы этой улыбки, и если б заметил, то рассердился бы окончательно.
Они вернулись в дом и сразу прошли наверх, минуя гостиную, где в этот час расположилось досужее общество. Туда забежала Берта, оповестив о возвращении с прогулки хозяина, и Эльза, извинившись, поднялась в спальню. Она была еще сердита на мужа и ждала объяснений, но он, казалось, уже обо всем забыл. Он даже не повернулся к ней, а продолжал стоять спиною, упершись руками в подоконник.
- Если я тебе не нужна, я вернусь в гостиную, - сказала она.
- Эльза, я хотел спросить… Если со мной что-нибудь случится, ты не уйдешь от меня?
У нее в первый момент округлились глаза, потом закипело возмущение. Ну что это, в самом деле? Как можно задавать такие вопросы? Но она вспомнила, что он вернулся после прогулки с Адольфом, и кто знает, о чем они говорили.
- Я не уйду, - отвечала она сдержанно. - А в каком случае ты бы ушла? Просто черт знает что такое.
- Только если бы ты прогнал меня. Возможно, у меня хватило бы гордости.
Он молчал.
- Хотя, возможно, и тогда я бы осталась. Он наконец повернулся и посмотрел ей в глаза.
- Руди, если допрос окончен, я пойду. Роберт опять пьян, а Гели взяла с него слово, что он научит ее стрелять в темноту.
- Ты что, решила ее удочерить?
В шумной гостиной царствовала Елена в окружении шести мужчин. Пуци дразнил жену откровенным флиртом с хорошенькою Евой, которая своей молодостью заняла здесь больше места, чем ей полагалось; к тому же девушка оказалась наделена способностью к мимикрии, и их оживленный разговор привлекал всеобщее вниманье.
Еще одна пара расположилась у окон, и непонятно было, что они там высматривают. Роберт Лей указывал в темноту, а Гели, самовольно явившаяся в гостиную и уже проглотившая две рюмки коньяка, вглядывалась туда блестящими от приятного возбуждения глазами.
Эльза вошла впереди мужа и возвратилась к многочисленной компании, оживленно обсуждавшей проблему дуэлей, а Рудольф, налив себе коньяку, уселся неподалеку от Роберта и Ангелики, которые тотчас изъявили желание к нему присоединиться.
Гели всегда робела в присутствии Гесса, но, чувствуя опору в лице Лея, решилась все же поднять на него глаза. И тотчас их опустила. Роберт, поняв, что фюрер лег спать, окончательно расслабился. Влив в себя громадную, чуть не в пол-литра рюмку (она так и называлась "рюмка Лея"), он потянул Гесса к окну, чтобы в очередной раз поведать историю о том, как во время войны "эти сволочи" сбили его аэроплан, как он падал с ночного неба - "из тьмы во мрак" - и прощался сам с собой.
- Ты летчик, Руди, и ты меня поймешь. Мне кажется, что тот Роберт Лей так и остался там и все еще летает. Если бы был Бог…
- Бог умер, старина, и небо пусто. Но даже такое, оно всегда будет призывать нас. Мы выпьем за тех, кто уже не откликнется.
Они представляли собой физическую противоположность - высокий, прекрасно сложенный, с неуловимым изяществом в движениях и мягким взглядом ярких глаз Рудольф Гесс и крепко сбитый, резкий, нервный Роберт Лей, два бывших летчика, каждого из которых по-своему обласкала война.
Они выпили еще. Потом втроем вышли на веранду. Рудольф взял из рук Лея его именной браунинг и взвел курок.
- Теперь смотри, - сказал Гесс Ангелике. - Вот так он заряжается. Теперь возьми его в руку. Ты можешь выстрелить.
- Куда? - спросила возбужденная Ангелика.
- Думай сама. В этой стороне охранники. В той тоже. Справа дорога, там стоят машины и работают механики. Они часто работают по ночам. Прямо - кусты; в них местные кобели обычно караулят Берту. Впрочем, сейчас их нет. Ты можешь выстрелить туда.
- А если они там? - растерянно спросила она.
- Ты можешь выстрелить в небо.
- В небе Бог.
- Там пусто. Наконец, ты можешь выстрелить в меня.
Она взяла пистолет и, странно улыбнувшись, прикоснулась дулом к левой груди.
- Я поняла… Всегда есть куда выстрелить. Рудольф отобрал у нее пистолет и вернул Лею.
- Только больше не думай, что можно стрелять в темноту.
- Верно, девочка! - воскликнул Роберт, не задумываясь о логике. - Темнота, она здесь!
Он ударил себя в грудь и покачнулся. Гесс увел его, обняв за плечи.
Гели осталась одна. Ей было жарко и почему-то казалось, что Рудольф сейчас вернется к ней. Она долго ждала, уже понимая, что возвращаться ему незачем, потому что он все сказал. Она прокралась наверх, стыдясь своего головокруженья. Она была пьяна и возбуждена приятным ожиданием. Но Адольф крепко спал, одетый, ничком на диване. Видимо, как вошел, так и рухнул - он часто засыпал так, и ей часто бывало его жалко.
Утро следующего дня неожиданно порадовало всех. Мужчин - важной информацией из Берлина, которая вмиг привела их в боевое настроение; женщин - потоками солнечного света, которые снова пролились на Бергхоф.
Только Эльза, по обыкновению, была сдержанна, хотя ночью Рудольф, предварительно извинившись за глупую сцену, поведал ей нечто такое, что заставило сильно биться ее сердце.
- Если мы пройдем в рейхстаг с не менее чем пятьюдесятью мандатами, я попрошу отпуск на полгода. Хочу поработать с Карлом в Немецкой академии. - Увидав выражение ее лица, он поморщился. - Почему ты так смотришь на меня?
- Руди! Но он не отпустит тебя!
- Ты говоришь вздор!
Она продолжала смотреть с тем же выражением.
- Он не отпустит тебя! Ни за что не отпустит! Вспомни, пять лет назад, когда ты уже начал работать на кафедре…
- Тогда было другое. Мы только вышли из тюрьмы, и…
- И ты сразу отправился к своему возлюбленному Карлу…
- Ты забыла, малыш, - он поцеловал ее в нежное запястье, - никуда я не отправлялся. Вы с Адольфом ждали меня в машине у ворот, потом мы поехали в "Баварию" и порядком там напились.
- Это ты все забыл! Или себя обманываешь! Я-то помню. Ты сказал ему, что начинаешь работать в университете, и он сначала ничего не ответил. Потом прошла неделя. Ровно семь дней. Мы шли по Принцрегентплац - и я это точно помню, - шел мелкий дождь, он говорил о строительных панелях, а потом вдруг, без перехода сказал: "Это невозможно, Руди. Ты не сумеешь раздвоиться. Ты должен выбрать". А ты очень весело ответил, что тебя на все хватит.
- И на этом разговор был окончен.
- Разговор - да, но не остальное. "Остальное" заключалось в поведении Адольфа в последующие несколько недель. На фюрера нашла апатия, выматывавшая всех, кто находился рядом. Он почти все время молчал, надолго запирался один и соглашался впускать к себе одного Рудольфа, и тот все чаще вынужден был оставаться с ним. Было это спектаклем, разыгранным с определенной целью, или чем-то другим, трудно сказать, однако все закончилось естественным образом, а именно - Рудольф почти перестал бывать у Хаусхофера.
- Я не понимаю, о чем ты говоришь, - прервал Гесс жену. - Пять лет назад мы были пустым местом, а теперь - через год-два Адольф станет канцлером.
Эльза даже руками всплеснула.
- Господи, ну при чем здесь это! Ты ему нужен! Ты!
- А я что, улетаю в Англию?
- Руди, он не отпустит тебя! Я понимаю, что тебе неприятно это выслушивать, но все же посмотри правде в глаза. Стоит тебе только заикнуться о том, что ты желал бы сделать что угодно вне вашей общей сферы, то есть, я хочу сказать, вне сферы власти Адольфа, как он противится этому всеми возможными способами.
Продолжать спор не имело смысла.
- Я все-таки возьму отпуск Во-первых, я очень устал. Во-вторых, в партии существуют программы, которые за меня никто не воплотит в жизнь. В-третьих… Адольф у тебя выходит феодалом, а я - каким-то галерным рабом. Короче, отправляйтесь в ваше турне, а когда вернетесь, я думаю, все решится наилучшим образом.
Ей так хотелось в это верить.
- И вот еще что, - добавил он, прежде чем выключить лампу. - Адольф говорил со мной об Ангелике. Он советовался, как ему поступить.
- Что ты ответил?
- А ты считаешь, он может на ней жениться и дать пищу для пересудов…
- Я только спросила, что ответил ты.
- Это не важно. Если он любит, то плюнет на все и женится. Так вот, если уж мы с тобой взялись ему помочь, то ты там присматривай за нею, а то еще увлечется каким-нибудь молодым самцом.
- А за меня ты уже не беспокоишься? - шепнула она лукаво.